Иори Фудзивара - Тьма на ладони
Внезапно на сёдзи[37], ведущие в сад, надвинулась черная тень. Одна из дверей отлетела в сторону, и в комнату ворвался мужчина. Отец поднялся из-за стола. Раздался оглушительный треск.
О том, что это выстрел, я догадался, лишь увидав пистолет. Стиснув оружие в руках, мужчина стрелял в упор с полутора метров. Два выстрела прогремели один за другим. Отец пошатнулся и пошел на противника. Тот явно не ожидал подобной реакции и застыл на месте, даже не пытаясь увернуться. Отец поднял руки и стиснул мужчину в объятиях. Тот в ужасе выпучил глаза. И тогда между их телами прозвучал третий выстрел.
Вся сцена заняла не больше минуты. Я замер у печки, не в силах пошевелиться.
Голова отца повернулась ко мне. Не разжимая объятий, он произнес своим обычным голосом:
— Масаюки! Бросай канистру. Вон ту, с керосином, живо!
Я не сразу понял, о чем он. Но когда команда повторилась, мое тело повиновалось само. Отец умел разговаривать только приказами. И за всю жизнь я не ослушался его ни разу.
Пластиковая канистра опустела всего на треть. Слишком тяжелая, чтобы бросать. Я ухватился за ручку и подтащил ее к отцу по татами. Его губы кривились так, словно он улыбался.
—Отойди подальше, — все так же спокойно приказал он.
Я попятился на какую-то пару шагов. Прижимая мужчину к груди, он протянул одну руку к канистре, поднял ее над собой и вылил весь керосин на голову и ему, и себе. Глаза мужчины чуть не вылезли из орбит. Он задергался, но без толку: предсмертная хватка отца оказалась железной.
— Масаюки, — сказал отец, — кинь зажигалку. На пару секунд я замешкался. До меня наконец дошло, что должно случиться. Но отец заорал, и я повиновался. Подошел к столу и взял то, что он просил. Его любимый «ронсон» показался мне страшно тяжелым. Не успел я протянуть зажигалку отцу, как услышал громкий хлопок — звук полыхнувшего пламени.
Я стоял с протянутой рукой и смотрел, как голубые языки огня окутывали[38] пару кукол, застывших в обнимку передо мной.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень спокойно, почти безмятежно. Теперь, в языках пламени, я отчетливо разглядел кривую усмешку.
— Запомни, Масаюки!.. — прохрипел он. — Наше время прошло! Среди таких, как мы, тебе больше делать нечего!.. Запомни это!.. Всеми кишками запомни!..
Он пытался кричать что-то еще, но уже неразборчиво. Костер из дергающихся тел затрещал, пламя сделалось красным. Я вслушивался в звуки горящего человеческого мяса. Керосиновый смрад перемешивался с вонью поджаривающейся плоти.
Лишь когда в комнату ворвался кто-то еще, я заметил, что сижу на полу. А моя левая кисть охвачена пламенем, и голос Сакадзаки кричит мне об этом.
Я ушел из дома на следующее утро. Перед уходом я рассказал Сакадзаки обо всем, что произошло, но умолчал о своем решении никогда больше сюда не возвращаться.
Подробностей гибели отца полиция не узнала. Кажется, какой-то знакомый врач подмахнул заключение о смерти в результате инфаркта. И авторитеты банды Сиода, понятно, тут же начали делить власть. Правда, узнал я об этом уже не от них.
На прихваченные из дому деньги я снял небольшую квартирку на Сангэнтяя, а еще через несколько дней нашел работу. Присочинив себе лишних пару лет, устроился официантом в молодежное кафе на Сибуя-Коэн, где тусовались студенты, играл рок-н-ролл и никакая якудза не появилась бы даже спьяну.
А через месяц по банде Сиода, и без того раздираемой интригами, пополз странный слух. Дескать, какой-то молодой ублюдок на мотоцикле подкарауливает «братков» и избивает до полусмерти деревянным мечом. Сам, однако, ни в какой группировке не числится. Разъезжает всегда один, «работает» без помощников и у каждой жертвы выпытывает только одно: кто главарь банды и где его можно найти?
Но что бы ему ни отвечали, разговор неизбежно заканчивается переломанными костями или увечьями. По жестокости его нападения скорее напоминают средневековые пытки. Легко расправляется даже с группами из двух или трех человек. Убежать от него невозможно. Если же силы неравные, всегда успевает скрыться на мотоцикле. При виде того, что он делает со своими жертвами, даже самые отпетые головорезы морщатся и отводят глаза. А молва о «потрошителе» с каждым днем становится все ужаснее. Имени его никто не знает. По номеру мотоцикла вычислять смысла нет: все равно краденый. Единственная примета — бинт на левом запястье…
Из одних только разговоров с этими жертвами я выведал куда больше о мире якудзы, чем знал до сих пор. Но даже из них никто не мог сказать, кто и зачем убил моего отца.
Прошло полгода. В банде Сиода запахло паникой. Тогда-то ко мне домой и заявился нежданный гость.
Летним вечером, часов в десять, в дверь постучали. Наверно, разносчик газет или газовый инспектор, подумал я и открыл. Но за дверью стоял Сакадзаки.
— Привет, малой, — улыбнулся он. — Давненько не виделись.
Похоже, он был один. «Можно зайти?» — читалось в его глазах. Я кивнул. Он прошел в мою крохотную квартирку, уселся по-турецки на выцветшее татами. Скользнул взглядом по деревянному мечу в углу комнаты. И произнес:
— Классный мотоцикл у тебя во дворе… Кубов на двести пятьдесят, верно? В подворотнях рассекать — лучшего и не надо.
Я ничего не ответил, и он продолжил:
— Ты прости, что так неожиданно. Но и молчать дальше нельзя. Один человек в коме. Трое искалечены до конца жизни. Костей переломанных просто не сосчитать… Так нельзя, малой! Тобой уже интересуются фараоны. Я не хочу, чтоб ты стал убийцей. А если продолжать в том же духе, — очень скоро у тебя за душой будет труп. Я молчал.
— Извини за дерзость, малой. Но я понимаю, что тобой движет. Я выяснил все, что ты хочешь узнать. И пришел с поклоном. Пора обо всем договориться.
— Кто сдал отца? — наконец спросил я его. Убийца заявился к отцу только что не в спальню.
Наводка на дом главаря якудзы должна была стоить немало.
— Один вонючий ублюдок, за деньги, — ответил Сакадзаки. — Его имя тебе ничего не скажет, только уши замараешь. После того, что случилось, сразу исчез. Никто не знает куда.
— А кто ему заплатил?
— Это я тоже вычислил. Мелкая шайка безмозглых придурков. Эти бараны даже не поняли, с кем дело имеют. Дня через три будет разборка. Всех передавим как тараканов.
— Тогда я тоже пойду.
Сакадзаки уткнулся лбом в татами. Его слова зазвучали глуше, отдаваясь в соломенной циновке.
— Этого делать нельзя. Я пришел предупредить, чтобы ты больше нигде не светился. Наша братва помоложе засекла твой мотоцикл. И уже несколько дней следит за любым твоим шагом. Сам подумай: откуда я узнал, как тебя найти? Вот почему я не называю тебе имени этой вонючей шайки… Освежи свою память, малой. Или ты забыл, что сказал тебе перед смертью отец? А ведь это была его последняя воля!
— Я ничего не забыл, — сказал я. — Все так и будет. Но сперва кое-кто заплатит по счету сполна.
Он поднял голову и посмотрел на меня, словно прося прощения. И все-таки я заметил в этом взгляде что-то еще.
— Я знал, что ты так ответишь, — выдохнул он. — Но не предполагал, что так рано. Я думал просить тебя об этом лет через десять. Но прошу сейчас.
И он снова уткнулся головой в пол. Бездонная тишина пролегла между нами.
— Ладно! — сказал я наконец. — Хватит мордой пол подметать. Если на то пошло, давай так. Ты берешь меч, и я беру меч. Проиграешь — ведешь меня на разборку. Победишь — все будет так, как ты хочешь.
Мои слова совершенно не удивили его.
— Но я не вижу мечей, — сказал он спокойно.
Я мотнул головой в угол, где стоял деревянный меч.
— Еще один есть в шкафу.
— Возможно, кому-то из нас придется умереть, — добавил он, не меняясь в лице.
— Ничего, — сказал я. — Не жалко.
— Хорошо, — кивнул он. — Где?
— На берегу Тамагавы. Там склоны пологие, в самый раз.
В такси мы не сказали друг другу ни слова. Я вглядывался в темноту за окном, взвешивая собственные слова. Почему я предложил ему разобраться именно так? В памяти, одно за другим, проносились события последних двух лет. Двух долгих лет, из которых мы с ним не пропустили ни одного рассвета. Поначалу он выступал только в защите, но со временем я уже отражал его нападения. И к концу этого срока набил руку настолько, что выигрывал примерно одну схватку из трех. Но самое главное — я чувствовал, что готов к реальному бою. Сотни, если не тысячи раз отражал по-настоящему смертоносные удары профессионала. Даст бог, повезет и на этот раз. В реальном бою никто не присуждает победу при первом касании. Никто не сравнивает, задел ты противнику голову, руку или плечо. Завалить противника любым способом — вот и все твои правила. Завалить раз и навсегда, пусть даже ценой его жизни. Способен ли я? Может, как раз это мне захотелось проверить?
Выйдя из машины, мы все так же молча спустились на берег реки. Он поклонился мне. Я не ответил.
