Валерия Вербинина - История одного замужества
– Да. Да! И я растерялась… Мне хотелось увидеть Кешу, понимаете? Он писал мне письма, но я ему не отвечала, потому что он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел мои послания и догадался… Словом, я приехала в Д. и оттуда отправилась в «Кувшинки». Но опоздала – я видела, как вся компания уехала к Ергольскому. Я тоже отправилась туда и ждала, ждала… А они все ужинали. Я не выдержала, вылезла из экипажа, зашла в сад и увидела Кешу за окном. Я помахала ему рукой и поняла, что он меня увидел. Но ему, наверное, не дали уйти, потому что он сумел подойти ко мне, только когда все уже разъезжались, и шепнул, что завтра в полдень будет ждать меня в лесу возле «Кувшинок». Я согласилась – я на все была согласна, – и мне сразу же пришлось спрятаться за дерево, потому что показалась Евгения, стала его обнимать и виснуть на нем, и по его лицу я видела, что он очень хотел ее стряхнуть и еле сдерживался…
Что ж, теперь понятно, почему Ободовский тогда держал руки в карманах. Наверняка в этот момент у него внутри все кипело.
– Скажите, вы слышали, о чем после ужина говорил Ергольский?
– Я не прислушивалась…
– И повторяющееся слово «убийство» совсем не привлекло ваше внимание?
– Нет. Я хотела только встретиться с Кешей, все остальное не имело для меня значения.
Лжет или нет? Впрочем, даже если она ничего не слышала, Ободовский вполне мог потом ей все пересказать…
– На следующий день, по словам Иннокентия Гавриловича, он для отвода глаз прихватил с собой удочки и отправился в лес, на свидание с вами. Это правда?
Само собой, Иннокентий Гаврилович ничего такого не говорил, да ему и не нужно было, потому что Амалия уже обо всем догадалась.
– Да, – подтвердила Екатерина Александровна.
– Сколько времени вы пробыли вместе?
– Я не считала. – Актриса покраснела. – Может быть, час, может быть, полтора…
– Или два?
– Нет. Часы на церкви били два, когда я уже возвращалась обратно в Д.
– На извозчике?
– Ему наскучило меня ждать, и он уехал. Пришлось весь путь проделать пешком.
Н-да-с. По всему выходило, что ни у Ободовского, ни у его пассии алиби не было.
– Он упоминал, что у вас имеется оружие, – сказала безжалостная Амалия. – Неужели тот самый револьвер, который нашли на месте преступления?
На этот раз Екатерина Александровна молчала несколько минут.
– Он не прав, – едва слышно пробормотала она.
– В чем именно?
– Даже если это мое оружие, я никого не убивала.
– Давайте по порядку, – начала Амалия. – Вы признаете, что у вас был дамский револьвер с рукояткой, отделанной – она хотела сказать «фальшивым», но почему-то удержалась, – перламутром?
Нерешительный кивок, взгляд исподлобья.
– Где он сейчас?
– Я не знаю. Я его потеряла.
«Вот, начинается, – помыслила Амалия. – Так и должно быть, в сущности – ведь до этого момента все шло уж слишком хорошо…»
– Откуда у вас вообще появился револьвер?
– Кеша подарил.
– Зачем?
– Для самозащиты. Однажды, когда мы были на гастролях, на улице на меня кинулась бешеная собака. Вокруг были люди, но никто не спешил на помощь. Уж и не знаю, как я забралась тогда на забор в своем платье, но если бы я не успела на пару секунд, она бы меня укусила. Потом меня всю трясло от ужаса, и Кеша… Кеша подарил мне револьвер, чтобы я больше никого не боялась.
– А мне говорили, что сам он боится оружия.
– В общем, да. Однажды произошел неприятный случай, когда в публике оказались пьяные офицеры, затеяли драку, потом один из них достал пистолет и чуть не выстрелил в меня.
– В вас?
– Да.
– Кажется, Иннокентия Гавриловича потом обвиняли в его убийстве, – задумчиво заметила Амалия.
– Так получилось, что Кеша проломил ему голову. Но Кеша не виноват, это все тот офицер…
– Скажите, Екатерина Александровна, когда вы приехали в Д., вы тоже взяли с собой револьвер?
– Да. Вдруг тут тоже… собаки…
– И когда вы поехали к Ергольскому, оружие было при вас?
– Да. Но потом я обнаружила, что потеряла его. Или тогда, в саду, в сумерках, когда доставала зеркальце из сумочки, или потом… Я не знаю.
– Иннокентий Гаврилович узнал ваше оружие, когда следователь показывал ему револьвер?
– Да. Он улучил момент, примчался в Д. и потребовал, чтобы я спустилась вниз. – Екатерина Александровна залилась слезами. – Он решил, что это я! Что это я убила ее… Но я же знала, что потеряла револьвер еще накануне! Я всю сумочку перетряхнула – его в ней не было…
– Когда именно вы обнаружили пропажу револьвера, кстати?
– После нашего свидания в лесу.
– Скажите, а кто-нибудь мог его украсть?
– Вы о Кеше? – ужаснулась Екатерина Александровна. – Зачем ему?
– Он не упоминал, что собирается избавиться от Пановой раз и навсегда, к примеру?
– Нет. Нет! Он не такой…
– И все же вам приходили в голову определенные подозрения, верно? Когда я сказала: «Кто-нибудь мог украсть», – вы тотчас же назвали Ободовского, а не горничную, например, или кого-нибудь еще…
– Я не знала, что и думать, – призналась Екатерина Александровна, вытирая слезы. – Я была в полном ужасе. Понимаете, когда на сцене играешь в пьесе, это одно, а когда все происходит в жизни, впечатление просто чудовищное…
– Скажите, Екатерина Александровна, почему вы не уехали сразу же, узнав об убийстве?
– Вот он тоже меня просил немедленно уезжать, – усмехнулась актриса. – Но я перенервничала, мне стало плохо. Я очень боялась выкидыша… не хотела, чтобы он случился… и потом, я сказала мужу, что еду в гости к сестре в другую губернию. Он бы сильно удивился, если бы я так скоро вернулась…
– Где вы были вчера днем, когда произошло убийство горничной Фроловой?
– Здесь. В гостинице.
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Прислуга, наверное… У себя в номере я была одна.
Не дело, а просто подарок для прокурора, подумала раздосадованная Амалия. Вот вам владелица оружия, которое она якобы потеряла, она же – одна из трех сторон любовного треугольника, старого, как мир. Ни у нее, ни у ее любовника нет внятного алиби ни на одно из убийств, а что касается мотивов… Любовный треугольник, дамы и господа! Какой еще мотив вам нужен, в конце концов?
– Екатерина Александровна, о чем вы говорили с Иннокентием Гавриловичем, когда встретились с ним в лесу?
– О чем? По-моему, это и так понятно… Я рассказала ему о ребенке, он был ошеломлен – ну, как все мужчины, вы знаете, – но вроде бы был рад…
Слишком много лишних слов, слишком много. «Как все мужчины», «вроде бы»…
– Тем не менее он не собирался бросать Панову, благодаря которой получал первые роли в театре, которым руководил ее муж. Так?
– Я не просила его никого бросать, – умоляюще проговорила Екатерина Александровна, и лицо ее приобрело какое-то новое, потерянное выражение. – Я хотела поделиться с ним своей радостью, вот и все… Если бы в жизни все было просто, как в мечтах, я бы оставила Николая, и мы бы с Кешей жили вместе, ни о чем не думая… Но я понимала, что это невозможно… И поверьте, он тоже хорошо все понимал…
– Но в дальнейшем он все же собирался как-то разрешить вашу с ним ситуацию? Как?
– Не знаю, – призналась Екатерина Александровна, нервно комкая платок. – Он хотел заработать много денег у Пановой и уйти, если получится – открыть свой театр. Но для этого надо знать хороших драматургов, надо уметь вести дела, надо приглашать лучших актеров… Многие прогорают, даже если им удается выполнить все три условия… Поверьте, приручить публику очень, очень тяжело… Мы с ним часто говорили, как бы замечательно было наконец освободиться от всех… я – от Николая, он – от Евгении… И чтобы не нуждаться, не скитаться в поисках заработка по провинции… вагоны второго класса, купцы пристают с любезностями, да такими, что не знаешь, куда деваться… – Она вздохнула. – Будь у нас деньги, многое было бы куда проще. В консистории дела по разводам тянутся годами, а если знать, кому дать взятку, то все может решиться куда быстрее…
Так-то оно так, подумала практичная Амалия, но с другой стороны, процесс по делу Пановой наверняка прогремит на всю Россию, и когда все детали откроются – а не открыться они просто не могут, – по логике вещей, мужу актрисы самому придется просить развода, так что Ободовский и его любовница наконец смогут соединить свои судьбы. Конечно, можно поспорить о цене – двое убитых, публичный скандал и навеки погубленная репутация; можно развивать теории, что не надо было вообще замужней женщине заводить роман на стороне, что судьба-де всегда наказывает за грехи и прочее, – рассуждать о вулкане всегда легко, когда ты находишься вдали от его разрушительной силы…
Амалия знала людей и уже сейчас предвидела, какое впечатление на публику произведут обвиняемые. Вот неверная жена, но, в конце концов, всего лишь слабая женщина, к тому же в положении; вот ее вольный или невольный сообщник, актер, красавец и вообще душка. И даже если Игнатову удастся добыть неоспоримые доказательства того, что это Ободовский хладнокровно убил любовницу и утопил горничную, которая поняла, кто застрелил ее хозяйку, на публику это не произведет никакого впечатления. Обвиняемые – перед глазами; жертвы – далеко, в стране теней, откуда уже не донесется их глас. Ну и, как водится в России, жертву всегда чуть-чуть недолюбливают: она виновата уже тем, что проиграла изначально. В любом случае дело будет громкое, шумное, обсуждаемое, и общественное мнение окажется не слишком настроено против обвиняемых. Не исключено, что ловкий защитник даже поможет им избежать каторги. В конце концов, револьвер принадлежал Бузякиной, но никем не доказано, что она из него стреляла; Ободовский мог стрелять в Панову, позаимствовав револьвер у любовницы, но и это опять же из области предположений. «Нет, господа присяжные, я взываю к вашей совести, – пылко скажет защитник. – Вы не имеете права осудить на основании столь шатких доказательств…» и т. д. Ну и на закуску еще одна трескучая фраза, которая наверняка будет произнесена: «Они провинились только в том, что любили друг друга». Ах, щучья холера!
