Алан Брэдли - Копчёная селёдка без горчицы
Дом Харриет, подумала я вдруг, и к горлу подкатил комок. Должно быть, дело в колодезной воде. Я подняла «Глэдис» с того места, где ее оставила, и тронулась в сторону Ист-Финчинга.
С этого места весь путь шел под гору. После нескольких сильных толчков, чтобы набрать скорость, я положила ноги на руль, и мы с «Глэдис» устремились вниз, словно гончие. По пыльной дороге мы неслись на главную улицу Ист-Финчинга.
В отличие от своих соседей, Мальден-Фенвика и Бишоп-Лейси, Ист-Финчинг не был осколком старой доброй Англии. Никаких наполовину каменных, наполовину деревянных домов, никакого буйства цветов во дворах. Мне на ум пришло слово «неряшливый».
По меньшей мере у половины магазинов на главной улице были заколочены окна, а те, которые, по-видимому, еще оставались в деле, имели довольно печальный и пораженческий вид.
В витрине табачной лавки на углу висела кривая реклама: «Сегодяшние газеты».
Колокольчик над дверью резко звякнул, когда я ступила внутрь, и седовласый мужчина в старомодных квадратных очках оторвал взгляд от газеты.
— Ну? — спросил он, как будто я застала его в ванной.
— Простите, — сказала я, — возможно, вы сможете мне помочь? Я ищу мистера Сэмпсона, Эдварда Сэмпсона. Не могли бы вы сказать, где он живет?
— И что тебе от него надо? Печенье продаешь, что ли?
Его рот исказился в отталкивающей ухмылке, обнажив три жутких зуба, как будто выточенных из гнилого дерева.
То же самое сказала мне гнусная Урсула в дверях Ванетты Хейрвуд: плохая шутка, циркулировавшая по окрестностям, как это бывает.
Я прикусила язык.
— Печенье продаешь, да? — повторил он, как комик из мюзик-холла, эксплуатирующий одну и ту же шутку.
— Нет, — ответила я. — Родители мистера Сэмпсона похоронены на церковном кладбище Святого Танкреда в Бишоп-Лейси, и недавно мы основали фонд для поддержания могил. Война, видите ли… Мы подумали, что, может быть, он захочет…
Человек скептически воззрился на меня поверх очков. Мне надо сочинить что-нибудь получше.
— О да, чуть не забыла. Еще я пришла передать благодарность от викария и дам из Женского института и Алтарной гильдии мистеру Сэмпсону за помощь на празднике в субботу. Успех был потрясающий.
Думаю, это Женский институт и Алтарная гильдия сработали. Продавец с отвращением сморщил нос, приподнял очки чуть повыше и ткнул большим пальцем в сторону улицы.
— Желтый забор, — сказал он. — Скупка трофеев, — и вернулся к чтению.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Вы очень добры.
И я была почти искренна.
Это место было сложно пропустить. Высокий деревянный забор того оттенка желтого, который выдавал использование излишков авиационной краски, выгибался в разные стороны вокруг большого участка.
Было очевидно, что забор поставили в попытке скрыть с улицы уродство бизнеса по скупке трофеев, но с незначительным успехом. За ним кучи ржавого металла торчали в воздухе, словно диковинные гигантские существа.
На заборе большими красными буквами, явно рукой любителя, было написано: «Сэмпсон. Скупка трофеев, металлолома. Лучшие цены. Запчасти для машин».
Железный брус подпирал двустворчатые ворота, закрывая их. Я пристроилась к щели и заглянула внутрь.
К моему раздражению, я мало что увидела — с угла, под которым я смотрела, обзор загораживал поломанный грузовик, перевернутый и со снятыми колесами.
Бросив быстрый взгляд направо и налево по улице, я сдвинула брус, потянула ворота, чуть-чуть приоткрывая, сделала глубокий вдох и просочилась внутрь.
Прямо передо мной табличка с кроваво-красными буквами на остове мебельного фургона предупреждала: «Осторожно, собак», как будто упомянутое животное перегрызло художнику горло до того, как он успел дописать «а».
Я тут же замерла и прислушалась, но никаких признаков собаки не было. Возможно, это предупреждение лишь для того, чтобы отвадить незнакомцев.
На одной стороне двора стоял приличных размеров ниссеновский барак,[54] который, судя по следам шин, ведущих к его двустворчатым дверям, регулярно использовался. Справа от меня, напоминая ряд железных сушилок для хмеля, те самые груды утиля, которые я заметила с улицы, уходили в заднюю часть двора. Из ближайшей ко мне кучи торчало нечто, наверняка бывшее хвостовой частью «спитфайра», как будто только что потерпевшего крушение и закопавшегося в землю. Красные, белые и синие знаки Королевских военно-воздушных сил были такими же свежими и яркими, как будто их нанесли вчера.
Забор скрадывал размеры этого места — должно быть, оно занимало пару акров. За горами мусора там и сям в траву печально осели десятки разбитых машин, и даже в задней части участка, где дом постепенно уступал место фруктовому саду, пятна цветного металла, сверкавшие среди деревьев, сигнализировали, что там тоже есть останки.
Пока я осторожно двигалась по гравиевой дорожке между кучами искалеченного металла, скрытые детали время от времени издавали ржавый хруст, как будто пытаясь согреться на солнце и вернуться к жизни — но без особого успеха.
— Есть здесь кто-нибудь? — окликнула я, отчаянно надеясь, что ответа не будет. И его не было.
В конце Г-образного изгиба гравиевой дорожки стояло кирпичное сооружение, очень напоминающее прачечную, с круглой трубой, выступающей футов на тридцать над плоской крышей.
Окна были так плотно покрыты слоем въевшейся грязи, что, даже потерев стекло кулаком, я ничего не смогла рассмотреть. Вместо ручки дверь была оборудована чем-то вроде самодельного засова, собранного из железных обломков.
Я положила большой палец на язычок этой штуки и нажала. Засов отскочил, дверь распахнулась, и я вошла в темноту.
Внутренности оказались неожиданно голыми. У одной стены стояла большая камера сгорания, открытая дверь которой демонстрировала дно, усыпанное остывшим пеплом и золой. Сбоку было прикреплено нечто вроде воздухозаборника, работающего от мотора.
Точно такая же, как четыреста или пятьсот лет назад, подумала я. Если не считать электрического вентилятора, мало что отличало это устройство от тигелей алхимиков, заполнявших страницы нескольких рукописей на веленевой бумаге из библиотеки дядюшки Тара.
По существу, эта печка не сильно отличалась от газовой топки, которую дядя Тар установил в лаборатории Букшоу, разве что была значительно больше.
На каменной плите перед печкой, рядом с длинным стальным ковшом, лежало несколько поломанных литейных форм: деревянные ящики, наполненные песком, в который вдавливались предметы, чтобы сделать отпечаток и затем залить в него расплавленное железо. Железная подставка для дров в камин, судя по виду, подумала я. Все для отливки железных прутьев.
Или каминных шпаг…
И я поняла, хотя не имела возможности проверить, что именно здесь, в литейной мастерской Эдварда Сэмпсона, расположенной в прачечной, были отлиты копии Лисы Салли и Шоппо — копии, которые, судя по всему, сейчас находились вместо оригиналов в гостиной Букшоу.
Но где оригиналы Харриет? Это те каминные шпаги, которые я видела в каретном сарае мисс Маунтджой, старинном складе, где Бруки Хейрвуд хранил свои сокровища? Или это те, что я видела в руках Сэмпсона, человека-бульдога, у черного входа в антикварную лавку Петтибоуна? Я содрогнулась при этой мысли.
Однако я многое сделала из того, что должна была. Оставалось только обыскать ниссеновский барак на предмет бумаг. Если мне повезет, может всплыть знакомое имя.
И в этот самый момент я услышала звук мотора во дворе.
Я быстро окинула взглядом комнату. Кроме как нырнуть в холодную печку, прятаться больше было негде. Единственная альтернатива — броситься в дверь и бежать со всех ног.
Я выбрала печку.
Мысли о Гензеле и Гретель пришли мне на ум, когда я прикрыла за собой тяжелую дверцу и скрючилась, пытаясь стать как можно меньше.
Еще одно испорченное платье, подумала я, и еще одна лекция отца под сопровождение печальных взглядов.
Тут я услышала шаги по каменному полу.
Я не осмеливалась дышать, звук дыхания отразится гротескным эхом в кирпичной печке, где я съежилась.
Шаги остановились, как будто человек снаружи прислушивался.
Снова двинулись… опять замерли.
Раздалось металлическое клацанье, когда что-то прикоснулось к дверце всего в нескольких дюймах от моего лица. И потом, медленно, так медленно, что я чуть не закричала от напряжения… дверца открылась.
Первое, что я увидела, — это сапоги, огромные, грязные, изношенные. Потом штанина рабочего комбинезона.
Я подняла глаза и посмотрела в лицо.
— Дитер!
Это был Дитер Шранц, рабочий с фермы «Голубятня», единственный оставшийся в Бишоп-Лейси военнопленный, выбравший жизнь в Англии после окончания военных действий.
