Искатель, 1996 №6 - Виктор Алексеевич Пронин
— За мной не заржавеет, — заверил Пафнутьев.
— Сомневаюсь.
— Не сомневайся, деточка моя! — сказал Пафнутьев неожиданно жестко, неожиданно холодно, даже Овсов удивленно вскинул брови. Такого тона от Пафнутьева он не слышал. — Скажите мне лучше вот что… Чтобы признать ребенка умершим, нужны ведь и заключения, и экспертизы, и подписи… То есть в этом участвуют многие люди, я правильно понимаю?
— Почти. Многим в этом деле делать нечего. Достаточно главного врача. А уж он поставит в нужные места своих людей. Доказательств, следов, как выражаются в ваших кругах, не остается. Мертвые младенцы уничтожаются.
— Фамилия главного врача?
— Я не назову ни одну фамилию.
— Почему?
— Жить хочется.
— Кто-то мне постоянно говорил примерно эти же слова.
— Наверное, не только мне хочется жить, — улыбнулась Валя.
— А покупатель? Кто покупатели?
— Спонсором нашего роддома является некий… Простите, вы знаете, кто спонсор нашего роддома. Если вы обратитесь к нему, то это будет… По адресу.
— Чем-то, кроме пеленок и пипеток, он вас снабжает? — спросил Пафнутьев все еще раздраженным тоном.
— Да. Кадрами.
— Ага, — Пафнутьев склонил голову, осмысливая услышанное. — Так. Если я правильно понимаю… Главврач — его человек?
— Разумеется.
Пафнутьев хотел было еще что-то спросить, но тут вдруг увидел совсем рядом покачивающийся стакан с виски, который протягивал ему Овсов. Это была уважительная причина, чтобы промолчать, и он был благодарен Овсову за неожиданную паузу. Пафнутьеву все-таки требовалось время, чтобы осмыслить услышанное, слишком шокирующие сведения прозвучали. Он молча чокнулся с Овсовым, выпил, прислушался к себе и, убедившись, что все в порядке, что виски прибыло по назначению, осторожно поставил стакан.
— Ладно, — сказал Пафнутьев. — Обойдемся без фамилий.
— Я могла бы назвать одну, — смущенно проговорила Валя. — Это наш спонсор, в этом нет никакой тайны. Мы все его любим и надеемся, что он не откажется от нас и в будущем.
Пафнутьев некоторое время смотрел на Валю в полном недоумении — ее слова настолько расходились с предыдущим разговором, что он впал в какое-то оцепенение, и только странные жесты Овсова убедили его, что он не совсем сошел с ума — тот показывал на собственное ухо, потом на вентиляционную решетку — дескать, в этой связке надо искать отгадку. И Пафнутьев сообразил наконец — Валя опасается, что ее слова записываются и могут принести неприятности. Странно, но именно эта маленькая заминка, эта дурацкая опасливость, уверенность, будто они живут в страшном окружении, которое всесильно и всеохватно, больше всего взбесило Пафнутьева.
— Знаете, ребята, кончайте дурака валять! Страшно им, видите ли, боязно им, видите ли! Я на острие ножа, я! А Андрей, мой водитель, вчера вашему спонсору, этому вонючему Бевзлину в штаны выдавил бутылку мексиканского соуса, который по остроте может сравниться только с серной кислотой. До сих пор, наверное, отмывается ваш любимый спонсор! Но и это еще не все. — его белоснежный шестисотый мерседес Андрей доверху наполнил говном из городской канализации. И после всего этого прекрасно себя чувствует!
— Этого не может быть, — побледнев, сказала Валя.
Пафнутьев, не говоря ни слова, выхватил из кармана документы Бёвзлина, которые передал ему Андрей, и бросил всю пачку на стол.
— Смотрите! Вот его записная книжка со всеми адресами! Вот его удостоверение! Вот его международные карточки, по которым он может, не тратя ни копейки, совершать кругосветные путешествия, жить на виллах Испании и Таиланда! Андрей попросту набил ему морду, как последнему шибздику, и отобрал все эти бумажки! Это было вчера вечером. А сегодня утром Андрей привез меня сюда и в данный момент сидит в машине и поджидает, пока мы тут с вами перестанем шептаться и на решетки, на дырки, на щели в стенах оглядываться!
Длинным перламутровым ноготком Валя осторожно подцепила обложку какого-то банковского удостоверения и, увидев фото Бевз-лина, подняла на Пафнутьева изумленные глаза.
— Никогда бы не поверила, — прошептала она.
— А теперь, когда поверила, ответь мне, пожалуйста, на три вопроса. Только три, не больше. Годится?
— Заметано, — кивнула Валя.
— Вопрос первый. Куда идут эти младенцы, кому они нужны в таких количествах, для каких таких целей?
— На запчасти идут. На Запад. На цивилизованный, культурный, благоустроенный Запад. Там люди тоже иногда болеют, а спасти их может только настоящий человеческий орган — почка, глаза, сердце… Состоятельные люди готовы платить любые деньги… Любые, в самом прямом смысле слова. Оставшаяся часть младенца идет на всевозможные инъекции, сыворотки, выжимки… Некоторым престарелым гражданам какой-нибудь Германии или какой-нибудь Голландии очень помогает. Не всегда, не всем, но помогает. Надежда умирает последней, — без улыбки закончила Валя.
— Хорошо, — кивнул Пафнутьев, хотя вертелось у него на языке десяток уточнений, хотелось ему все выяснить до конца, но надо было соблюдать уговор. — Вопрос второй… Как мог ребенок попасть в руки этого пропойцы и прохвоста Самохина?
— Трудно сказать, — Валя повела плечом, словно отгораживаясь от этого вопроса. — Можно только предположить… Дети были подготовлены к отправке, законсервированы…
— Это как? — не удержался Пафнутьев.
— Что-то им вводят в организм, чтобы они какое-то время спали. Другими словами, чтобы вели себя смирно, не кричали, не визжали, не поднимали шум. Мало ли — таможня, досмотр, проверка… А они, возможно, упакованы в ящики, контейнеры… Об этом можно только догадываться. Так вот, дети, возможно, были законсервированы, подготовлены к отправке потребителю или заказчику, называйте его, как хотите… А тут подвернулся Самохин… И он попросту украл ребенка. Это одно из предположений. Другие можете придумать сами.
— Понял, — Пафнутьев помолчал, бросил взгляд на невозмутимо сидящего Овсова. — И последний вопрос, Валя… А кто вы там, в роддоме?
— Секретарь главврача.
— Там лучше, чем здесь?
— Это уже четвертый вопрос, но я отвечу… Там нет ночных смен…
— Разве? — обронил Овсов.
— Там нет обязательных ночных смен, если тебе так больше нравится, — Валя растрепала седые волосы Овсова. — Не думай об этом, Овес, не давай волю воображению.
— Если бы я давал волю воображению, то я, наверное, дал бы волю и рукам.
— У тебя руки и так заняты, — усмехнулась Валя. — Не отвлекайся. Мне пора, — она поднялась. — Не вздумайте мне звонить, Павел Николаевич. У нас это не поощряется. Будьте осторожны, берегите себя.
Возможно, Пафнутьев не был тонким и проницательным человеком, тонким и проницательным следователем, но шкуру он имел чрезвычайно чувствительную и ощущал приближение событий задолго до того, как они созревали и валились ему
