Бабочка, выкованная из стали - Екатерина Николаевна Островская
— Никуда я не полезу, — покачал головой Гончаров, — мне только надо узнать, почему преследуют Дроздова. Если речь идет о хищении двух миллионов рублей, к которому он не имеет никакого отношения, в чем я не сомневаюсь, то непонятна активность, с которой за дело взялись мои омские коллеги. У нас, как известно, чиновники попадались на хищениях сумм в десятки, а то в сотни раз больших. И вылезали сухими из воды. Шесть или восемь лет условного срока, и все. А сейчас какая-то провинциальная тетка попалась на воровстве, сказала, что отдала деньги незнакомому человеку, потому что ей велели это сделать по телефону. Это же просто оговор. Но может, ей посоветовали так говорить. А кто посоветовал?
— Вот поедете в Омск и сами на месте разберетесь, — напутствовал Игоря адвокат. — И вообще, возвращайтесь оттуда живым и здоровым: вы нам всем и здесь нужны.
Гончаров сходил в спальню за деньгами, вернулся и протянул Беседину семь банкнот по пятьсот евро.
— Так даже лучше, — обрадовался адвокат, — а то к рублю у меня в последнее время доверия нет.
Оставшись один, Игорь снял с себя костюм и ботинки, влез в привычные телу джинсы и полосатую майку футбольного клуба «Ньюкасл». Потом вспомнил, что майку два года назад ему подарила бывшая жена, и снял ее. Зашел в гардеробную, в которой прежде хранились вещи жены, а сейчас не осталось почти ничего. На верхней полке лежал пакет с чем-то. Игорь взял его и заглянул внутрь. Там была белая флотская рубашка-голландка: в такой он ходил в моря на практике перед выпускным курсом. Может, даже именно в этой самой голландке и ходил. Он осторожно через голову надел ее, и она налезла, причем не стесняла движений. Как будто он за прошедшие двадцать лет совсем не изменился. В этой рубашке он стоял вахту на ходовом мостике — вернее, сидел, поглядывая на приборы и в книгу, лежавшую у него на коленях. То был томик Чехова, и читал он «Дом с мезонином». Игорь вспомнил, как он тогда закончил читать, посмотрел на ночной океан, на звезды, на сверкающую серебром лунную дорожку и задохнулся счастьем от красоты окружающего его мира. Звезды сверкали от края горизонта и до края, огромная луна трепетала, как сердце бесконечного ночного неба. Игорь опустил глаза на страницу и прочитал последнюю строчку: «Мисюсь, ты где?»
Он тогда был практикантом, знал, что через год окончит академию и попадет на хорошее судно, потому что едва ли не лучший на своем штурманском факультете, он хотел увидеть весь мир, любил свою будущую морскую специальность, море, корабли и рубашку-голландку. Но все изменилось в его жизни. И сейчас у него самого есть парень-практикант, который наверняка любит выбранное им дело и старается стать хорошим оперативником. Таким же, каким был его отец, и таким же, как Гончаров, на которого он смотрит во все глаза. Нельзя бросить такого парня.
Гончаров взял мобильный и набрал номер Пети Грицая. Тот отозвался, и подполковник спросил:
— Мама далеко?
— Мама дома, — отозвался практикант, — а я на работе. Мы тут с Шишкиным высиживаем, ждем, когда дежурную группу отправят на выезд. А пока все тихо.
— И хорошо, что тихо, — удивился Гончаров. — А вообще, вы что это там расселись? Завтра же рабочий день. С утра надо быть как огучики.
— Товарищ подполковник, — прозвучал уже другой голос, — это старший лейтенант Шишкин, меня с понедельника, то есть уже с завтрашнего дня, к вам переводят. Я только другому участковому передам дела и с обеда уже у вас. А вообще, я узнал кое-что про ректора Дроздова… Я случайно встретил своего научного руководителя, у которого диплом писал. Спросил его про Владимира Петровича… Тот не в курсе всего произошедшего, но вспомнил, как был свидетелем одной сцены. Лет восемь или девять назад свою докторскую защищала Полозова, которая ныне проректор по науке. Докторская была замечательная, и все проголосовали. А потом мой руководитель вышел и увидел, как к ректору подошел Краснов… Это…
— Я знаю, кто это, — поторопил Шишкина Игорь, — ну и…
— Краснов подошел и тихо спросил: «Как так можно, Владимир Петрович, это ведь ваша тема! Сколько статей на эту тему вами написано. Ну брали вы Люсю в соавторы — ваше личное дело. Но ведь диссертация вами написана: я прямо слышу ваш голос, ваши обороты… Да вы еще меня просили помочь вам с расчетами. Это я не к тому, что мое имя даже не упомянуто, но так ведь нельзя…» — «Видите ли, коллега, — ответил Дроздов, — мы живем не ради себя и даже не ради науки. Ради Родины, ради ее величия и славы. И так ли важно, кто и что открыл или написал… У Люси не заладилась ее тема, и я предложил ей новую, над которой и в самом деле работал когда-то сам. Вы мне помогали. Спасибо вам огромное! Простите, что о ваших заслугах забыли, но у Людочки все как-то сейчас непросто в личной жизни и вообще…» — «Я понял, — сказал Краснов, — рожденный ползать летать не может». Борис Борисович обернулся и увидел, что в трех шагах стоит Полозова, подошедшая совсем тихо. Последнюю фразу она слышала, и лицо у нее было не красное от смущения, а бледное от злости.
— А что там про личную жизни Люси известно? Не спросил своего научного руководителя?
— Товарищ подполковник, это же личная жизнь.
— Личная жизнь — это в нашем деле самое главное! — твердо произнес в трубку Гончаров.
— Так говорят, что Полозова даже жила у него. И вообще, она говорила, что скоро они поженятся. Но двадцать лет прошло, а они так и не поженились. А она, наверное, мечтала о свадьбе…
— Это ее личное дело. Двадцать лет назад я тоже мечтал о море, — признался подполковник, — а теперь где море, а где я! Ладно, завтра встретимся и поговорим. А сейчас оба по домам! Это приказ!
Игорь посмотрел на массивный «Ролекс» на своем запястье. Шестой час вечера, и время пролетело незаметно. Ничего нового этот день не принес, но все равно он прошел не зря. Главная новость: Марина если и уезжала куда-то, вернулась и может нагрянуть домой в любой момент. Денег в квартире нет: они хранятся в банковской ячейке, кроме той сдачи, что осталась после
