Имперский сыщик. Аховмедская святыня - Дмитрий Билик
— Насколько я слышал, — сказал Витольд Львович так уверенно, что можно было принимать его слова за истину в последней инстанции, — магию крови они используют очень редко, в самых крайних случаях. Поэтому, если уж ты увидел ее, есть большая вероятность, что там же и умрешь, никому о ней не рассказав.
— А этот чего ж тогда? — указал назад Мих.
— Не знаю, но уверен, что у него были явные причины так поступить. Может, почувствовал угрозу своей жизни или…
Тут Витольд Львович остановился как вкопанный. Орчук, реакцией господина не обладавший, еще пару шагов сделал и только потом на месте замер. Проследил за взглядом титулярного советника и лишь макушку почесал. Вот дела…
Посреди улицы, немало затруднив движение наемных экипажей и телег, двигалась целая церемония. Мих насчитал аж семь городовых и одного фельдфебеля. Выглядели служивые неважно — кой у кого мундир порван, у некоторых синяки свежие, кровью наливающиеся, у одного рука и вовсе перевязана — видно, знатно повредил. А сопровождали служивые парочку прочих, цокающих копытами по мостовой. Одежда вся порвана, срам болтается, привлекая внимание женского пола (они вроде как и отворачиваются, но уж больно неохотно и не могут сдержать усмешки), руки веревкой связаны. Аховмедцев на лица орчук не различал, да и похожи они больно — у всех морды хоть и человечьи, но слишком вытянуты. Будь тут один козлоногий — сказал бы, что это тот самый, их. Только каким-то чудом та пара городовых обогнула два квартала (если только бегом бежали) да тут появилась. Но аховмедцев было двое, а их, Михом оглушенный, в ногу с револьвера, подраненный то есть, прихрамывать должен.
— Это что ж, взбесились они все, господин? — спросил он Меркулова.
— Вот если бы один магию крови применил по неосторожности — одно дело, — задумчиво ответил Витольд Львович, — а трое — уже как минимум странно.
— Точно сговорились. Вот бесовское племя! — кивнул Мих.
— Точно сговорились… — повторил титулярный советник, то ли подтверждая слова орчука, то ли попросту задумавшись. — Ладно, пойдем.
Краснокаменка была буквально в двух шагах. Только самый дремучий иноземец не знал, почему серенькая и невзрачная улица, пусть и вытянутая, как кишка, имеет такое название. В темное время, когда к власти пришли семь самых влиятельных бояр, сторонников царя привели на повинную площадь. Нет, не повесили и не умертвили другим способом, а били кнутом с шипами. Хотя, как Мих считал, лучше бы порубили — и то сострадательнее к людям отнеслись, все равно большее число погибло от пыток таких. Тех, кто выжил, отпустили, но лишь с тем условием, что покинут они Моршан. И пошли сирые, еле ногами шевеля, падая и не всегда поднимаясь. По богатой длинной улице, прозванной Знаменской, по той причине, что через нее возвращались войска в город.
А уже после, когда прошла сотня-другая (Мих не знал, сколько мучеников там было), вышел честной люд, ранее от греха спрятавшийся, и ахнул. Вся кровью залитая стала улица, что с сирых не каплями ронялась, а рекой лилась сквозь кожу треснувшую и мясо порванное. И закончила свою историю богатая Знаменка, и начала невзрачная Краснокаменка. Уж сколько лет прошло, а с тех пор в лучшую сторону для нынешнего места мало что поменялось.
Бежали отсюда дворяне и купцы, страшась улицы с дурной славой. Говорили, дескать, призраки здесь появились — днем ходят по Краснокаменке, а ночью в дома пробираются да во сне тебя душат. Проснешься — а на груди тяжелое будто что-то сидит, вздохнуть не можешь, только ртом, подобно рыбе, воздух хватаешь. Мих в то не верил, он своим умом так думал: раньше тут магазинов да лавок много было для проходящего богатого люда, а как молва недобро гудеть о Краснокаменке стала, так народ разбежался. Один за одним стали сюда перебираться аршинники похлипче, а потом и вовсе обычный люд — рабочие, мастеровые, подсобники.
— Итак, — размышлял Витольд Львович вслух, шагая по серому камню проклятой улицы, но орчук ловил каждое его слово, — Черный ушел куда-то дальше поворота на Нижесовскую, по Краснокаменке. И это очень даже хорошо.
— Чего хорошего, господин? — не удержался Мих и вмешался в рассуждения титулярного советника. — Краснокаменка, почитай, одна из самых длинных улиц Моршана, почти до самого выезда тянется.
— Я не к тому. Он прошел Нижесовскую — значит, что?..
— Что?
— Не пошел к трем вокзалам, следовательно, уезжать не собирается.
Они как раз прошли видневшийся за согбенной двускатной крышей домика шпиль Мглинского вокзала. Мглинского — это значит, на Мглин который, то есть на запад. Мимо Старобеда и Трубчевска. Подле него ютился не такой помпезный, еще старой постройки, вокзал Таркийский. Тут тоже немудрено догадаться, что от названия селения Тарки — то совсем на юге, в землях покоренных горцев. Дорога туда длиннее, чем до Мглина, да и города все старые, как говаривал папенька, красивые: Владмиро-Волынский, Святой Крест Кумь, Байлан. Еще далее, ежели от двух вокзалов отойти, растопырился во все стороны, дома ближайшие притеснив, самый огроменный из всех вокзалов — Столепольский. От него, коли захочешь, так можно почти до самых восточных кочевников добраться, до Сундыри то есть. Иные к Оленску ездят, Сибирь посмотреть, пушнину побить, да много ли чего, но тянет туда людей. Кто попросту подальше от Моршана, но не то чтобы в глушь, — пожалуйте, Столеполь али Ижнегодь.
Ходили слухи, что хотят и железную дорогу на север от Моршана проложить, а через то и вокзал построить, но Мих считал, баловство все это. Да, поговаривают, что после Хеми, уже к Пудоге подъезжая, места диво какие благолепные становятся, будто человеком или прочим нетронутые. Но ради того, чтобы озерами и лесом любоваться, дорогу строить? Дурость, да и только. Хворых на всю голову в Славии испокон веков с лихвой хватало. К примеру, еще в прошлом веке один из профессоров — мудрейшая вроде бы голова — донимал Государя Императора с идеей поставить к северо-западу от Моршана, дабы выход к Виллейскому морю был, город-заставу. Подумать только — селение на болотах! Да и делать там что? Ладно бы, враг какой у Виллейского моря был, так дальше им Дрежиния владеет, а те издревле славийскими союзниками являлись.
— То есть, — вернул Меркулов Миха на грешную землю,
