Не та игра - Алексей Евгеньевич Михайлов
Где-то там должен быть Владимир. Если точка его прибытия была рассчитана верно, то Владимир сейчас — большая дряхлая деревня, в которой живет чуть больше тысячи человек. Но всё равно ему стало жутко интересно оказаться в этом городе. Взглянуть на некогда величественные развалины его деревянного кремля, увидеть еще не срытые валы и не до конца заросшие рвы, посмотреть на Владимирский тракт и, если повезет, гонимых по этапу в Сибирь ссыльных и каторжан. Эти мысли придавали ему сил. Несмотря ни на что он явственно ощущал свое предназначение в этом мире — изменить историю, просветить Россию, возвысить её, не допустить коммунистов к власти!
— Алло, Святослав?
— Да, Максим Владимирович, слушаю Вас.
— Я бы хотел с Вами встретиться. Точнее с э-э-э… Ковалёвым. У меня есть к нему пара вопросов.
— Я знал, что Вы рано или поздно позвоните по этому вопросу. Когда Вам будет удобно? Ефим Федорович всегда дома.
— Ну, не знаю. Сегодня было бы кстати. Завтра я дежурю.
— Хорошо, тогда встречаемся на прежнем месте. Через час. Успеете?
— Да, конечно.
— Тогда до встречи!
— До встречи, — ответил Макс, выключив телефон.
Он рассудил так, если Ковалев и Святослав знают о путешествии во времени, то у них тоже должны быть какие-то доказательства этого. Возможно, они знают, где находятся эти озера. Было бы просто замечательно, если бы они отвезли его туда, и он сам смог бы убедиться в правдивости всей этой истории. Если все так, как рассказала Лидия Ивановна, возможно субстанция еще активна. Про то, каким образом он будет это проверять, Максим не думал, решив действовать по обстоятельствам.
В назначенное время Святослав встретил его на площади у фонтана. С ним был друг. Долговязый очкарик с взъерошенными черными волосами, длинным носом и претензией на моду 90-х. В этом ему помогала темная, отливающая серебром рубашка, резко контрастирующая с псевдогавайским стилем Святослава, и черные джинсы. Застегнутая не на все пуговицы рубашка была одета навыпуск и нехотя показывала несколько колец от толстой и блестящей металлической цепи, на конце которой наверняка висели скромные ключи от ничем не примечательной квартиры. Он сутулился и напоминал какую-то цаплю. Они со Святославом были разительно не похожи внешне и одновременно удивительно близки внутренне. Даже манера речи у них была одинаковой. Одинаковые словечки, одинаковые непонятные шутки, одинаковые нудные темы разговоров. Звали молодого человека Гоша. Или Игорь.
На старом 41-м «москвиче» Свят и Гоша привезли Макса в Коняево. К дому у кладбища. Дом — изба пятистенка, был разделен на две квартиры. Земельный участок, на котором стоял дом, тоже был разделен. Два приусадебных участка отличались друг от друга не меньше, чем Гоша отличался от Свята. Левый участок был жутко запущен. Трава в нем стояла до пояса, сад зарос порослью молодых плодовых деревьев, которые, казалось, еще чуть-чуть и образуют свою собственную дикую экосистему, сплошь заселенную эндемиками. Теплица на левом участке наполовину разрушилась и стояла без стекол, оккупированная зарослями малины, в которой как-нибудь обязательно должен был засесть медведь. По всему участку валялся всякий хлам: ржавая сломанная детская коляска, рама от велосипеда, дырявый ржавый таз, трухлявые доски, эмалированный и когда-то красный чайник, отвратительная серая зимняя куртка, которая, казалось, самостоятельно сползла и пыталась сбежать от не менее отвратительного хозяина. И несколько пар рваной обуви.
— Тут Коля Пяткин живет. Бухает, — пояснил Свят, — Ефим Федорович боится, что как-нибудь он весь дом спалит. Особенно зимой.
В отличии Пяткина, на участке у Ефима Федоровича Ковалёва все было ухожено. Трава свежескошена. Деревья подстрижены. Сад прорежен. Не было ни теплицы, ни грядок. Нигде ничего не валялось. Стерильность придомовой территории произвела на Максима благоприятное впечатление. Он был городским жителем, и загородное жилье ассоциировалось для него исключительно с отдыхом на природе, а не с сельским хозяйством. Хотя коняевским жителям такой порядок на приусадебном участке казался противоестественным. «Ни одной грядки, даже с зеленью», — с досадой говорили они. Большинство из них все ещё сажали картошку, которая в царские времена славилась во Владимире за свою желтизну, рассыпчатость и вкус. Местное население отличалось удивительной привязанностью к земле. Эту особенность подметил еще в 19 веке один владимирский краевед, поразившийся тем, что местные жители, несмотря на невероятную скудость земли, величают ее матерью-кормилицей. Многие чиновники пытались помочь местным жителям, предлагая ввести трехполье для повышения урожайности. Но кому эти науки нужны, когда есть навоз, дурь в косых плечах и беззаветная тяга к матушке-земле.
Внутри квартира Ковалёва тоже выглядела довольно современно. Даже узкая кирпичная печь, оставленная в избе после подведения газа, не портила впечатления. Никакой громоздкой мебели, ковров, половиц, тряпок, настенных календарей, полумрака и запаха бабушки. Вместо них — ровные полы, покрытые ламинатом, светлые стены, обитые досками, минимум мебели, пластиковые окна, много света.
Ефим Федорович Ковалев тоже был не таким, каким Максим его представлял. Не скрюченным, взлохмаченным дедком с палкой и сигаркой в зубах, мелькающей среди спутанной черной бороды. Он был стройным мужчиной лет пятидесяти в широких льняных брюках и цветастой хипарской футболке. Он сидел за столом, пил зеленый чай, слушал Тома Вейтса и смотрел в окно. Атмосфера была, что надо. Ефим Ковалев был похож на какого-то сельского гуру. И, по всей видимости, таковым и являлся в глазах Святослава и Гоши.
Рядом стоял мольберт, на котором красовалась написанная на картоне картина. Судя по палитре, тряпке и кисточкам, разбросанным на аккуратно застеленном газетами столе, работа еще продолжалась. Максим не сильно разбирался в живописи. Крупные черные и красные мазки издали напоминали слегка волнующееся море и садящееся беспокойное солнце. Картина вызывала неясное ощущение тревоги, но в то же время приковывала внимание своими контрастными красками. Ефим Федорович, который все это время наблюдал приближение гостей через окно, повернул к ним свою коротко остриженную голову.
У него была небольшая козлиная бородка, юркие черные глаза и прекрасный загар. Он производил впечатление довольного жизнью, абсолютно здорового человека. Свят и Гоша смотрели на него с восхищением. Они сразу же принялись рассматривать и расхваливать картину. Ефим Федорович с достоинством кивал, но не в благодарность за услышанные слова, а как бы соглашаясь с ними. Потом он встал, подошел к Максиму, протянул ему руку и приятным голосом сказал:
— Ефим.
— Максим, — ответил Макс, пожимая руку.
Ефим был ниже его ростом. И худее.
— Чая? — предложил он.
— Можно, — согласился Максим.
Ефим налил ему из заварного чайника в
