Владимир Рыбин - Убить перевертыша
Господи, куда катится человечество?! Средние века с нетерпимостью инквизиции - не самое ли славное время истории?..
Сергей вздохнул и коротко выразил свое впечатление от увиденного:
- Говна-то сколько!
Спохватился, что сказал это по-русски, огляделся, поймал восторженный взгляд соседа по скамье, прилично одетого господина.
- Вы - русский? - обрадованно спросил сосед.
- А что?
- Точно, русский. Это их привычка отвечать вопросом на вопрос.
- А вы американец?
- Почему?
- Это их привычка, не спросясь, лезть в душу.
Думал, сосед обидится и останет, а он расхохотался.
- Точно, русский. Это их привычка сразу огрызаться.
Сказал это сосед на чистейшем русском языке, и теперь Сергей удивленно уставился на него.
- С кем имею честь?..
- Штах. - Сосед протянул узкую, отнюдь не мозолистую ладонь. - Пауль Штах.
- Приятно познакомиться. Новиков. Москва.
- О, Москва. Я учился в Москве, на юридическом. Что вас привело в Штутгарт?
- Муза дальних странствий. Люблю поглядеть.
- На это? - Пауль повел рукой перед собой.
- Этого дерьма теперь и в Москве хватает. Штутгарт, я думаю, не только этим славен. - И выдал из запасов своей эрудиции: - Здесь "Мерседесы" делают.
- Точно. И много чего еще. Что такое дюбель, знаете?
- Еще бы, сколько их в стенки позабивал.
- Тоже здешнее изобретение. А это, - он опять махнул рукой, - разгул гедонизма.
Сергей помотал головой.
- Не-ет!..
- Что "нет"?
- Гедонизм высшим благом провозглашает наслаждение. Но в чем человек находит высшее наслаждение? В жратве? В наркоте? В повальном сексе? Как бы не так! Кто хоть раз испытал восторг творчества, радость преодоления, удовольствие от созерцания сотворенного, тот не сравнит это чувство ни с каким другим. Бог сотворил человека по образу и подобию своему. А что главное в Боге? Вот именно, творчество. Сотворение из ничего чего-то. А это, - он оглядел пеструю толпу, - это сатанизм, ложь, имитация наслаждений, подделка...
- Интересный вы человек, - сказал Пауль. - Хорошо бы с вами побеседовать.
- А мы что делаем? - удивился Сергей. И разозлился на себя: чего разошелся? Сейчас надо бы понезаметнее, а он ораторствует. Или все еще сказывается вагонная отрава?
- У вас здесь знакомые? Вы где остановились?
Сергей огляделся.
- По-моему, в самом центре Штутгарта.
- Значит, пока нигде. Пойдете в отель? А цены там знаете какие? Или вы из тех, кого называют "новыми русскими"?
- Если бы.
Вообще-то он рассчитывал на гостеприимство Хорста Фогеля. Думал: переночует у него, съездит к Эмке и - назад. Но сейчас надо сначала хорошенько подумать, чтобы не подставить Фогеля.
- Я мог бы предложить вам остановиться у меня. Вы надолго?
- Как получится.
- Десять марок в день вас не разорят? Без пансиона, разумеется. Я бы вам и город показал. У меня ближайшие дни как раз свободны.
Если бы он просто начал заманивать его к себе, Сергей насторожился бы. Но деньги за ночлег! Такое мог предложить только вполне безобидный скупердяй немец.
- А я вас не стесню?
- Квартирка маленькая, холостяцкая, ну да в тесноте - не в обиде...
Через полчаса они были у Пауля на втором, то бишь на первом, как считают немцы, этаже трехэтажного дома, задвинутого в лес, обильно растущий на склоне горы. За окном расстилалась панорама всей центральной части города, в которой Сергей без труда отыскал и вокзал, и замок, возле которого он остывал от дорожных приключений.
Квартира состояла из единственной комнаты. Прихожая была столь мала, что вдвоем не повернуться, душевая еще меньше, а кухня и вовсе отсутствовала.Вместо нее была ниша в стене, где возле раковины чернела на столе электроплита.
- Это квартира для одиноких, - сказал Пауль. Жилье дорогое, приходится экономить.
При этих словах он глянул на стену возле кухонной ниши, и Сергей, посмотрев туда же, получил возможность ознакомиться с очередной немецкой сентенцией: "Ein ersparter Pfennig ist zweimal verdient" - "Сберечь один пфенниг, все равно - что заработать два".
- Вы ужинаете перед сном? - спросил Пауль.
- Обязательно, - ответил Сергей, зевая.
- Тогда я что-нибудь соображу на ужин, а вы пока отдыхайте. Там, на полке, книжки разные, альбомы по современному искусству.
- Спасибо. Я не умею сострадать чужой изжоге.
- Что?
- Не люблю модернизма.
- Это же теперь так модно.
- Мода - коллективное помешательство.
- Что?
Сергей не ответил. Мысленно обругав себя за неуместное раздражение на доброго русскоязычного немца, принялся копаться в книгах. Нашел карту Штутгарта и стал рассматривать ее, стараясь отыскать нужную ему Моцартштрассе.
- Вы что-то ищете? - спросил Пауль.
- Ничего. Я просто так.
- Что-то же вы хотели увидеть в нашем городе? Спрашивайте, не стесняйтесь.
- Обязательно спрошу. Когда пойму, чего хочу.
- Это меня всегда удивляло в русских. Сами не знают, чего хотят.
Разговор не клеился и, проболтав полчаса о том, о сем, Сергей намекнул, что не прочь бы завалиться спать. Пауль понял его, встал.
- Устраивайтесь на диване, а я прогуляюсь перед сном. Простыни и все, что хотите, берите в шкафу.
Диван был коротковатый, и, может быть, из-за этого Сергей долго не мог уснуть. Как в немом кино, прокручивались перед глазами картинки этого большого дня. Попытался вспомнить, что он наболтал соседям по вагону, но в голове был сумбур, мысли перескакивали с одной на другую. Помнил только, что он все время старался следить за собой, и это было мучительно. В одном он уже не сомневался: в покое его не оставят, и он очень хорошо сделал, что не поперся сразу к Фогелю, а спрятался у случайного доброжелателя, чей адрес никому не известен.
Ему снилось, что он все еще едет в поезде и тонкогубый старик тянет к его горлу иссохшие руки и что-то спрашивает, спрашивает. А Сергей все делает вид, что не понимает вопросов, говорит и говорит о кроманьонцах-неандертальцах, о родовых и территориальных общинах, о коммунизме-капитализме, даже что-то об Иисусе Христе...
Разбудил его вкусный запах жареных тостов и кофе. Комната была залита солнцем. Слышался плеск воды: хозяин принимал душ.
- Однако вы здоровы спать, - сказал Пауль, выйдя из душа. - Молодой, ничего не болит.
- Физзарядкой надо заниматься, - отшутился Сергей.
- А вы занимаетесь?
- Иногда.
Оба рассмеялись.
- Вот что мне нравится в русских: умеют о серьезном говорить несерьезно.
- Чего-чего, а дурака валять мы умеем.
Снова посмеялись, и снова Сергей подумал, что повезло ему с этим случайным знакомцем: не зануда. Впрочем, если учился в Москве, значит, набрался тамошних привычек. Зануде, хоть и иностранцу, студенты не дали бы проходу.
- Так куда мы с вами направимся? - спросил Пауль.
- Вы в самом деле намерены со мной таскаться по городу?
- На целый день в вашем распоряжении, - шутливо поклонился хозяин.
- Я и сам могу...
- Нет, нет, не говорите. Когда я был в Москве, меня повсюду возили. Так что я в долгу. Да мне и самому интересно. Хоть по-русски поговорить. А то уж я забывать стал.
- Не сказал бы. Вы какой-то ненастоящий немец.
Пауль, намазывавший масло на хлеб, застыл с ножом в руке.
- Что вы имеете в виду?
- Чистый русский язык. И потом... у вас нет портрета нашего дурачка, чтоб ему пусто было. Развалить такую страну!..
Пауль не поддержал новой темы для разговора: ему, как видно, неинтересно было копаться в дерьме российских перестроек. Он достал с полки карту Штутгарта, раскинул на столе.
- Ну, куда бы вы хотели?
- Мне все равно, - сказал Сергей. Его начинала раздражать настырность хозяина.
- Тогда для начала - в нашу новую модерновую картинную галерею.
- Модернизм не для меня, я уже говорил.
- Ну что вы! Это же поиски новых форм в искусстве.
- Извините, не могу согласиться. Модернизм - не поиски, а отсутствие таковых. Очередная сказка про голого короля.
- Да вы хоть на здание посмотрите. Шедевр архитектуры.
- На здание поглядеть можно. Чего же не поглядеть на здание.
Собираясь, они лениво переговаривались, но как-то получалось, что разговор все время возвращался к искусству. Так было и когда шли по улице, и когда ехали в трамвае. Вышли на той же самой площади и сразу оказались возле модерновой уличной скульптуры, которую Сергей вчера не заметил. Это была огромная, в три этажа, металлическая конструкция на растопыренной треноге с приваренными разноцветными пластинами наверху - что-то вроде громадного флюгера. Нелепое это сооружение было вроде как центром притяжения. Здесь толпились люди, разглядывали уличных певцов, музыкантов, художников и всяких прочих затейников, возле которых стояли баночки для монет с надписью: "Danke" - "Спасибо".
- Свобода, - сказал Пауль. - Каждый делает, что хочет.
- Каждый зарабатывает как может, - ехидно поправил Сергей. - На московских улицах свободных нищих тоже немало. Но до такого счастливого будущего, признаться, нам еще далеко.
