Оксана Обухова - Садовник для дьявола
– А может быть, я помириться хотела! – выкрикнула Елена. – А Гена решил мне помочь и купил для брата квартиру!
– Не ври, – отмахнулась бабушка Губкина. – Хотела б помириться, навестила б больную мать. Но ты хотела одного: остаться в богатом доме. – Посмотрела пристально на сузившую глаза убийцу, горько покачала головой. – Мне страшно думать, Вера, что такая вот невестка могла остаться у тебя под боком. От безнаказанности ведь и вовсе взбеситься могла. Свободу почуять. Кого б она задумала убить в следующий раз? Серафиму? Катарину? Или, может быть, тебя?.. Уговорила б тебя обманом наследницей сделать, умаслила б. Такие, Вера, ни перед чем не останавливаются, извести могла бы всю семью под корень – примеры схожие бывали.
Лицо Елены исказилось от бешенства, вытянув вперед скрюченные пальцы, она попыталась сорвать микрофон с воротника Надежды Прохоровны. К ним подскочил Павел, обхватил убийцу брата поперек туловища, оттащил к двери.
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – брызгая слюной, вопила та, изворачивалась. – Пусти, пусти, дуралей! Ты думаешь, с женой под одной крышей живешь, а, Паша?! Ты с дьяволом живешь! С дьяволом! Она. она с Генкой путалась! Она по кабакам таскалась. Она – дрянь! Она.
– ЗАМОЛЧИ!!!! – раздался крик Веры Анатольевны. Кузнецова одну руку прижала к горлу, вторую положила на левую сторону груди, к сердцу.
Павел вытащил брыкающуюся женщину на крыльцо.
Там уже ее подхватили пропущенные Лидией в ворота мужчины в форме и без оной.
Милицейская группа под предводительством следователя Грушина и оперативника Дулина заполнила гостиную старого дома. Грушин, принимая в свое ведение добытые Надеждой Прохоровной вещественные доказательства, не преминул легонько поворчать. Мол, населению надо меньше Агату Кристи и Дарью Донцову почитывать, побольше с профессионалами советоваться, а то, понимаешь ли, развели самодеятельную театральщину, скоро каждый начнет туману напускать да микрофоны у профессионалов требовать.
Бабушка Губкина, в корне не согласная с Грушиным, сослалась на усталость и слабое старческое здоровье, сказала, что свидетельские показания попозже даст, и улизнула от ворчуна на второй этаж Верочкиного дома. Села в кресло перед окном и минут двадцать, в полной тишине, смотрела на укрывающийся в сумерки сад.
Подумать было о чем.
Вскоре от лестницы донеслись тяжелые шаги, поскрипывание ступенек, и в комнату вошел майор Дулин.
Вошел, посмотрел на сидевшую в потемках бабушку.
– Не обижайтесь, Надежда Прохоровна, – сказал. – Грушин, конечно, педант, но все-таки не полный формалист. Бывает хуже. Он когда про какие-то вещественные доказательства услышал, чуть из автобуса не выпрыгнул. – Усмехнулся. – Не привык Аркадий Павлович к вашим-то методам.
– Понятно, Николаич, – вздохнула баба Надя. – Куда мне, старой, за вами, молодыми, угнаться.
– Ну-ну, не надо ложной скромности, – верно уловил опытный оперативник настроение добровольной помощницы следствия. – Вы операцию на высшем уровне провели. Честное слово.
– Скажешь тоже. операцию. – продолжила нарываться на (вполне заслуженные) комплименты Надежда Прохоровна.
– Не сойти мне с этого места! Всю картину преступления логически распутали. Я словно радиоспектакль прослушал!
– То-то оно и есть что спектакль, – согласилась Надежда Прохоровна. – Я как сорока трещала, Ленкино спокойствие убалтывала да расслабляла. Без подготовки-то, Николаич, только репей у забора растет.
– Понятное дело, – усмехнулся Дулин, – репей. И вы, Надежда Прохоровна, самый настоящий молодец. Домой когда думаете отправляться? Могу подвезти.
– Спасибо, Володя, я до завтра тут останусь. Дело одно нерешенное осталось. Не криминальное, душевное.
Эпилог
Для утреннего чая незаметная, как тень, Лидия накрыла низенький столик перед большим окном в гостиной Веры Анатольевны.
Вдова архитектора держала тонкостенную чашечку китайского фарфора чуть подрагивающими пальцами, осторожно прихлебывала чай и смотрела на проснувшийся утренний сад. Вчера она отказалась ехать в больницу, прибывший на карете скорой помощи врач сделал ей укол и в приказном порядке отправил занемогшую женщину в постель.
– Поверить не могу, – сказала Кузнецова Надежде Прохоровне. – Все еще в голове не укладывается – как я могла быть такой близорукой?..
– Не кори себя, Верочка, – тихонько отвечала баба Надя, окуная кусочек печенья в чашку с горячим какао.
– Легко сказать. Я сама, сама уговорила Геннадия на ней жениться!
– Ты тогда всерьез болела. О внуках думала. Как бы они без мамы справились да без тебя остались? Сумел бы Геннадий воспитать их без жены и бабушки?
– Конечно! Я думала о внуках, о своем спокойствии и сама ввела эту женщину в наш дом!
– Тогда ты, как казалось, верно поступала.
– Казалось, – кивнув, фыркнула архитекторша. – А результат?
– Ты не о результате думай, – чуть-чуть ворчливо проговорила гостья, – о внучке. Такую хорошую девочку затравить позволила.
Вера Анатольевна недоуменно подняла вверх выщипанные брови.
– Затравить, затравить, – подтвердила баба Надя. – Серафима ведь мудрее всех вас, вместе взятых, оказалась. Почувствовала в мачехе гнильцу, бунтовала. А вы – не поняли. Не поверили.
Вера Анатольевна подняла голову вверх, вытянула шею.
– Наверное, ты, права. – проговорила медленно кивая, согласилась. – Серафима с первого дня в штыки приняла мачеху.
– Вот! А вы – взрослые! – вместо того чтобы разобраться, поверили Елене! Я вот как представлю, что эдакая-то мачеха могла над ребенком измываться, дрожь пробирает! У нее ведь – ни чести, ни совести! Девочка и бунтовала-то от бессилия. Никто ж не верил, что Елена плохой человек, так?
– Не верил, – заторможенно подтвердила Вера Анатольевна. – Я даже не прислушивалась к жалобам Симы.
– Вот! Всех вас Ленка провела. Только с Серафимой обломилась.
– А ты как догадалась? – прищурилась Вера Анатольевна. – Ведь Елена чистым ангелом выглядела.
– Да, – отмахнулась баба Надя. – Мне бы с первого дня надо было догадаться. Она ведь мне сразу свое нутро выказала. Помнишь наш первый разговор наедине в этой комнате, а? Ты еще тогда сказала, что о душе беспокоишься, не грех ли гордыни в тебе взыграл?
– Помню, – немного нахмурившись, кивнула Вера Анатольевна.
– А Лена через час сказала – ты о лице своем переживаешь. Мол, потерять его не хочешь, мол, остаться незамаранной для тебя всего важнее. Понимаешь разницу? Лицо и душа. Не разглядела она в тебе ничего, Верочка, не разглядела. Как о себе судила, поскольку человек гнилой. – Вздохнула. – Я тоже хороша, за разницу в словах первоначально зацепилась, а потом на мотивы съехала. Бусы никак с Ленкой связать не могла. Путалась.
– Какие бусы? – прищурилась Кузнецова.
– А такие, – со значением понижая голос, проговорила баба Надя, – что она для меня по ступеням рассыпала. – Рассказала быстренько Вере Анатольевне о злокозненной проказе ее невестки и закончила так: – Я ведь вначале думала, это для тебя кто-то бусы рассыпал. Покушался. Только потом сообразила, воедино связала – забитый туалет, рассыпанные бусы, твой крепкий сон. Вспоминаешь, Вера, как спала в ту ночь крепко? Она ведь, думаю, нарочно мне и тебе чего-то вечером в чай подсыпала. Я ж никогда так раньше стремглав в туалет не бегала. А ведь каждый вечер дома чай пью. И много. Тебя она усыпила, меня мочегонным напоила.
Вера Анатольевна с усмешкой покрутила головой, прищурилась:
– Признаюсь, Надя, я сразу догадалась – не просто так ты меня в больницу отправляешь. Задумала что-то. – Помолчала немного и рассерженно ударила ладонью о подлокотник кресла. – И как же я могла быть такой слепой, настолько не довериться собственной внучке?!
– Так обманули тебя, Верочка, обманули. Сначала, пока болела, покрепче привязали, потом и вовсе подмяли. Скажешь – не так?
– Так, – жестко согласилась Вера Анатольевна.
– Она и Симу-то от всех дел отгородила. Перед всеми старалась, ни до чего девочку не допускала, делала из нее перед вами никчемную белоручку. А как тут девочке чего-нибудь докажешь, когда в стороне от всего держат да каждое слово извращают? Вон посмотри – как только мачехи не стало, сегодня же сама поехала в похоронное бюро. Оделась как надо. В черное, правда, но глаза углем уже не подвела. Хорошая у тебя девочка, Вера, хорошая. С такой внучкой ты не пропадешь.
Через четыре месяца Надежда Прохоровна была посаженой матерью на венчании Серафимы и Дениса.
Сидела на почетном месте рядом с Верой и нарядной Софой, шампанское пила, невестой любовалась.
Серафима ну чисто ангел! Улыбочка светлая, с худеньких плеч какая-то крылатая драпировочка свисает, белые волосы в локоны завиты… На Дениса смотрит влюбленно и ласково, снизу вверх…
