Алексей Макеев - Она слишком любила красное
Были случаи, когда она смотрела на меня исподлобья.
– Ромчик, милый, – говорила Виктория. – Ты иногда меня пугаешь. Я начинаю опасаться, что когда-нибудь твоя любовь может угаснуть.
– Естественно, лапушка моя! – непринужденно отвечал я. – Когда-нибудь мои чувства могут исчезнуть, как пушинка, унесенная ветром. Но если это произойдет, то очень не скоро. Стоит ли вообще над этим задумываться? Мы должны жить настоящим. Я не знаю, что ожидает нас в будущем, но сейчас я безумно счастлив. У меня есть замечательная возможность быть с тобой рядом. Я поистине счастлив, когда любуюсь твоей лучезарной улыбкой, счастлив, когда провожу рукой по твоим мягким волосам, счастлив, когда целую твои зеленые глаза, твои губы…
– Ты сводишь меня с ума, – шептала она, прильнув ко мне так плотно, что мы невольно становились единым целым. – Я хочу, чтобы наша любовь продолжалась вечно! Мне с тобой очень хорошо.
– Мне тоже…
Я продолжал мучиться над вопросом: каким способом лучше всего лишить ее жизни. Оголенные провода под током… Крепкий сон в ванной, до краев наполненной горячей водой… Нападение маньяка-убийцы…
Все эти и подобные варианты я мгновенно отметал в сторону. Мне нужно было иметь безупречное алиби! Разумеется, самой идеальной смертью я считал несчастный случай, произошедший в мое отсутствие. Но мне, как назло, не приходила на ум ни одна более-менее подходящая идея. Данила Луговой вообще был оставлен мной в покое, как сладкое пирожное на десерт. Я отчетливо понимал, что не смогу одновременно избавиться от этой влюбленной парочки, не избежав подозрений. Ревность и гнев обманутого мужа, застрелившего в спальне неверную жену и ее любовника, пожалуй, самый ненадежный и старомодный вариант. Подобное удовлетворение мести вряд ли бы меня утешило в камере пожизненного заключения. По любому раскладу меня не устраивал столь неблагоприятный исход. Я должен был остаться сторонним наблюдателем, вдали от представителей прокуратуры и сопутствующих органов юстиции. Мне не нужны были бурные овации оголтелой толпы, которые в любой момент могли перерасти во всеобщее презрение. Если сегодня меня возносили до небес, то завтра могли безжалостно забросать камнями. Я был вынужден скрывать торжество победы и обречен оставаться в тени, словно подпольный коллекционер, имеющий подлинники пропавших картин великих мастеров прошлых столетий. Мне ни в коем случае не нужна была излишняя известность. Я не претендовал на роль серийного убийцы. Меня удовлетворяла загадочная и нелепая смерть всего лишь двух человек. Но их смерть действительно должна быть загадочной и по возможности нелепой. После их гибели мне должны сочувствовать, а не плевать вслед и не швырять вдогонку придорожные булыжники с единственным намерением – размозжить мою голову.
– Ромчик, я люблю тебя! – говорила Виктория.
– Я тоже люблю тебя, мой ангел! – безапелляционно отвечал я, усердно скрывая бурлящую во мне ненависть.
Однако дни проходили чередой, а я так и не принял окончательного решения. Я не смог придумать ничего существенного. Просыпаясь по утрам, я с грустью смотрел на календарь. Я был уверен, что по достоинству наказать Викторию в Мурманске мне будет гораздо сложнее, чем сделать это на ферме ее отца, расположенной в отдаленном захолустном районе Вологодской области. Да и следователи Кольского полуострова, по моему мнению, были гораздо расторопнее вологодских коллег и имели куда больше опыта в криминальных вопросах. Во всяком случае, они были гораздо умнее поселкового полицейского с парой полупьяных сержантов на всю округу. Хотя убийство Данилы Лугового я планировал совершить именно в родном Заполярье. Никто не должен был связать воедино внезапную смерть Виктории и гибель этого слащавого, обнаглевшего щеголя. Сотни и даже тысячи людей ежегодно погибают в результате несчастных случаев. Кто обратит внимание, если Данила Луговой распрощается с жизнью на месяц позже Виктории? За что я уготовил ему такую честь? Это всего лишь постепенное воплощение в жизнь моего коварного и беспощадного плана. Я хотел, чтобы он страдал от потери любимой женщины. Я хотел, чтобы он догадался, по чьей вине погибла Виктория, но, не имея прямых улик, не смог ничего предпринять и постепенно ощущал, как костлявая рука смерти безжалостно сжимает его горло. В отношении этого обнаглевшего подлеца я был жесток и кровожаден. Мысленно я уже неоднократно его кастрировал, разрубал на части, сжигал на костре и даже живьем закапывал в землю. Я упивался надеждой рано или поздно прийти на кладбище и с торжеством победителя посмотреть на его могилу. Я обязательно привел бы с собой огромнейшую овчарку… Десять овчарок… Нет, целую свору… Я бы стоял в стороне и с удовольствием наблюдал за тем, как эти оголтелые твари мочатся на его памятник.
– Данила Луговой! Бедный, бедный Данила… – говорил бы я, вспоминая его смазливую физиономию. – Ну кто же, кроме тебя, виноват в том, что тебе раньше срока пришлось покинуть наш бренный мир? Не нужно было заглядываться на чужую жену, тогда мог бы еще долго любоваться утренним рассветом, вдыхать дурманящий аромат распустившихся цветов, слышать веселое щебетание птиц и соблазнять молоденьких глупых девочек. Ах, Данила, Данила! Ты зря позарился на чужое добро, на чужую собственность…
Я упивался от подобных мыслей. Я вставал в прекраснейшем настроении рано утром и ложился в постель в таком же отличном настроении поздно вечером. Я, как никогда, был бодр и весел. Виктория терялась в догадках. Она была склонна поверить, что свежий воздух и беззаботная жизнь на природе действовали на меня столь положительным образом.
– Ромчик! – постоянно твердила она, – Я не могла и предположить, что ты способен быть таким жизнерадостным человеком. Твоя любовь и твое превосходное настроение благотворно влияют и на меня. Я смирилась с мыслью о том, что мой отец, несмотря на его преклонный возраст, надумал обвенчаться. Я даже почти перестала злиться на Светланку…
– Даже так? – недоверчиво спрашивал я.
– Ну, конечно же, Ромчик! Я стала смотреть на нее совершенно иными глазами. Она не такая плохая девушка.
– Мне приятно это слышать, – отвечал я, поцеловав ее в щечку. – Не думай о людях плохо, и они отблагодарят тебя теплотой своей души!
– Да, любимый! Это ты незаметно сделал меня гораздо добрее. Я хочу любить людей. Хочу расцеловать весь мир. Вселенную. Иногда мне кажется, что твоя нескончаемая энергия переходит ко мне. Ты меня заряжаешь положительными частицами…
– Мне не жалко, – отмахивался я. – У меня этой энергии больше чем предостаточно.
Если бы она могла знать, откуда я питал этот заряд бодрости? Ничто не делает человека таким выносливым, сильным и уравновешенным, как ежедневное вынашивание безупречного, заранее запланированного убийства. Холодный расчет, ненависть и жажда мести сделали меня весьма осторожным, неуязвимым и нарочито добрым. Причем сделали добрым до неприличия. Вике казалось, что я становлюсь похожим на мягкую глину, из которой можно лепить тихого, послушного мужа-рогоносца. Она наверняка была уверена, что может обманывать меня самым бессовестным образом, и при этом я не стану ни возмущаться, ни выказывать хоть какое-то неудовольствие.
– Ромчик, любимый! – однажды сказала Виктория. – У тебя, по-моему, вовсе не осталось никаких проблем. Ты редко созваниваешься с секретаршей. Не требуешь от нее отчета о проделанной работе…
– У любого нормального человека всегда есть проблемы, дорогая, – отшучивался я. – Нужно уметь отдыхать.
Разве я мог ей сказать, что она и есть моя самая основная проблема.
Время краткосрочного отпуска пролетело с быстротой падающего метеорита. Вскоре мы должны были возвращаться на Кольский полуостров, а я так и не определился, каким способом лучше всего избавиться от неверной жены. Я продолжал разыгрывать из себя любящего супруга. Дошло до того, что я каждое утро приносил свежие полевые цветы и подавал в постель чашечку горячего кофе.
«Роман Александрович! Позвольте заметить, вы с Викторией такая замечательная супружеская пара! На вас приятно и даже завидно смотреть…» – добродушно говорили мне местные жители.
Даже мой тесть, с его невыносимым характером, стал поглядывать на меня как-то иначе. В его взгляде больше не было озлобленности. По отношению ко мне он стал более терпелив и сдержан. Он стал постоянно обращаться ко мне по имени и отчеству. Впрочем, так или иначе, но основная часть моего жуткого плана была осуществлена. Не только на ферме Ивана Васильевича, но и в нескольких милях от его владений не было человека, который бы мог выразить сомнение по поводу моей страстной любви к его дочери. Пятьдесят процентов алиби мне уже было обеспечено. Оставалось найти остальные пятьдесят. Как ни старался, я так и не смог придумать ничего существенного. Мое положение с каждым днем становилось катастрофически-плачевным. Я попал в лабиринт, из которого не было выхода. Две недели, проведенные на ферме моего тестя, были брошены псу под хвост! Сложившееся мнение местных жителей о моей безупречной и преданной любви к Виктории на Кольском полуострове автоматически теряло всякую актуальность. Я уже был в полном отчаянии, когда меня внезапно осенило. Я вспомнил о Джеке Потрошителе.
