Нил Олсон - Икона

Небо уже посветлело настолько, что можно было увидеть напряженность и замешательство на лице andarte. Змея никто не любил, но Гиоргиос был достаточно опытен, чтобы знать: когда два командира не доверяют друг другу, это к добру не приведет. Элиасу нечем было успокоить молодого солдата, и, повернувшись к нему спиной, он опять устремился на север.

13

Весна, 2000 год.

Он стоял спиной кокну, против света, и лица его не было видно, что, возможно, соответствовало его намерениям. Хотя Ана не была в этом уверена. На улице шел дождь, свет она не зажигала, в комнате — длинной холодной столовой, в которой они вместе прежде никогда не бывали, царил полумрак. Нейтральная территория. У Мэтью не было желания проходить дальше в дом.

— Извини, что не пришел раньше, — сказал он. — Я не хотел говорить с тобой до того, как это сделает полиция.

— Это они тебе так сказали?

— Нет.

— Значит, ты не хотел, чтобы они подумали, что ты пытался повлиять на мои показания?

— Я не хотел, чтобы ты так думала.

— Понятно.

— Есть вещи, которые ты должна знать.

— Я слушаю.

Но он никак не мог собраться с мыслями, во всяком случае, для этого ему требовалось значительно больше времени, чем ожидала Ана, и она поняла все неправильно и взорвалась дурацкой злой тирадой:

— Я не сказала им ничего, что могло бы обернуться против тебя, если ты это хочешь знать. Я сказала, что мне известно, что покупателем был твой крестный, и что ты мне говорил об этом. Не знаю, зачем я это сделала. Я даже не знаю, поможет ли это тебе.

Он покачал головой, лицо его исказилось отчаянием, смешанным с разочарованием. И в этот момент она подумала, что, возможно, он не так уж далек был от того мужчины, которого, как ей представлялось, она знала, — пусть даже он что-то от нее утаил.

— Я не хотел, чтобы ты это делала, — сказал он наконец. — И мне все равно, что ты сообщила полиции. Я пришел рассказать тебе о том, что мне известно.

И тогда из него вылилось все: закулисное руководство крестного, его собственная одержимость иконой, упорное нежелание замечать заговор, зревший вокруг него. И чем больше он говорил, тем печальнее и безучастнее становилась она. Вопросы стучали в ее сознании, не находя выхода. Она думала только об одном: он появился в ее жизни лишь затем, чтобы использовать ее. Как она сможет после всего этого доверять ему? Было ли искренним то, что произошло между ними? Она не знала, но могла бы попытаться узнать, если бы он хотя бы словом обмолвился об этом. Однако он не коснулся этой темы, и она с острым чувством отвращения к себе поняла, что без ответа на этот вопрос все остальное — включая и то, что ее в этой истории просто-напросто обвели вокруг пальца, — не имело для нее никакого значения. Но она никак этого не покажет. Пусть он примет ее отвращение к самой себе за злость. Он заслужил того, чтобы она на него злилась.

Усадив его в одно из старинных, очень неудобных кресел, она в конце концов начала анализировать то, что он ей сообщил, заставив себя думать четко и ясно. Мэтью не сомневался, что целью ограбления была икона, несмотря на исчезновение и других работ. Она решила принять это за исходную точку, допустив, что он ни в чем не виновен, за исключением манипулирования ею.

— Твоего крестного допросили?

— Нет. Он в Греции. Внезапно заболел сразу после приезда туда.

— Похоже, ты не очень этому веришь.

— Он действительно болен чем-то, но он ловкач, мой крестный.

— Ты думаешь, это он стоит за ограблением?

— Я не хочу так думать, но это вполне возможно.

— И он потратил почти миллион долларов на то, чтобы украсть икону у самого себя?

— У церкви, которой он должен был передать ее согласно условиям договора. Тебе предлагали цену, почти вдвое большую. Используя церковь, он сбил ее до уровня, который его устраивал, и отсек других покупателей. Но это лишь теория. Я все еще надеюсь, что я не прав. У него могли быть и другие причины.

— А почему ты не рассказал мне о нем с самого начала?

— Потому что в самом начале он не имел к этому никакого отношения. Или имел, но я… Когда мне дали задание в музее, я не знал о том, что он как-то связан с этим, — только то, что он знаком с Уоллесом. Ты тоже об этом знала, — многозначительно напомнил Мэтью. — Потом, позже, он упомянул, что к нему обратились представители церкви, упомянул вскользь, словно не придавал этому никакого значения. Мне уже тогда следовало с тобой поговорить. Он попросил меня не делать этого. Он мотивировал это тем, что знаешь ты об этом или не знаешь, не имеет никакого значения, что это лишь вызовет у тебя подозрения.

— А у тебя это не вызвало подозрений?

— Там были и другие моменты. Не хочу тебя сейчас грузить. Я с самого начала вел себя глупо. Мне очень жаль, Ана. Я искренне считал, что икона должна быть возвращена в Грецию.

— А если бы я решила продать ее частному коллекционеру?

— Тогда бы так и было.

— И ты бы не пытался меня отговорить?

— Если бы ты так решила — нет.

— Врешь.

— А что бы я мог сделать? Не мог же я заставить тебя действовать против твоей воли.

«Ты мог заставить меня сделать все, чего тебе хотелось», — с горечью подумала Ана. Но опять-таки она злилась прежде всего на саму себя.

— И как я теперь могу тебе верить?

— Справедливый вопрос. Я не могу на него ответить. У тебя есть все основания не доверять мне.

Какой он спокойный и рассудительный, несмотря на свою вину.

— Пошел ты к черту, Мэтью.

Он поднялся так резко, как будто его окатили водой. Она заставила себя не вставать, сохраняя на лице прежнее выражение отчужденности и обиды. Теперь он уже никак не сможет остаться, хотя она отчаянно этого желала.

— Ты рассказал полиции обо всем этом?

— Они знают фактическую сторону. Остальное — только предположения. Я умолчал об одной истории.

— Какой истории?

Он колебался, явно не желая говорить.

— Эта икона из той деревни, где жил мой дед. Оказывается, он и мой крестный участвовали в какой-то истории во время войны: они предложили икону немцам для обмена.

Опять тайны. Очевидно, им не будет конца. Ее раздумья нарушил бой старинных часов. Их сделал ее прапрадед, ее дед привез их сюда вместе с остальным своим имуществом пятьдесят лет назад. Ребенком Ана любила эти часы, но теперь иногда ей хотелось выставить их на улицу, отдать старьевщику.

— Похоже, об этом стоит сообщить в полицию, — холодно сказала она.

— В этом деле еще слишком много неясностей.

— Ты же пришел сюда рассказать мне обо всем, ты помнишь?

— Эта не то, о чем можно рассказывать, не зная всей правды. Довольно запутанная история, и у каждого имеется собственная версия.

— Как икона оказалась у моего деда?

— Вот этого я не знаю. Но я попытаюсь получить ответ на этот вопрос — для нас обоих.

— Каким образом?

Впервые за все это время он взглянул ей прямо в глаза.

— Я собираюсь встретиться с крестным.

— Ты думаешь, тебя выпустят из страны, пока идет следствие?

— Я не собираюсь спрашивать разрешения.

— Мэтью, — сказала она, поднявшись, и, прежде чем сама успела это осознать, приблизилась к нему. — У тебя могут быть неприятности. Это будет выглядеть как бегство. — А может, это и правда бегство? Не обманывал ли ее внутренний голос? Они не то чтобы не могли жить друг без друга, но тогда зачем он вообще сюда пришел?

— Больше шансов, что он станет говорить со мной, чем с кем-либо другим.

— Он не скажет тебе правды.

— Может, и не скажет. А может, чем-нибудь себя выдаст.

— Слушай, если твои предположения верны, это означает, что он убил своего человека. Он опасен.

— Не думаю, что он сделал это преднамеренно.

— Значит, он не контролирует ситуацию, — настаивала она. Ну как он не может понять? Кто-то готов на убийство, только чтобы заполучить икону.

Он открыл рот, чтобы ответить, но не смог найти объяснения этому ужасному факту, и они оба это поняли.

— Фотис — член моей семьи, — наконец пробормотал он. — Кроме того, эта каша заварилась не без моего участия.

— Глупо заваривать ее еще круче. Не уезжай.

Она еще некоторое время пыталась разубедить его, зная, что это бесполезно. Несмотря на всю его кажущуюся рассудительность, он был неимоверно упрям. Он так и ушел, не прикоснувшись к ней — конечно, он потерял это право. И она никак не подтолкнула его к этому, до конца оставаясь холодно-неприступной. Но она сохранила в памяти его голову в шапке густых черных волос, ссутуленные плечи и теперь вызывала в себе этот образ. Она вернулась в столовую и, обессиленная, опустилась на жесткий стул. Вероятно, эта их встреча была последней.

Это произошло двумя днями раньше, и теперь Ана опять сидела в гостиной. Яркий свет теплого весеннего солнца отбрасывал в комнату четкие тени. Мэтью, наверное, уже в Греции. Она не ждала от него вестей, лишь надеялась, что с ним все в порядке, что он не ввяжется ни в какую игру только для того, чтобы что-то себе доказать. Она пыталась выбросить из головы всю эту историю с иконой. В конце концов, ее интересы не пострадали: она получила свои деньги и избавилась от нее. Для полиции это отправной момент. Пусть теперь греческая церковь кричит: «Держи вора», она здесь ни при чем. Свои обязательства по сделке она выполнила. Этот елейный отец Томас стоял вон там, в холле, наблюдая, как его сотрудники заносят упакованную икону в машину. Пусть он теперь объясняет, что произошло, — если, конечно, его найдут.