Василий Новодворский - Коронка в пиках до валета
— Здесь наверх выход есть, — сказал Тимошка. — Чисто крепость. Там сторожить будем.
И какими-то щелями и проходами он вывел Илью на каменную площадку над самым входом в грот.
Вид сверху был великолепный. Все озеро, окруженное горами, лежало внизу, — глазом можно было охватить пространство, по крайней мере, верст на десять в окружности.
— А подмораживает, — сказал Тимошка. — Пожалуй, в ночь опять мороз ударит. Эх, добраться бы до редута! Оттуда бы уж на собаках пошли. Там места пойдут ровные. Пустыня — одно слово!.. Никто не подкрадется. Ох, не люблю я леса! Пустыня куды лучше!.. Ширь-то какая! — Речь его была прервана ожесточенным лаем собак.
— Эх, не угомонят псов-то! Выдадут они нас. Ну, я пойду посмотреть, чего они там, а вы уж тут озеро покараульте. Коли что — скажите.
…Волчок рычал, рычал, да вдруг и залился злобным лаем. Вслед за ним стали лаять и остальные псы.
— Ишь, по зверю лают. Кто бы там был? — сказал Яшка, взяв ружье. Осторожно пошел он по узкому карнизу в глубь грота. Собаки рвались за ним — мешали идти. Разогнал их прикладом.
— Что там? — спросил Тимошка.
— А черт его знает! Темно и идти трудно, — того и гляди оборвешься.
— Погоди, Яшка. Я на байдаре подъеду и огня возьму, — крикнул Тимошка.
Он положил пылающий сук на нос байдары и поплыл в глубь грота. Грот оказался очень глубоким, — байдара забралась так далеко, что скоро пылающий сук превратился сперва в огненную точку, а потом совсем его не стало видно. Собаки остановились где-то по дороге, — очевидно, карниз обрывался, и дальше пробраться не было возможности.
Катастрофа
Сидевшие у костра прислушивались к тому, что делалось там, в темной глубине грота. Сперва постепенно замирали вдали тихие всплески весел, потом тишина, потом страшный рев, громом прокатившийся под каменным потолком грота… Выстрел гулкий, раскатистый… Опять рев и человеческие крики — и все смолкло. Опять отдаленный крик, как будто о помощи.
Уильдер, Федосеев и Вадим, схватив пылающие головни, на оставшейся байдаре быстро понеслись на крик.
— Сюда, сюда, скорей! — услышали крик Тимошки откуда-то из тьмы.
— Стой! Стой! Легче! — Тимошка сидел верхом на перевернутой лодке и обеими руками держал Яшку, который был, по-видимому, без сознания. Все лицо его было залито кровью…
— Яшка медведя стрелил, а он бросился прямо на Яшку. Смял парня.
— А медведь где?
— А черт его знает! Убег должно! Принимай, братцы, Яшку, я ружья достану. Свети сюда.
Яшку втащили в байдару и стали освещать дно. В прозрачной воде на саженной глубине два утонувших ружья были видны отчетливо. Тимошка опустился в ледяную воду, вытащил ружья и влез в лодку. Он был так зол, как никогда еще. Ругался вовсю, — ругал поездку, всех участников, а больше всех Яшку.
— Черт бы вас всех побрал, — хрипел он. Злоба бушевала в его остервенелом сердце.
— И эта сволочь, — он ткнул ногой Яшку, — говорил ему, не стреляй, потому не видать. Вот выстрелил, а теперя всю морду ему и своротил медведь!
Не стесняясь присутствия Елены, Тимошка разделся донага, раздел и Яшку. Мокрые кухлянки, торбасы, шапки повесили сушиться над костром, влил рому в рот Яшке. Тот пришел в себя. Елена перевязала ему драную рану на щеке и ухе. Кусок уха был оторван. Тимошка занялся ружьями; их чистил, а сам ворчал и ругался:
— Так тебе, сволочь, и надо, — не мог угомониться старик, когда увидел, что Яшка пришел в себя.
Яшка попытался что-то ответить, даже как будто сострить хотел.
— Молчи ты, скоморох! — прикрикнул на него Тимошка. — Вот будет у тебя рыло набоку, так еще смеху больше будет.
Потом он стал успокаиваться, и самая ругань в его устах стала терять остроту злобы — начала переходить в нравоучение и вскоре приобрела характер некоторой игривости.
Наконец пострадавшие высохли и, закутавшись в горячие кухлянки, захрапели во всю мочь.
Вадим сменил Илью. Уильдер пошел с ним. С ужасом выслушал Илья о том, что произошло в его отсутствие. Он беспокоился за Елену. Сидеть в одной пещере с медведем! И зачем только она поехала? Что еще ждет ее впереди?
Часа через три Яшка уже поднял свою перевязанную башку и стал будить Федосеева:
— Эй ты, хрыч старый, слушай!
— Чаво тебе? — проворчал тот, — лежи ты, морда драная.
— Поедем за медведём, — сказал шепотом Яшка. — Что зверю зря пропадать?
— Поди ты, — буркнул Федосеев.
— Еловая башка! Да ведь мех-то какой богатый! Да говядины сколько!
Недолго спорил Федосеев с Яшкой. Заговорило ретивое у старого охотника. Решили не будить Тимошку, — управиться без него.
Илья пробовал, было, протестовать, — уговаривал не рисковать, но его Яшка и слушать не стал:
— Подох медведь! Ей-богу подох! — уверял он, — ведь я знаю. Я ему здорово запалил. Сгоряча это он меня дернул, умираючи…
Опять байдара с огнем отплыла в глубь грота и через час вернулась, нагруженная огромной медвежьей тушей. Яшка забыл свою рану и сейчас же занялся медведем: мясо вырезал, на куски порезал, поделил: что людям, что собакам.
Когда Тимошка продрал свои старые глаза, Яшка уписывал уже медвежатину, жареную на ружейном шомполе.
Тимошка только глаза выпучил.
— А шкуру барыне за беспокойство, — галантно сказал Яшка, расстилая медвежью шкуру у ног Елены.
День прошел, и вечером решили отправиться дальше.
Стемнело. Полная луна выплыла из-за края черных утесов. Серебром залило все озеро, — тем чернее сгустился мрак у самого берега. Под покровом этой прибрежной мглы, вдоль черных скал, двинулись дальше. Но скоро луна поднялась выше, и около берегов не стало тени.
— Экий черт, как на ладони все видать! — ворчал Тимошка, — и не укрыться нигде! Увидят нас, черти!
Морозило. Чистое темно-синее небо усыпано было мириадами звезд, — даже лунный свет не мешал их блеску.
— Ишь, как вызвездило, — сказал Яшка. — К утру мороз ударит!
Высоко по небу тянулись последние стаи птиц.
— Конец перелету, — сказал Федосеев. — Зима пришла.
Между тем луна совершила свой ночной путь и стала заходить за утесы противоположного берега. Теперь там сгустилась тьма. Перебрались на ту сторону.
— Ну, скоро исток реки будет. Опять в реку войдем, — сказал Тимошка. — Не замерзла бы река-то!
— Смотри-ка, огонь у истока! Никак костер жгут? — сказал Яшка.
— Неужто нас стерегут? — опасливо буркнул Тимошка.
— Я поеду вперед, — сказал Яшка, — посмотрю, может кого и снять потребуется. Дай-кось мне лучок-то. Как огонь погаснет — езжайте смело!
И на легкой байдаре он бесшумно стрельнул во тьму.
Байдары не пошли дальше, притулились у берега и ждали. Путники глядели на огонек, мерцавший вдали в бледном сумраке наступающего рассвета. Прошло с полчаса. Восток начал алеть, и наверху в побледневшей синеве неба потянулись розовато-золотые тучи. Далекий костер вдруг погас.
— Чисто Яшка сработал! А и руки же у парня золотые! Ну, теперь айда, ребятки, вперед!
За каменным мысом, закрывавшим впадение реки в озеро, к путешественникам присоединился и Яшка. Улыбался во весь рот.
— Убрал! Чисто припрятал! — хвастался он.
Вошли в реку. Опять правый берег — сплошная стена утесов, левый — низменный, болотистый, сплошная тундра. Потянулись вдоль низменного берега.
Прятались днем в кустах — ночью плыли, замаскированные кустами ивняка, выбирая темные места.
На второй день опять повалил снег, потом ударил мороз. По черной реке понеслись небольшие льдины…
— Ничего, на это нам теперь начхать, — говорил Тимошка. — К вечеру на месте будем!
— Вот тут река сейчас влево возьмет, а за поворотом и редут будет. Теперь конец веслам, — на собаках двинем, без байдар. Куды легче будет!
Кенайцы и «американы»
Но Колмыковский редут оказался сожженным… и людей не было видно.
— Сожгли! Вот незадача! Как тут быть? — И старый Тимошка совсем на этот раз растерялся.
— Причаль тут. Пойду посмотрю, — сказал Яшка. Байдары притулились у берега, а Яшка прибрежными кустами осторожно направился к редуту.
— Ну, где теперь собак достать? — рассуждал вслух Тимошка. — Вот, думали, в редуте возьмем! На 12 псах далеко не уедешь! Опять же с провиантом, — рыба на исходе! Чем собак кормить будем? Дальше по пустыне путь пойдет, — тут уж ничего не промыслишь. Что тут делать? Эх, незадача!
Так разговаривал он сам с собой, а путешественники мрачно слушали его и молчали. Они еще меньше его знали, что им теперь делать. Сидели и вслушивались в беседу Тимошки с самим собой. Из отрывистых фраз его беседы, однако, заключили, что старая голова его усиленно изобретала разные комбинации, которые должны были вывести их из затруднения.
Вернулся Яшка не один, — привел с собой еще какого-то старика — Зотова Ивана Дмитриева. Физиономия у него была перекошенная — идет, сам озирается, говорит шепотком. Напуган человек — по всему видать! Зотов оказался хорошим знакомым и Яшки и Тимошки. Тимошка накинулся на него с вопросами:
