Аркадий Адамов - Личный досмотр. Черная моль
Но с этой мыслью следовало, однако, подождать. И Засохо, водрузив очки на прежнее место, уже с особым вниманием следил теперь за каждым словом своего попутчика, продолжая обычный дорожный разговор.
Артур Филиппович прекрасно знал особенность такого дорожного разговора, когда собеседники неизвестно почему проникаются внезапной симпатией друг К другу и с откровенностью, на которую при других обстоятельствах ни один из них никогда бы не пошел, начинают делиться с незнакомым человеком самыми сокровенными своими мыслями и заботами.
— В прошлом году умерла его жена, — продолжал рассказывать Павел. — Один остался. А домик, хозяйство кое-какое. Ну, я к нему и перебрался. Иной раз привезешь ему оттуда, — он сделал легкий жест назад, в сторону границы, — чего-нибудь из шмоток или так…
Засохо ликовал, ничем, однако, внешне не выдавая своего состояния. Племянник совершает загранрейсы! У дяди отдельный домик!
Вскоре он предложил пойти в ресторан: время было подумать об ужине.
За столиком, среди шума и гама, разговор принял безобидно-шутливый характер.
Неважный, хотя и дорогой, коньяк, целый графинчик которого распили новые приятели, окончательно скрепил их дружбу.
Из ресторана они возвращались, бережно поддерживая друг друга, и проводники с улыбкой открывали перед ними тяжелые тамбурные двери.
Добравшись до купе, Засохо еще в дверях торжественно объявил:
— А теперь — последний тост. У меня тут припрятано…
И он полез за чемоданом.
— Нет, это у меня припрятано, — возразил Павел.
В конце концов оба вытащили по бутылке коньяка. Решили выпить по рюмке из каждой.
Первый тост был на «брудершафт», и растроганные приятели громко облобызались. Второй тост произнес тоже Засохо.
— Павлуша, надо уметь жить. Чтобы было хорошо. За умных людей, которые это умеют!
И, не дожидаясь ответа, Засохо опрокинул рюмку.
— Верно, — усмехнулся Павел. — Видали мы таких.
И тоже выпил.
Спал Засохо беспокойно. Среди ночи, проснувшись, пососал таблетку валидола, жадно напился воды, вздыхая, улегся снова и, наконец, заснул.
Внизу сквозь стиснутые зубы могуче рычал во сне Артур Филиппович. Наверху неслышно дышал Павел.
Утром Засохо проснулся мрачный, с головной болью, но полный нежности к своему новому другу: на этот счет Засохо был великим артистом.
Приближалась Москва. Проводники уже собирали постели, раздавали билеты.
— Павлуша, ты где остановишься? — спросил Засохо.
— В гостинице, — беспечно ответил Павел и туманно пояснил: — Друзья-приятели…
«Я не должен его упустить, — говорил себе Засохо. — Это то, о чем я мечтал. Это начало моего собственного „дела“».
— Но сначала заедем ко мне, — решительно объявил Засохо. — Посмотришь, как живу. И план наметим. Мы с тобой за эти дни всяких радостей вкусим, вот увидишь, и… и о делах, быть может, перемолвимся.
При этом громадные его совиные глаза за стеклами очков смотрели так лукаво и игриво, что Павел засмеялся.
— Скажи, пожалуйста, «вкусим»… Интересно даже.
За окнами вагона уже мелькали высокие пригородные платформы, проносились зелеными вихрями поезда электрички, в паутине запасных путей появились стада пустых вагонов.
Это была уже Москва.
В то утро Жгутин впервые после болезни пришел на работу. Он бодрился и старался не подать виду, что чувствует себя все еще неважно. И люди потянулись в кабинет начальника таможни, откуда все эти дни доносились лишь зычные разносы Филина. К Жгутину приходили с делом и без дела, просто так. Поэтому в кабинете вечно толпился народ, и Жгутин редко набирался духу, чтобы выставить всех за дверь.
В то утро Федор Александрович, чувствуя доброе отношение к себе окружающих, растроганно благодарил за приветствия, шутил и смеялся, но когда ему пытались жаловаться на Филина, сердито отвечал:
— Не могу же я, голубчик, так вот сразу отменять его приказы. Я болел, а он работал. Понимать надо. Но разберусь, будьте спокойны.
Сердился же Федор Александрович потому, что прекрасно понимал, что жаловались на Филина справедливо.
С досадой увидел он, что за его отсутствие Филин наложил взысканий столько, сколько сам Жгутин не накладывал и за полгода. Причем взыскания получили даже лучшие работники, такие, например, как Шалымов. И что это еще за дурацкая формулировка: «За неправильную работу с кадрами»? Ну, что она означает?
Когда Федор Александрович спросил об этом Филина, тот сухо ответил:
— Это означает, что товарищ Шалымов распустил людей в своей смене. Только и всего.
— Есть факты?
— А вы думаете, я чем руководствуюсь, чувствами? — холодно, со скрытой насмешкой, в свою очередь, спросил Филин.
«Он стал себе много позволять», — отметил про себя Жгутин. Прощать подобную дерзость он не привык и, вспыхнув, сказал:
— Я вас, кажется, тоже распустил. Забываться стали! Я еще сам оценю эти факты. И, может статься, опять «подорву ваш авторитет», — насмешливо закончил он.
Филин угрюмо молчал.
Спустя некоторое время Жгутин вызвал Шмелева.
— Ну-с, Андрюша, командировка тебе в Москву выписана.
— Спасибо, Федор Александрович, но я еще не знаю, как сложится. Если завтра утренним не уеду, то верну.
— Нет, милый, у нас для тебя тоже поручение есть.
Жгутин бодро встал, обошел стол и, подойдя к сидевшему в глубоком кресле Андрею, энергично взъерошил волосы у него на голове.
— Что из Москвы-то пишут? Андрей понял, кого имеет в виду Жгутин, и отрицательно покачал головой.
— Неужто не пишет?
— Нет.
Жгутин нахмурился.
— А ты?
— Написал два письма. Не отвечает.
— Черт знает что! Вот будешь в Москве — зайди. Проведай сына.
— Зайду, что ж делать.
— Ты голову-то не вешай, — рассердился вдруг Федор Александрович. — Это не только твое право, а, если хочешь, обязанность твоя! Что сын без отца? Так, недоразумение.
Андрей строго посмотрел в глаза Жгутину.
— Сын мой без отца не будет. Не позволю я этого.
— Вот, другой разговор. — Жгутин вдруг хитро прищурился. — Ну, а выговор-то пережил? Андрей сдержанно ответил:
— У меня, Федор Александрович, и без того переживаний хватает. Мелкие подлости меня уже не трогают.
— Ишь ты, — удивился Жгутин и, посуровев, добавил: — Меня же, голубчик, всякие подлости невозможно как трогают. А врач волноваться запретил. Вот как хочешь, так и живи теперь.
— Как же вы хотите жить? — улыбнулся Андрей. Жгутин снова разворошил волосы у него на голове, но теперь это лишь выдавало его волнение.
— А как жил, — неожиданно дрогнувшим голосом сказал он. — Мне, милый, меняться поздно.
Жгутин вдруг рассердился.
— И ты, пожалуйста, запомни: коммунист должен драться за справедливость во всем. Меня, например, волнует такой выговор, как у тебя.
— На все нервов не хватит, Федор Александрович, — чуть снисходительно возразил Андрей.
— Должно хватить, особенно у вас, у молодых! Ты же коммунист, Андрей. Андрей тихо ответил:
— И он тоже…
— Ну и что? Да на такой случай у нас есть партийное собрание и его воля! — Жгутин на секунду умолк, потом в глазах его мелькнула лукавая искорка, и он вдруг решительно рубанул ладонью воздух. — Эх, уж скажу раньше времени. Выговор твой я отменил. Несправедливый выговор! И Филин сам это понимает. Вот так. И на партийном собрании об этих делах еще поговорим. Ну, а теперь счастливого тебе пути. И возвращайся быстрее. Ждать тебя будем. Черт знает, как-то привыкаешь к хорошим людям!
Андрей улыбнулся.
— У вас в Бресте много хороших людей. Мне даже кажется, больше, чем в других местах.
— «У вас в Бресте», — ворчливо передразнил его Жгутин. — Я надеюсь, что это уже и твой город.
— Верно, верно, — засмеялся Андрей. — Он и мой теперь. Как-то незаметно все в нем полюбил. И бульвар Мицкевича, и парк, и улицу Ленина, и вокзал, и даже гостиницу «Буг» — она мне вначале очень мрачной показалась. А над всем этим — крепость! Знаете, брожу, брожу по ней и все новые уголки открываю, где битва шла, где кровь лилась. И так воображение разыгрывается, так я все перед глазами вижу, что озноб пробирает!
Жгутин тепло поглядел на Андрея.
— Я вижу, расчувствовался ты, милый, перед отъездом. Ну, да надеюсь, хоть не зря съездишь.
— Не знаю, Федор Александрович, — чистосердечно признался Андрей, — дело-то непривычное. Его и в самом деле беспокоила эта поездка.
А Ржавин вчера, вместо того чтобы все толком рассказать, лишь назначил свидание в Москве. «Если все будет, как задумали, — многозначительно сказал он на прощанье. И добавил: — Остальное потом, чтобы сразу не перегружать твою больную голову». После этого расспрашивать его уже было бесполезно. — Вечером-то зайдешь? — спросил Жгутин. Андрей, подумав о том, что ему предстоит этим вечером, только огорченно вздохнул в ответ.
