Чингиз Абдуллаев - Приличный человек
Дронго молча слушал исповедь человека, сидевшего перед ним.
– Потом немного отошел, – продолжал Гевелич, – трудно было, но пытался забыться. А как тут забудешься, когда домой приходишь и на тебя отовсюду глядят глаза жены и девочек. А тут еще пацан начал все понимать, спрашивает, где его мама. Я иногда думал, что не выдержу, просто сорвусь. Открою газ и взорву нас вместе с сыном. Потом в себя приходил. Николай Евгеньевич помог мальчика в детский сад устроить. А зимой Саша заболел. Я отвез его в больницу, когда у него температура уже под сорок была. Он весь горел. Врачи сказали, что эта какая-то инфекция, долго объясняли, что нужно было раньше приехать. Я думал, что сойду с ума. Это ведь все, что у меня в жизни осталось. Если бы он умер, я бы точно рехнулся. Честное слово, в этот день бы на себя руки наложил. Зачем мне жить, если и его Бог решил отнять.
А потом в больницу приехал Николай Евгеньевич. Он сразу распорядился перевести ребенка в другую палату и начал звонить своим знакомым. Оказывается, можно было найти какое-то дорогое лекарство. Он всех на ноги поднял, честное слово, до заместителя министра дошел. Приехали врачи, какой-то профессор. Сутеев ему рассказал и про нашу аварию, и про мою семью. Вы бы видели, как этот профессор переживал, – он всхлипнул – оказывается, у него самого за несколько лет до этого дочь умерла, – так вот, он не выходил из палаты мальчика. Сидел рядом с ним. И меня убеждал, что Сашу они обязательно спасут. Лекарства привезли. Потом сказали, что повезут на операцию. Я стоял там в коридоре и плакал так, что вся больница собралась на меня, идиота полоумного, посмотреть. Рыдал так громко, что из соседних палат люди выходили, чтобы меня увидеть. Потом меня увели, сказали, что это шок. Уколы делали, лекарства давали, я словно во сне был.
Когда вернулся, операцию уже заканчивали. Потом профессор вышел и пожал мне руку, сказал, что все будет хорошо. Так и получилось. Саша сразу на поправку пошел. Я тогда к Николаю Евгеньевичу пришел в кабинет и на колени перед ним встал. Он для меня был как Бог. Ведь это он моего сына спас.
Гевелич вытер набежавшую слезу. Затем взглянул на Дронго.
– Как вас зовут?
– Меня обычно называют Дронго.
– Значит, Дранко. Вы извините, что я вам все рассказываю. Может, в последний раз исповедуюсь, потом уже не захочу ничего говорить. В общем, спасли моего сына, и уже через две недели он дома был. А потом однажды ко мне сам Николай Евгеньевич приехал. Вот сюда, ко мне домой приехал. Саша спал в своей комнате, а я гостя здесь принимал. Вот в этой комнате.
Он тяжело вздохнул.
– Даже не знаю, как он меня уговорил. Только он мне все честно рассказал. Врачи нашли у него тяжелую болезнь. Из тех, что не лечится. Я пытался его успокоить, говорил, что сейчас можно любую болезнь вылечить. Знаете, что он мне сказал? Говорит – у меня рак поджелудочной железы, в четвертой степени. И я в любую секунду могу потерять сознание и умереть. Врачи в Германии его смотрели и сказали, что ему операцию делать поздно. Ничего уже не поможет.
Гевелич опустил голову. Потом посмотрел на Дронго.
– Вот скажите, где справедливость в этом мире? Почему такой хороший человек должен был получить такую страшную болезнь. И ведь совсем молодой был, только сорок семь лет.
– Что он вам сказал?
– Рассказывал о своей жизни. Говорил, как любит жену и детей. Обоих детей. Он ведь ее мальчика тоже усыновил. Рассказал про компанию, про наши трудности. Ему кто-то сообщил о том, что австрийцы денег не дадут. Вот он и переживал сильно. А потом попросил меня ему помочь. Я когда услышал, даже не поверил. Решил, что либо он, либо я рехнулся. И сразу отказался. Сказал, что он спаситель моего сына и я не могу так поступить.
Он начал меня уговаривать. Просил спасти его семью. Объяснил, что если суд вынесет решение в пользу банкиров, то они отнимут у его семьи все, что у них есть. А он очень переживал из-за этого. У него ни денег не осталось, ни имущества. Говорил, что верит в Вахтанга Михайловича, который сам компанию поднимет. Но боялся, что может умереть в любой момент. Мы даже поспорили. Я сказал, что грех так думать. А он мне напомнил про артиста нашего. Известного актера. Олега Янковского. Сказал, что у него тоже такая болезнь была. И лучшие врачи ничего не смогли сделать. Вы знаете, он бы меня все равно не уговорил. Никогда в жизни бы не смог уговорить. Но он вот здесь, на этом полу, встал на колени. Понимаете, он встал на колени передо мной и попросил меня это сделать. Я ведь помнил, как сам стоял на коленях и благодарил его за моего сына. Как я мог ему отказать? В тот момент я понимал, что обязан это сделать. Обязан спасти его семью от разорения. Как я мог его не послушать? Он ведь спас моего сына. И тогда я согласился.
Он сказал мне, что может умереть в любой момент, и достал из сумки такой большой пистолет. Старый пистолет, там всего три патрона были. Мы договорились, что вместе поедем к нему домой и я в него выстрелю. На старую квартиру, где нас бы никто не увидел. Только он попросил, чтобы я все три выстрела в него сделал.
– Он объяснил, почему?
– Рассказал мне все. Через неделю он должен был проходить медицинскую комиссию. Два года назад он застраховал себя на три миллиона долларов. Чтобы в случае чего его семья не осталась без денег. Тогда его здоровым признали. А через год тоже смотрели и опять признали здоровым. Только отметили, что сахара у него много в крови. А теперь он не мог ждать, пока они его проверят, ведь тогда они бы его страховки лишили и семья бы ничего не получила. Он сказал, что все продумал и если я ему помогу, то спасу его семью от разорения. Он хотел, чтобы все поверили в его убийство. Сутеев мне пояснил, что ждать не может, а жить ему осталось совсем мало. Он мне честно сказал, что про меня никому не расскажет, ни двоюродному брату, ни своей жене.
– Значит, он хотел получить страховку и боялся медицинского освидетельствования, которое могло выявить у него онкологию в последней стадии, – понял Дронго, – и поэтому он решил устроить собственное убийство.
– Да, – кивнул Гевелич. – Честное слово, у меня руки дрожали. Мы вместе поехали к нему домой. Вошли в дом с разных сторон, чтобы нас не видели. Он мне сказал, чтобы я обмотал платком пистолет, чтобы тот не очень громко стрелял, хотя все равно выстрел получился сильным. Мы стояли на лестничной площадке, и я не мог выстрелить. Он так на меня посмотрел...
– Помоги мне, – попросил Сутеев, – ты же все понимаешь.
И тогда я выстрелил. Он сразу упал. Мы договорились, что я возьму из его карманов деньги, только я этого сделать не смог. Он даже попросил меня надорвать деньги, несколько кусочков у него в кармане оставить. Но я не мог этого сделать. Совсем забыл об этом, как только увидел его, в крови лежавшего. Господи, я буду помнить об этом всю жизнь. Я ведь человека убил, пусть даже и по его большой просьбе. Пусть даже для того, чтобы семью его спасти. Все равно гореть мне в аду.
Как только он упал, я к нему бросился. Хотел помочь. Но он уже умер как праведник. С улыбкой умер. От одной пули. Я понял, что уже ничем ему помочь не смогу. Повернулся и побежал вниз. Потом пистолет где-то в реке выбросил. И в церковь побежал. Честное слово, в церковь побежал. И начал молиться за душу Николая Евгеньевича. Он праведным человеком был. Он ведь не виноват, что все так получилось. И этот кризис проклятый, и его болезнь. Он спасти хотел свою семью от разорения. Я думаю, что если там нас все-таки ждет рай или ад, то он наверняка в рай попадет. Ему стыдиться не стоит, он все сделал правильно. Только мне рая не видать. У меня остановка на другой станции.
Гевелич умолк. Затем снова взглянул на Дронго.
– Будете меня арестовывать? – спросил он. – Я готов. Мне уже в этой жизни ничего не страшно.
– Не буду, – ответил Дронго, – это не в пределах моей компетенции.
Он поднялся со стула. Пошел к дверям.
– Подождите, – остановил его Гевелич, – вы ничего мне больше не скажете?
– Нет, – ответил Дронго, – не скажу. Если вы спросите мое личное мнение, то я не знаю, что мне нужно говорить в подобных случаях. До свидания.
Он протянул руку убийце. Это было впервые в его жизни, когда он протягивал руку человеку, только что признавшемуся в убийстве другого человека. Гевелич посмотрел на протяную руку и все понял. Это было как прощение. Или понимание. Или сочувствие. В этом жесте гостя было великое отпущение грехов. Иногда не обязательно много говорить. Можно только протянуть руку. Он беззвучно заплакал. Слезы катились по его щекам. Гевелич пошатнулся. Потом схватил Дронго за руку.
– Вы считаете, что я сделал все правильно? Только скажите мне правду. Прошу вас.
– Я думаю, что на вашем месте, возможно, поступил бы так же, – признался Дронго, – только я вам не судья. У вас уже есть другой судья. И он вправе решать, как верно вы поступили.
– Какой судья? – не понял Гевелич.
И тогда Дронго показал вверх.
