Дмитрий Вересов - Скитания ворона
— Лиз, выручай, — вставила Таня. — А то она завалила весь номер рекламными проспектами, туроператоры названивают с утра до ночи. Мисс Миллер, как и всякой деве, широкий выбор противопоказан... Соня, не делай страшное лицо, про деву я в сугубо астрологическом смысле.
— Ну, я не настолько хорошо разбираюсь... — Лиз начала тускло, а заканчивать фразу вообще не стала.
Над столиком повисла тишина.
— Вот что, девочки. Не знаю, как вы, а я проголодалась. Почистим перышки и через полчаса встречаемся в ресторане на втором этаже, — распорядилась Таня.
— ...А потом он входил в комнату совершенно голый, с ног до головы перемазанный краской и начинал кувыркаться по простыням. Простыни высушивали феном, он в уголке расписывался фломастером — и все, произведение искусства готово, зрители становятся покупателями... Фасоли больше никто не будет? — Лиз рассмеялась звонким колокольчиком и опорожнила серебряный судок с остатками зеленой фасоли себе в тарелку. — Слушайте, у них все порции такие маленькие, или только утка? Давайте хотя бы закажем еще сыру и десерт, и непременно еще вина. Бордо здесь неплохое, вы не находите?
— С вашего позволения, не буду ни сыра, ни десерта, ни вина, уже некуда. — Соня Миллер сыто откинулась в кресле и закурила.
Лиз разлила остатки вина себе и Тане.
— Ой, как хорошо, хочется петь, хочется жить... Знаете, Ленинград, Петербург — это магический, колдовской город, но магия его — это магия вампира. Я неизлечимо больна Петербургом. Он привораживает, будто впрыскивает в тебя какой-то свой наркотический яд, а потом высасывает из тебя силы, жизнь выпивает... — Лиз жадными глотками осушила бокал.
— Ну, не знаю. Я родилась в Ленинграде, двадцать четыре года прожила в нем и не скажу, чтобы он как-то высасывал из меня жизнь. Хотя, конечно , бывало всякое...
Таня призадумалась. Перед глазами отчетливо проступил белый больничный потолок — первое, что она увидела, выйдя из затяжной комы той далекой ленинградской зимой. И почти сразу за ней пришли — и она навсегда перестала быть жительницей Ленинграда.
— Афины тоже не назовешь местом с позитивной энергетикой. Я весь день была выжатая не хуже тех апельсинов. — Соня показала на барную Я стойку, где в сложной конструкции с прозрачными лопастями вращались под гнетом апельсины, отдавая свежий сок; — А теперь мое единственное желание — завалиться в кроватку и бай-бай до утра...
— А ты завались, — предложила Таня. — До лифта-то доползешь?
Соня подозрительно стрельнула глазками.
— А вы?
— А у нас еще вино с сыром и десерт с кофе...
* * *Пляж был безлюден, только у самой кромки воды под большим ярким зонтом строила песочный город кудрявая девочка. Она работала старательно, высунув язычок, выкапывала речку между двумя уже построенными домиками. Вся картинка медленно и плавно, как в кино, приближалась к Тане. Таня протянула руку, дотронулась до черных кудряшек. Девочка подняла головку и оранжевым совочком показала куда-то вдаль.
По берегу, не оставляя следов на песке, шла пестрая группа, возглавляемая худой и высокой старухой с пронзительным взглядом молодых, пламенных глаз. А еще был седой бородатый скрипач, громадный медведь, неуклюже переваливающийся на коротких задних лапах, и гибкая, словно гуттаперчевая, девочка в длинной красной юбке.
— Кали спера, кирья Татиана, — с поклоном сказала старуха, приблизившись. — Доброго вечера...
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Татиана — хозяйка дома. Ты — хозяйка этого дома.
Старая цыганка начала обводить костлявой рукой берег, прибрежную рощу, кремовый купол Занаду...
— Я не хозяйка...
Цыганка остановила руку, показав на что-то, находящееся у Тани за спиной.
Ребенок строил город из песка. Только это уже была не черноволосая девочка, а светленький мальчуган, совсем еще малыш.
— Твой сын, — сказала цыганка. — Хозяин Занаду.
— Но у меня нет сына. Только дочь.
— Твой сын, — повторила старуха. — И внук.
— Сын и внук? Так не бывает...
— Так бывает, — сказала цыганка и повернулась к своим. — Анна, пляши!
Запела скрипка, и девочка с плавным взмахом руки, закружилась, извиваясь в пламенном танце.
— Огонь, Танюша, — грустно сказала бабка. — Кто хороший, тот не сгорит... Огонь очищает.
Не в силах отвести взгляда, Таня заворожено смотрела на девочку — и вдруг поняла, что это та же самая девочка, что явилась ей на берегу, только старше, лет одиннадцати...
* * *— Нюточка! — крикнула Таня Дарлинг, резко взмахнула рукой, отгоняя видение, перевернулась, раскрыла глаза и удивленно моргнула, не сразу поняв, где она находится.
Она лежала на кровати в светлой, небедно обставленной спальне. Окно было открыто, занавески колыхались на ветру. Снаружи доносился шум моря.
Из смежной комнаты, через открытую дверь, доносился самозабвенный храп Сони.
Таня прикрыла глаза, глубоко вдохнула-выдохнула, откинула покрывало, бодро встала.
Прошлась по комнате, на ходу разминая суставы. Напевая вполголоса, выглянула на балкон, с наслаждением втянула в себя чистейший воздух.
Запела погромче:
— Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди... — Она подошла к Соне, энергично встряхнула покрывало. — Эй, солнце, взойди!
Соня заворочалась.
— М-м-м... Да что такое... Поспать уже нельзя...
— Вставайте, ваше сиятельство! Сон на закате вреден для здоровья! Синяки под глазками, потеря товарного вида.
Соня протерла глаза, посмотрела на Таню.
— Который час?
— Да уж шесть скоро... Давай, давай, поднимайся, мы когда приехали, а еще не купались! Окрестности не осматривали! С хозяевами так и не познакомились! Позор на мою седую голову! — Нам же передали, что ждут к ужину ровно в девять. А то той поры я бы еще повалялась... Пароход, обед... Разморило...
Таня настаивать не стала. Тихо прикрыв за собой дверь, она спустилась по витой лестнице в просторный беломраморный холл и вышла в сад.
От раскрывшейся перед нею красоты дух захватывало. На всем пространстве, насколько хватало взгляда, царили цветы — в клумбах, в затейливых партерах, перемежаясь с камнями и кустарниками, на высоких шпалерах. Особенно много было роз, их пьянящий аромат, мешаясь с йодно-озоновым запахом морского бриза, кружил голову, и Таня не сразу заметила, что из-под мощного, раскидистого кедра, одиноко стоящего посреди раскинувшейся по правую руку лужайки, на нее смотрят две пары глаз — старика и маленького, годиков двух мальчонки. Встретившись с ними взглядом, Таня улыбнулась и помахала рукой. Старик помахал в ответ.
Подойдя поближе, она увидела, что под деревом насыпана куча желтого песка, белокурый малыш сидит в ней и колотит совочком по крышке пластмассового ведерка, а старик, склонившись рядом, что-то чертит палочкой на песке.
— Здравствуйте! Я — Таня Дарлинг, давняя подруга Лиз. А вы, наверное, господин Рабе, мне Лиз много о вас рассказывала. Хочу от души поблагодарить вас за любезное приглашение погостить на вашем райском острове...
— Милая барышня, я не очень силен в английском, — медленно, с чудовищным акцентом проговорил старик. — Если вы говорите по-немецки или по-французски...
— Bien, — согласилась Таня. — Alors, Monsieur Rabe, je suis<Хорошо... Итак, мсье Рабе, я...(франц.)>... — Она повторила свою речь на безукоризненном, чуть суховатом французском.
Старик улыбнулся.
— Дитя мое, я очень рад, что вам нравится в моих владениях. Простите, что не успел лично встретить вас, мы немного загулялись с этим юным господином... Кстати, его зовут Нил.
— Простите?..
— Нил. Довольно редкое русское имя. Фантазия нашей мамочки, вы же знаете, она помешана на всем русском.
— Простите, кто?..
— Да Лиз же. Нил — ее сын. Неужели она вам ничего не рассказывала? Замечательный юноша, одна беда — большой молчун.
Малыш поднялся, деловито обтер ручки о синие штанишки и потрогал Таню за колено.
— Мама!..
Из окна своей спальни Лиз сквозь занавеску смотрела, как ее Нилушка, ее сыночек, бойко семенит по лужайке, держась за руку Тани Дарлинг, улыбается, лопочет что-то. Вот они подходят к белому садовому столику с вечными дедушкиными шахматами, вот Таня усаживается в плетеное кресло, а этот негодник лезет к ней на колени, теребит сережку...
Лиз дернула за занавеску, нежная ткань треснула, Лиз отшвырнула оставшийся в руках длинный обрывок.
Нервы, нервы, нервы!
Она раненой пантерой метнулась к платяному шкафу, вытащила клетчатую дорожную сумку, дрожащей рукой извлекла из нее заветную аптечку, нетерпеливо, ломая ногти, отщелкнула замочек. Так, пять одноразовых шприцев, если каждый использовать по четыре раза, будет двадцать, вполне достаточно, главное — флаконы... Шесть, в каждом по пять доз... Если особо не увлекаться, до дома должно хватить... Дом, где он, дом? Ну не сырая же, промозглая общага с бездействующим душем, куда пришлось перебраться, когда присылаемых дедушкой денег перестало хватать на оплату съемной квартиры в академическом доме. Маринкин флэт? Бункер на даче Фармацевта?.. Нет, все-таки он умница, этот Фармацевт. Как ловко придумал насчет диабета, какую бронебойную справку изготовил для ее поездки! Даже самому ретивому таможеннику наглости не хватит вскрывать ампулы с инсулином для тяжело больной пассажирки...
