Елена Арсеньева - Имидж старой девы
Я присыхаю к стулу.
– Кто вас послал? – Язык меня не слушается, губы прыгают. – Кто?..
Невероятным усилием воли останавливаю готовую начаться истерику. Нет! Это ошибка, совпадение, что угодно, только не то, о чем я подумала. То, что случилось, – случилось в России. А я во Франции. Никакими силами здесь не может стать известно о том, что произошло там . Да нет здесь никому дела до того, что произошло сырым сентябрьским вечером в…
Ладно, не думать об этом. Думать только о том, что Бертран Баре, видимо, не в себе.
– Что мне не принадлежит?! Что я взяла?! Когда?! И у кого?!
– Ко мне в агентство явился человек, назвавшийся месье Бонифас Зисел, – начинает рассказывать детектив. – Подозреваю, что это не настоящая его фамилия, да и во внешности его присутствует нечто, что наводит на мысль о некоей ненатуральности. А впрочем, это не имеет особого значения для нас с вами. Он просил меня разыскать молодую даму приблизительно двадцати пяти – тридцати лет, с русыми волосами, э-э… выбившимися из прически (это он мою растрепанную гриву так охарактеризовал, браво!), со светлыми, то ли серыми, то ли голубыми, глазами, правильными чертами лица, высокую и стройную. Даму эту он видел один-единственный раз, и тогда она была одета в синие джинсы, коричневую замшевую куртку и белые кроссовки. Из-под куртки виднелся белый свитер. Надо сказать, как только я выслушал его описание, я немедленно сообразил, что уже встречал эту даму…
Баре смотрит на меня очень выразительно. И я его понимаю! Ведь эта дама – вылитая я. Это мой портрет в моей одежде. Все описанные вещи были на мне, когда любезный сыщик снимал с меня ту поганую газету, так что неудивительно, что он сразу признал свою нечаянную знакомую. Кстати, я и сейчас одета почти так же, разве что свитерок не белый, а бежевый.
Но все равно – и в белом, и в бежевом! – я не имею ни малейшего представления ни о каком Бонифасе Зисе́ле. И уж совершенно точно – ничего у него не брала!
– По словам месье Зисела, не далее как вчера он проходил мимо вон той двери, – детектив указывает в окно наискосок через улицу – на дверь с синей кованой решеткой. Между прочим, это дверь нашего подъезда. – Дама, внешность которой я вам только обрисовал, вышла из дому. Зисел проследовал мимо нее. В руках у него был бумажник, в который он убрал некое письмо, только что им полученное. Содержание письма настолько его озадачило, что он сделался рассеян и не заметил, что положил бумажник не в карман плаща, а мимо. Спохватился через мгновение, оглянулся… Бумажника на тротуаре не оказалось. Исчезла и молодая дама. Зисел бросился к двери, – детектив вновь указал на нашу дверь, – но там установлен, само собой, цифровой замок, а код Зиселу неизвестен. Какое-то время он покрутился около подъезда, но никто не входил в дом и не выходил оттуда. А Зисел опаздывал – опаздывал на важное совещание. И он вынужден был уйти, несмотря на то что в бумажнике остались кредитная карта, водительское удостоверение и двести евро наличными деньгами. Ну и еще несколько визитных карточек месье Зисела. Но самое главное – это письмо…
Какая чепуха!
– Послушайте, – уверяю его я, приподнимаясь со стула. – Допускаю, что все было именно так и что именно меня ваш Бонифас Зисел видел около нашего подъезда. Хотя я его совершенно не помню. Однако это случайное совпадение! Клянусь вам! Кто-то другой подобрал его бумажник. Кто-то другой, а не я! Налицо сущее недоразумение. А теперь мне, наконец, пора!
– Еще одну минуту, бель демуазель!
Детектив усаживает меня чуть ли не силой. А между тем столиков не хватает, китаезы и их клиенты смотрят на нас выразительно: ведь мы ничего не едим, только зря занимаем место в самое горячее время.
Слишком они здесь, во Франции, вежливые! У нас дома уже давно бы кто-нибудь рявкнул: «Чего расселись?!» – и выручил бы меня из дурацкой ситуации, избавил от обвинений в том, чего я не совершала. Ничего нет хуже, чем оправдываться в том, чего не делала!
– Мой клиент, – продолжает Баре, – убежден, что ошибки тут быть не может. Никто, кроме этой дамы, – выразительный взгляд в мою сторону, – не мог подобрать бумажник. Никто! Но еще хуже, что эта история имела продолжение. Поздно вечером ему позвонили. Женский голос процитировал несколько фраз из того письма, которое лежало в бумажнике. Как выразился месье Зисел, он едва не потерял сознание. В письме содержалась некая информация о его личных… скажем так, нетрадиционных пристрастиях. – Баре чуть приподнял брови. – Конечно, мы живем в свободной стране, да и вообще, современный мир отличается причудливостью нравов, однако месье Зисел убежден: если бы содержание этого письма стало известно его работодателям, он немедленно лишился бы места. А позвонившая Зиселу женщина сказала, что собирается передать письмо дирекции фирмы, в которой он работает. И потребовала деньги за свое молчание. Большие деньги! Непомерные, на мой взгляд, просто несусветные!
– Я не стеснена в средствах, спасибо, – отвечаю я заносчиво, но Баре выразительно смотрит на пакет с дешевыми рулетами «Прэнтам», с этими несчастными рисовыми лепешками по пятьдесят евросантимов пакет… Да и замшевая курточка моя порядком потерта.
Ну и что? Это моя любимая куртка, я не хочу менять ее ни на какое новье! Хотя впечатление она производит, конечно, не совсем то, какое хотелось бы. К примеру, несколько дней назад я зашла в магазин зонтов (зонтик сломался совершенно!), так хорошенькая приказчица приклеилась ко мне и следила за каждым моим движением, а я ходила от витрины к витрине, а хозяин магазина просто-таки откровенно, со сторожевым видом стал в дверях: руки за спину, ноги на ширине плеч, просто «Полицейские на страже закона», а не торговец! Ну, я им, конечно, утерла нос как могла, купив самый дорогой – несусветно дорогой! – зонтик от Барклая Саву. До сих пор страшно вспомнить, сколько он стоит. Но что же делать, если все вещи, которые мне нравятся, оказываются самыми дороженными в магазине? Это уж закон природы такой!
Но Баре смотрит на мою курточку, на пакеты… и, вижу, по-прежнему пребывает в убеждении, что я ступила на скользкий путь шантажа, дабы раздобыть немного денег, так сказать, на булавки!
– Бель демуазель, – снова заводит свою песню Баре. – Я вижу, вы упорствуете. Поверьте, я давно бы уже отступился и предоставил вас вашим заблуждениям, тем паче что мой клиент вовсе не просил меня проводить с вами душеспасительные беседы. Это уж моя личная инициатива – на правах, так сказать, старого знакомого. – Снова галантный полупоклон. – А месье Зисел требовал, чтобы я выследил вас, выяснил ваш адрес и сообщил ему.
– То есть он решил со мной побеседовать лично? – уточняю я. – Странно… Но если он знает, где я примерно живу, в каком подъезде, осталось просто полдела: пройтись по этажам и поискать. Пять жилых этажей, на каждом по две квартиры, а на некоторых вообще по одной. Делать нечего! Зачем ходить к детективу, платить гонорар… Вы ведь не бесплатно работаете, верно?
– Отнюдь, – кивает Баре. – И вы правы – найти вас Зисел мог бы и сам. Но не ищет. Это меня и пугает! Именно поэтому я и взываю к вашему благоразумию! Он лично не ходит по вашему дому потому, что не хочет, чтобы его видели, поймите. И я не зря подозреваю, что он явился ко мне, изменив внешность и назвавшись чужим именем. Опасаюсь, что он убежден: нет гарантии, что после оплаты требований той дамы шантаж прекратится. Эта особа вполне может превратить его в постоянную статью дохода. Зисел не намерен вечно балансировать на краю пропасти. Что, если он решил пресечь шантаж, избавившись от шантажистки?
– Избавившись от шантажистки? – глупо повторяю я.
– Совершенно верно.
– То есть от…
– Да-да. От вас.
Я хлопаю глазами, потом поднимаюсь и, не говоря ни слова, пробираюсь к выходу. На мое место сразу устремляются как минимум трое. Выхожу из дверей, и тут снова слышу над ухом знакомый шепоток:
– Мой клиент будет у меня завтра в это же время. Сразу после полудня. Сегодня или завтра в первой половине дня, когда вам удобно, вы можете прийти ко мне и вернуть вещи моего клиента. Если угодно, можете предварительно позвонить. Надеюсь на ваше благоразумие. Жду вас. Оревуар, бель демуазель!
Да пошел ты со своими демуазелями!
Я лечу через дорогу к подъезду, с трудом вспоминаю код, но про лифт забываю и одним махом форсирую четыре этажа. Я в такой ярости, что, только открыв дверь в квартиру и увидев Маришку с Лизонькой на руках, вспоминаю, что забыла и про багет, и про «Браунис». Так что, по милости этого пожирателя помойного мусора, мы остались без сладкого к обеду! Как две наказанные девочки!
Что характерно, наказанные без всякой провинности.
Александр Бергер, 8 октября
200… года, Нижний Новгород
Судя по табличке на кармане халата, дежурного врача – рыжего, волосатого и добродушного увальня – зовут Сергей Иванович Ромулик. Табличка была новенькая, блестящая, ламинированная, а халат старый, застиранный. Сейчас таких и не носят – у врачей все больше зеленоватые робы. Но в этой окраинной больничке, похоже, не скоро еще переоденутся – не раньше чем сменят линолеум, от которого остались только разрозненные островки на облезлом полу, или заново выкрасят окна с хлопьями старой краски на потрескавшихся рамах. В ординаторской, где Бергер разговаривал с Ромуликом, беспрестанно раздавалось какое-то шуршанье и попискиванье из шкафа, в котором хранились истории болезней. Вполне возможно, это были мыши. Ну, о тараканах, которые задумчиво зависали то на стенах, то на потолке, просто не стоит упоминать. Это было жуткое, трудно вообразимое место, с холодными батареями, щелястыми окнами, из которых немилосердно дуло. Какое-то КПЗ, а не учреждение, где, теоретически, должны людей лечить!
