Расследования & Путешествия - Елена Дорош
Ленуар взял список и пробежал его глазами. Кроме перечня продуктов там были и другие указания по подготовке к приезду Люсьена: «выбить все ковры», «почистить пледы в гостиной»…
– Вы это тоже сделали, Рено?
– Я? Нет, я только выбил ковры, а пледы мы обычно сдаем нашей прачке, чтобы она их сначала постирала.
– И вчера вы их тоже сдали прачке?
– Нет, я по дороге на рынок зашел ей об этом сказать, но потом запамятовал. Она не приходила: пледы остались не стираны. Простите, мсье.
Ленуар снова опустился в кресло, но на этот раз вместо того, чтобы укутаться в плед, он его понюхал.
– Да, действительно не стираны…
Лицо Люсьена вытянулось.
– Значит, все-таки это была Мари-Анн? – пробормотал он.
9
В доме с башенкой свет горел только в комнате прислуги.
– А разве Мари-Анн не в замке де Фижаков? Я думала, она помогает Люсьену готовиться к похоронам.
Перед Ленуаром стояла очень опрятно одетая женщина лет тридцати. Она носила длинные белые перчатки, закрывавшие руки до локтя.
– Меня зовут Эжени. Я помогаю по хозяйству.
– А когда она ушла?
– Сегодня утром, а что?
– А где Фанни? Фанни тоже нет дома?
– Нет, Фанни уехала сегодня в Париж. Сказала, что не хочет расстраиваться из-за смерти мсье де Фижака, но к его похоронам обещала вернуться.
Ленуар не двигался. Неужели опять опоздал?
– А вы по поводу мальчика-трубочиста? Жаль его.
– Вы его видели в доме, когда он приходил чистить трубу?
– Да, а потом еще раз, в городе. Он спросил у меня, где находится булочная. А сегодня мне рассказали, что он погиб… Старательный был мальчик.
– Извините, а почему Мари-Анн не жила с Филиппом де Фижаком, ведь в наши дни помолвка значит уже очень многое.
– Мсье, разве это ваше дело? – с улыбкой спросила его Эжени.
Ленуар покраснел.
– Ну-ну, не тушуйтесь. Здесь нет большой тайны: у Мари-Анн аллергия на пыль, а у дяди вашего друга в замке всегда много пыли. Перед приездом Люсьена он попросил все вычистить, чтобы Мари-Анн могла бы остаться у них и на ночь. Хотя Фанни всегда была против подобного вольнодумства.
– А как Мари-Анн переносила клубы сажи? – с дрожью в голосе спросил Ленуар.
– Никак! Мы всегда отправляли ее прогуляться, чтобы она не дышала этой пылью. Для ее легких это пагубно.
– Где же Мари-Анн сейчас?
– Мсье, – сказала Эжени, накидывая пальто, – нам следует сейчас же обратиться в полицию. В нашем городе давно не было сразу столько смертей!
10
Мари-Анн уже несколько секунд сжимала кляп зубами и смотрела в одну точку. Туда, где в самом темному углу подвала блестели крысиные глаза. В воздухе летали пылинки, и каждая из них будто насмехалась над Мари-Анн. Девушка сдерживала дыхание, но они одна за другой проникали в ее ноздри и все больше раздражали легкие. Сколько она уже здесь сидит? Час или день?
От сестры она такого не ожидала. Как Фанни могла так долго скрывать свою тайну? Зачем так над ней издеваться? Эжени тоже знает. Не знала только Мари-Анн. Почему эта женщина на нее злится? Почему она убила Филиппа?
Глаза начинали слезиться, сосуды в носу расширялись, кляп не давал кашлять. А теперь еще из дальнего угла на нее смотрела крыса. Такой маленький, серый зверек. Бездушный хищник, который ждет, когда его жертва ослабнет настолько, чтобы напасть.
Мари-Анн еще раз дернула руки, пытаясь ослабить веревку, но своими движениями она только еще сильнее подняла пыль. В углу раздался шорох. Мари-Анн вздрогнула. Теперь из темноты на нее смотрели уже две пары крысиных глаз.
11
– Мальчик заслуживает, чтобы его похоронили по божьим законам! – кричал Люсьен в полицейском участке. – Вы должны сообщить его родителям!
– Мы не можем найти Мари-Анн, мсье сержант! – отзывалась эхом Эжени, служанка Дормюссонов.
– Да, мне бы тоже хотелось поговорить с невестой моего дяди! У меня есть к ней несколько вопросов! – не сдавался Люсьен.
Габриэль Ленуар сидел в участке, обхватив голову руками. Что-то во всем этом не вязалось. Ловкий трубочист, который вдруг теряет равновесие на бревне и падает в реку. Пропажа Мари-Анн. А что, если мальчик услышал ее разговор с Филиппом де Фижаком? Если он услышал, как они дрались? Что, если он угрожал ей, и она вынуждена была защищать свою жизнь, а теперь испугалась и решила бежать из города?
– Хорошо-хорошо, Люсьен, я съезжу к Бланшпортам завтра утром! Сейчас уже ночь на дворе! – Сержант, похоже, мечтал только о том, чтобы его оставили в покое.
– А Мари-Анн? Ее до сих пор нет дома! – с тревогой спросила Эжени.
– Может, она поехала за сестрой? Вы же сказали, что Фанни уехала сегодня в Париж, – ответил за сержанта Люсьен.
Полицейский посмотрел на него с облегчением:
– Сегодня уже поздно, такие дела за час не делаются. Господа, расходитесь по домам. Уверен, что завтра утром у нас будет больше сведений.
– Завтра утром может быть уже поздно… – прошептал Ленуар.
– Что вы сказали? – спросил сержант. – Вы не спали всю ночь, вам тоже нужен отдых, мсье.
Выйдя из участка, Ленуар повернулся к раздраженному Люсьену.
– Я, пожалуй, пройдусь. Все равно сейчас не засну.
– Как хочешь! Кажется, меня все норовят оставить одного. Тем лучше! Возвращайся, когда нагуляешься. Я велю Рено тебя дождаться.
На этом Люсьен развернулся и пошел домой, а Ленуар стал думать.
Что-то словно выпадало из общей канвы событий. Утром к де Фижаку приходили Дормюссоны. Потом Филипп отправил слуг на рынок и велел почистить ковры и постирать пледы в гостиной. Жоффруа сначала почистил дымоход у Дормюссонов, затем у де Фижаков, а после этого направился в булочную, куда так и не дошел. Ночью его тело нашли в реке. Надо поговорить с пекарем! Его булочная в двух шагах от замка де Фижаков.
Когда Ленуар подошел к булочной, пекарь уже закрывался.
– Вы тоже хотите узнать о маленьком савояре? – спросил пекарь, снимая вывеску «открыто». – Я уже сказал сержанту, что не видел этого пацаненка. Он ко мне не приходил. А теперь простите, но мне пора закрываться.
Неужели все мимо? Ленуар обошел булочную со всех сторон и остановился во дворе рядом с колодцем. Его внимание привлек окурок в углу. Ленуар понюхал табак. Тот же, что и в окурке в камине. Значит, мальчик прятался здесь, но так и не зашел в булочную к пекарю. Видимо, он боялся, что его арестуют.
Ленуар все вокруг осмотрел, однако больше ничего
