Безумие толпы - Луиза Пенни
Гамаш прошел через холл и вернулся в гостиную. Из окна в дальнем конце комнаты он увидел Флоранс, Зору и Оноре. Они были на улице с другими детьми, под присмотром бакалейщика месье Беливо поджаривали на костре маршмеллоу[57].
Потом Гамаш огляделся, увидел Рейн-Мари, разговаривавшую с Кларой и Рут. Он перехватил взгляд Клары, узнал это выражение ее глаз.
Хотя с того времени, когда Марк и Доминик Жильбер приобрели этот дом, прошло немало лет, у Клары язык не поворачивался назвать его «оберж», или «гостиница и спа». Для нее это место всегда оставалось старым домом Хадли. Как и для Гамаша.
Этот дом на холме вечно будет для них воплощением ужаса, взирающего на их уютную маленькую деревню. Старый дом Хадли словно смотрел, как ее жители распоряжаются своими судьбами. Оттого что они счастливы и довольны жизнью, тени старого дома, казалось, только становились длиннее и темнее. Эти тени тянулись к ним, краска на доме облуплялась все больше, с крыши осыпа́лась дранка, дерево гнило. Чем счастливее выглядели они, тем страшнее казался дом.
Он грозил им. И жители деревни собрались и решили снести его. Но не единогласно: один человек внес иное предложение.
Они повернулись на своих местах в церкви Святого Томаса и удивленно уставились на Рут Зардо, которая предлагала спасти дом.
Провели голосование и по его результатам приняли решение дать дому еще один шанс. После этого жители перестроили, переоборудовали, перекрасили его. Дом вычистили, а Мирна, сверх того, провела очистительный ритуал с использованием шалфея, душистой зубровки и святой воды.
Когда они сделали все, что могли, старый дом Хадли был продан по себестоимости молодой паре и превратился в гостиницу и спа-салон.
И теперь, глядя на этот дом, жители деревни видели в нем не ужас, а второй шанс.
И все же Клара, входя сюда, неизменно ощущала холодное дыхание страха. Хотя облик дома изменился, она подозревала, что все осталось прежним. Под слоем свежей краски.
Стены даже сейчас, казалось, источали гниение. Как художник, Клара знала, что краска ничего не меняет. Она просто скрывает то, что было и всегда будет.
И она понимала, что Арман, переступая этот порог, чувствует то же самое. Те же образы преследуют его.
Гамаш, разливая пунш по бокалам, думал, что все же это несправедливо – под новой штукатуркой видеть старые кости дома. Змей в подвале, скелеты крыс по углам. Густую паутину, которая улавливает и поглощает живые существа.
Дух разложения проникал в ноздри, и его не мог замаскировать ни свежий хвойный, ни имбирный или коричный аромат.
– Выпьете? – сказал он, протягивая Кларе бокал пунша с соломинкой.
– Merci.
Второй бокал он вручил Рейн-Мари.
– А мне? – спросила Рут.
Он посмотрел на огромную емкость с виски, которую сжимала в руках старая поэтесса. И узнал в этой емкости вазу для цветов. Из их дома.
С улицы прибежали дети, принялись хватать угощения с длинного стола. Чего тут только не было: пироги со свининой, говядина по-бургундски, разные сорта сыра, нарезанный багет, разукрашенное блюдо с целым вареным лососем – его принесли Габри и Оливье. Другой стол был уставлен пирожками с мясом, масляными тартами, печеньем и пирожными, вазочками с лакричным ассорти, мармеладным драже и вишней в шоколаде.
В середине стола расположился громадный пряничный дом – копия гостиницы и спа.
Клара наклонилась и заглянула в отделанную мармеладом дверь.
– Ты что там ищешь? – спросила Рут.
– Твою ушедшую юность, – сказала Клара, разогнувшись.
– Там ты ее не найдешь, – парировала Рут, поднимая свою вазу.
За окном Даниель утешал Флоранс, которая с отвращением смотрела на свою обуглившуюся и дымящуюся пастилку маршмеллоу на прутике.
Оноре, глядя на других мальчишек, сунул свой прутик с пастилкой в самое пламя, словно дракона заколол. Угольки взорвались искорками, улетевшими в ночное небо.
Зора стояла в сторонке. Ей не грозила опасность обжечься, ее пастилке маршмеллоу – подгореть. Но, с другой стороны, первая лишалась возможности согреться и зарумяниться, вторая – стать теплой и восхитительно хрустящей. Арман смотрел, как Даниель подошел к своей младшей дочери, опустился перед ней на колени в снег и что-то зашептал, подбадривая, уговаривая ее, хотя и не подталкивая к огню.
Зора сделала осторожный шажок вперед. Потом второй.
Смелая девочка, подумал ее дед. Арман знал страх перед первым шагом. А еще он был уверен, что именно первый шаг служит ключом к полноценной жизни. Хитрость не обязательно состояла в том, чтобы прогнать страх, а в том, чтобы обрести больше отваги. И Зора отважилась на это. А еще ей повезло с отцом, который знал различие между «взять на ручки» и «помочь идти».
* * *
– Где тупица? – спросила Рут.
– Дома. Скоро придет с Идолой, – сказал Арман.
Все давно уже смирились с эвфемизмом, которым Рут наградила Жана Ги. И сам Жан Ги смирился или, по крайней мере, привык к нему.
– Я не видела Идолу два дня, – заявила Рут. – Она уже начала говорить?
– Нет пока, – ответила Рейн-Мари. – И бога ради, мы не хотим, чтобы повторилось фиаско Оноре.
Рут прыснула, на ее лице не было ни малейшего раскаяния. Это она научила мальчика его первому и все еще самому любимому слову.
– Я тут ни при чем. – Рут обвиняюще посмотрела на утку, которую держала на руках.
– Фак, фак, фак, – выдала Роза, предприняв малоэффективную попытку защиты.
– А Стивен? – как бы невзначай поинтересовалась Рут. – Он придет?
– Вы, кажется, покраснели? – заметила Рейн-Мари.
– Она не умеет краснеть, – сказал Габри. – Чтобы краснеть, нужно иметь кровь в венах. – Он кивнул на виски. – Если она когда-нибудь засмущается, то щеки у нее станут как позолоченные.
– Кажется, это называется желтухой, – хмыкнула Клара.
– Мне показалось, тут упоминали мое имя? – Стивен медленно шел к ним по переполненной гостиной, расчищая с помощью трости путь перед собой – так, как его научила Рут.
– Привет, «желтуха», – сказала Рут.
– Привет, «отказавшая печенка»! – Стивен расцеловал ее в обе щеки. – И фак-фак-фак тебе, – бросил он Розе, которая пялилась на него чуть ли не восторженно.
Редкие утки способны на такое.
Люди вокруг вели разговоры, а Арман снова посмотрел в окно на сияющие лица, яркие глаза, устремленные на костер… Могло показаться, что он видит картинку начала времен.
Первобытную и древнюю. Новый год, рассвет нового дня.
Арман часто заходил в маленькую часовню на холме. Чаще не на церковную службу, а чтобы просто посидеть в тишине. И почти всегда встречал
