Смерть на фуникулере - Тони Бранто
– Я правильно понимаю, что вы не представляете, из-за чего возник конфликт?
– Вы правильно понимаете. Я уверен, что это была обычная ссора, коими богат каждый день из жизни семьи Робинсон.
– Скажите, вам никогда не казались странными отношения вашего отца и вашей сестры?
Леонард ответил коротко:
– Нет.
– А что про их отношения вы можете сказать?
– Что отец любит Мэри больше, чем Коннора, и гораздо больше, чем меня. Больше нечего добавить.
– Как вы думаете, почему ваш отец проявляет больше участия в воспитании дочери, нежели в воспитании сыновей?
– Здесь ничего сложного. Отец хотел дочь, потому что считал, что будет ревновать маму к сыну.
– То есть двадцать лет назад ваш отец был так сильно влюблён в вашу маму?
– Полагаю, что так. Мама и папа были слишком молоды и неопытны. Быстро поженились, быстро появился Коннор, они опомниться не успели. Уже потом они смогли разглядеть недостатки друг друга. Но было поздно. Об этом я уже говорил вам.
– А сейчас изменилось ли как-то отношение мистера Робинсона к дочери и сыновьям?
– Не думаю. Он по-прежнему предпочитает интересоваться делами Мэри и обходить стороной нас с Коннором.
– Почему, как вы считаете?
Пол Каннингем задумчиво покачал головой. Ему казался странным этот подросток, рассуждавший о жизни глубокомысленнее и серьёзнее иного взрослого. Но тут он перевёл взгляд на Адама – этот двадцатилетний студент тоже был странно умнее, чем ему полагалось по возрасту. «Времена меняются, и новые поколения не похожи на предыдущие», – заключил офицер и опять устремил взор на младшего Робинсона.
Леонард достал из пачки сигарету, закурил. Выдув облако дыма, сказал:
– Отец не реализовался. Ему, мне кажется, недостаёт признания, ему хочется, чтобы им восхищались. Хотя восхищаться, честно говоря, нечем. Вершин он никаких не покорил и даже просто в каких-то добрых делах замечен не был. У Коннора, хоть он и вырос бесхарактерным, ясный ум и трезвый взгляд на вещи. Я вырос дико сложным. Короче, никого из нас двоих отец не смог убедить в том, что он чего-то достиг. Мы волей-неволей стали ещё больше его раздражать. А Мэри… в общем, на неё так или иначе можно влиять. Она похожа на мину, одно неверное движение или слово – и она может взорваться. Но Мэри ещё очень юная и не видит, что в действительности она очень податлива.
– При этом Мэри всего на пару лет младше вас, – заметил Карлсен.
– Верно. Вот ведь как бывает. Мы дико разные. И по развитию, и по характеру. Я в пятнадцать уже видел всех насквозь.
Леонард сделал затяжку.
Потом сказал:
– Ну а в глазах Мэри отец без труда создал себе выгодный образ. Она его боготворит. Он взамен не скупится, покупает ей одежду и всякое прочее. Он для неё – первоклассный папа. Но, разумеется, для него Мэри – это признание лишь внутри семьи, а ему ведь требуется признание общества. Тут он тоже схитрил вроде как. Обзавёлся молодыми дружками, которые его периодически нахваливают, поют ему в уши, какой он замечательный. Разумеется, отец оплачивает их счета.
Секунду-другую лицо Леонарда выражало брезгливость. Он произнёс:
– Это так грустно, если вникать. Ведь кто отец в действительности – взрослый мужик, который втайне покупает средство от выпадения волос и втирает его по ночам в непонятно чем забитую голову, а живёт при этом на деньги жены. У меня, кроме жалости и отвращения, это ничего не вызывает.
Карлсен выдержал некоторую паузу, после чего поинтересовался:
– Будет верным сказать, что Джон Робинсон в определённой мере живёт напоказ?
– Только если в определённой мере. Он не хвастун, но ему важно, чтобы его мнение обязательно было услышано и принято во внимание.
Из кладовки послышалось чавканье.
Леонард, не обратив на это внимания, продолжил:
– У них с мамой имелся общий недостаток – они много выбалтывали о своих жизнях чужим людям. Причины на это у них были разные, но результат один. Они всегда плохо ориентировались в людях. Мама делилась абсолютно всем со всеми без разбору. Так она устанавливала контакт, считая, что очаровывает людей своими историями. При этом, толком не разобравшись, хороший перед ней человек или дерьмо. Ей хотелось, чтобы о ней шептались – «Как она чудесна! Какая умница во всём! А семья у неё какая чудесная!» Хотя в последнее время из-за того, что отец пил и скандалил с ней и красивой сказки об идеальной семье ну никак не выходило, мама уже в новых условиях предпочитала, чтобы ею восхищались и одновременно жалели: «Бедная Тамара! Муж пьёт, дети выросли и так холодны с ней, а она всё на себе тащит! Бедняжка! Какая сильная, какая уникальная женщина! Ох-ах!»
В этот момент Леонард фыркнул, с его губ слетела слюна.
– Ну, и отец туда же. Он терпеть не может мою живопись, но если надо будет где-то, он не побрезгует и скажет, что один из его сыновей рисует и даже выставляется в таких-то галереях. Вот здесь это напоказ. Ему порой требуется, чтобы и про него сказали: «А старик Джон-то молодец! Даже дети у него талантливы! Только погляди, везде поспел!» Меня сейчас стошнит.
Леонард плюнул в пепельницу. И потом добавил:
– У папы это больше потребность дотянуться и встать в один ряд с уважаемыми джентльменами. У мамы – потребность быть в центре и затмить других женщин. Чувствуете разницу?
Карлсен кивнул в ответ.
– Кто, по-вашему, из них преуспел в этом больше? – спросил он.
– Я уже говорил, мама бы горы свернула, если бы не сдерживала себя. А у отца – комплексы из-за нереализованности. Иными словами, у них у обоих серьёзные препятствия на пути.
Взгляд Леонарда упёрся в потолок.
– Но мама, мне кажется, всё же успешнее. Была.
– Да, это немаловажное уточнение, – Карлсен ткнул пальцем в очки. – Как мне видится, препятствия у вашего отца были не только в виде комплексов, но и в лице вашей мамы. Он всегда пребывал чуточку в её тени. Хотя она предпочитала делать вид, что всё наоборот. Верно?
Леонард мрачно кивнул.
Карлсен продолжил рассуждать:
– И на этом тщеславном фоне – назовём его так – у вас развилась острая потребность в сокрытии своей личной жизни. Я правильно мыслю?
– Правильно, но это не вся правда. Я нахожу, что быть в тени, оставаться неизученным – не столько приобретённое, сколько заложенное во мне. Какой-то ген, доставшийся мне от далёких предков, которые предпочитали обществу затворничество. Знаете, вроде белка, который влияет на многоплодную беременность и передаётся генетически через одно-два поколения. И вот такая ирония судьбы со
