Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

Бывший компаньон Джеймса Мортимера имел обширные связи в Париже — он был знаком с тамошними банкирами и крупными промышленниками, некоторые из них бывали у него в Нью-Йорке. Поскольку всем было известно, что он — человек, бесспорно, респектабельный и владеет огромным состоянием, его охотно принимали и не менее охотно наносили ему визиты. Когда выяснилось, что он намерен построить в окрестностях Парижа грандиозный завод, дабы внедрять свои изобретения, принесшие ему славу и богатство в Америке, это стало целым событием в определенных кругах.

Жак Гаро принялся подыскивать пригодный для строительства участок земли. В Курбвуа, на берегу Сены, он его нашел — эти десять тысяч метров подходили ему как нельзя лучше, и он незамедлительно их купил. И уже вместе с одним известным архитектором работал над чертежами будущих зданий, когда завязалась тяжба по поводу права на проезд через прилегающие земли.

Чтобы как можно скорее отделаться от спутавшего все его планы спора, нужен был хороший адвокат, способный быстро улаживать такого рода дела. С просьбой помочь ему в выборе адвоката Жак обратился к банкиру, ведавшему частью его капиталов. Тот ответил:

— Для ведения дела об ограничении права использования земельного участка вам вовсе не нужен знаменитый адвокат, да и вряд ли таковой захочет этим заниматься; нужно найти начинающего парня, но умного и подающего надежды. Я могу порекомендовать вам одного молодого человека, рвение и талант которого уже не раз сослужили мне добрую службу. Вам не придется жалеть о том, что вы наняли его. Дать вам адрес?

— Да, пожалуйста. Я тотчас же пойду к нему.

И банкир на листочке бумаги написал: «Жорж Дарье, адвокат, улица Бонапарта, 10».

— Большое вам спасибо, — сказал Жак, взяв адрес. — Прямо сейчас и пойду…

Жорж, приемный сын госпожи Дарье, выбрал свой жизненный путь и полностью оправдал те надежды, что подавал в юности. Через несколько месяцев ему должно было исполниться двадцать пять лет. Это был красивый молодой человек крепкого телосложения с рыжеватыми волосами и синими глазами. Будучи уже в течение двух лет членом парижской коллегии адвокатов, он зарекомендовал себя самым лучшим образом.

Жил он на третьем этаже дома № 19 на улице Бонапарта. В его кабинете, обставленном резной дубовой мебелью, невольно бросались в глаза два предмета, контрастировавшие со строгой роскошью всего прочего. Во-первых, небольшой книжный шкаф красного дерева, набитый книгами, — память о добром аббате Ложье. Во-вторых, накрытая черным крепом картонная лошадка, стоящая на колонне черного дерева в углу комнаты. Жорж полагал, что эта дешевенькая игрушка — подарок его матери, Клариссы Дарье, и хранил ее как реликвию.

Вся его прислуга была представлена одной-единственной служанкой, женщиной лет сорока пяти, которая была превосходной кухаркой. Обычно он обедал дома или шел в гости к своему бывшему опекуну Этьену Кастелю. Тот, в свою очередь, тоже частенько захаживал к Жоржу. Когда служанка принесла визитную карточку Поля Армана, молодой человек просматривал какую-то пухлую папку.

— Пригласите его… — сказал он.

Жак Гаро вошел в кабинет. Жорж встал, шагнул ему навстречу. Вот так — через двадцать с лишним лет после трагических событий — подлец, ставший причиной всех страданий Жанны Фортье, оказался лицом к лицу с сыном своей жертвы.

Альфорвилльскому поджигателю было уже за пятьдесят. Волосы он больше не красил — они стали совсем седыми. Поскольку в те времена, когда разыгралась драма, Жоржу было всего три с половиной года, лица старшего мастера он никоим образом помнить не мог. Лже-Арман произнес:

— Я пришел к вам, сударь, по рекомендации своего банкира Эдуарда Альберже, одного из ваших клиентов. Я француз, но долго жил в Америке. Интересы здоровья моей единственной дочери и ее желание жить именно во Франции побудили меня вернуться на родину; хотя мое состояние вполне позволяет мне уйти на покой, я просто не могу прожить без активной деятельности, и поэтому намерен во Франции заняться тем же, над чем работал в Штатах. Я приобрел в Курбвуа большой участок земли, но в тот момент, когда я собирался приступить к строительству, меня втянули в судебные дрязги…

Бывший компаньон Джеймса Мортимера изложил суть проблемы и представил копию документа о приобретении земли в собственность. Жорж внимательно прочел ее и сказал:

— Все преимущества на вашей стороне, сударь. Если вы обратитесь в суд, то выиграете дело… за это, полагаю, я вполне могу поручиться…

— Значит, вы согласны взяться за дело?

— С превеликим удовольствием. Нужна только ваша доверенность…

— Будьте любезны, подготовьте ее.

— Я сейчас заполню бланк, а вам останется лишь подписать его. Пожалуйста, продиктуйте мне ваше имя, фамилию, общественный статус…

— Поль-Александр Арман, промышленник, инженер-механик, проживаю в Париже, улица Мурильо, 27.

— Я намерен незамедлительно предпринять все необходимые шаги, — сказал адвокат, — и буду держать вас в курсе дел. Вскоре вы получите от меня письмо.

— Если вас не затруднит сообщить мне все новости лично, буду рад принять вас у себя.

— А я, сударь, счастлив буду воспользоваться вашим любезным приглашением.

Через месяц противники Поля Армана отказались от своих притязаний, ибо им стало ясно, что процесс заведомо проигран; работы по возведению завода начались. Жорж дважды поутру заходил к своему богатому клиенту на улицу Мурильо, и отец с дочерью принимали его самым дружеским образом.

Поскольку Жак Гаро вел весьма активный образ жизни и лично контролировал работу своих предприятий, дома он отсутствовал подолгу, и Мэри большую часть дня проводила без него; впрочем, скучать ей не приходилось: дочери знакомых отца — банкиров и промышленников — стали ее подругами.

Однако воздух Парижа, похоже, оказался не слишком полезен девушке. На ее перламутрово-бледных щеках стал появляться нездоровый румянец. Она начала покашливать — упорный сухой кашель не оставлял ее почти ни на минуту. Напуганный этими симптомами Жак, несмотря на сопротивление Мэри, смеявшейся над его родительскими страхами, вызвал врача. После тщательного обследования врач успокоил его и прописал лечение.

Отнюдь не будучи отъявленной кокеткой, девушка все же любила красиво одеваться и выбрала себе одну из лучших в Париже портних. Госпожа Опостин — так звали эту великую мастерицу — имела весьма обширную клиентуру в аристократических, финансовых и артистических кругах. И хотя ее мастерская на улице Сент-Оноре была довольно большой, госпожа Опостин, дабы удовлетворить потребности день ото дня разраставшейся клиентуры, вынуждена была, помимо работавших у нее девушек, нанимать швей, трудившихся на дому. Одна из них была ее любимицей. Госпоже Опостин очень хотелось, чтобы девушка жила и работала при ней, но Люси — а ее звали так — желала сохранить независимость и ни за что не соглашалась расстаться со своей комнатушкой на самой верхотуре одного из домов по набережной Бурбонов на острове Сен-Луи.

Люси было двадцать два с половиной года. Трудно даже представить себе парижскую гризетку, у которой было бы настолько утонченное и хорошенькое личико, да еще при такой ладненькой фигурке; волосы у нее были каштановые, с золотистым отливом, а глаза — синие и очень нежные. Алые губки то и дело весело улыбались, и за ними мелькали ослепительно белые зубы.

Любимицу госпожи Опостин любили и уважали все. Любили за доброту и отзывчивость; уважали за то, что, прожив в этом доме четыре года, она вела себя так, что не то что упрекнуть, но даже заподозрить ее было не в чем. Предполагалось, что у нее есть жених — сосед по лестничной площадке, чертежник Люсьен Лабру.

Люсьен Лабру после смерти тетки, госпожи Бертэн, — а ему было тогда двадцать лет — остался один на всем свете, располагая лишь несколькими тысячами франков. Госпожа Бертэн, стремясь исполнить желание своего покойного брата, настаивала, чтобы юноша получил настоящее образование и стал хорошим инженером-механиком. Впрочем, он и сам к этому стремился. Те небольшие деньги, что тетушка как-то умудрилась для него скопить, позволили ему еще какое-то время после ее смерти продолжать учебу. Когда они закончились, он принялся подыскивать хорошую работу, которая позволила бы использовать приобретенные знания.

К несчастью, никто им не заинтересовался: ему не хватало влиятельных знакомств. А нужно было как-то жить, и не только жить, но еще и платить поземельный налог за альфорвилльский участок — ни продавать его, ни закладывать он не хотел. И он решил устроиться на завод, где сможет приобрести необходимый опыт практической работы. Потом стал делать по заказу чертежи, эпюры и рисунки. Когда число заказов выросло и стало можно зарабатывать на жизнь, молодой человек ушел с завода, где уже нечему было научиться. Работать ему нравилось дома.