Елена Яковлева - По правилам корриды
А потом откуда-то появились еще двое: один рослый, другой невысокий и коренастый. Я так и не поняла, кто они такие и чего хотели, только они сразу схватили Филиппа за грудки и стали от него чего-то требовать. Знать бы мне чего! Постепенно я все меньше и меньше понимала, что же там внизу происходит, мне казалось, что все они просто соревновались, кто шире раскроет рот. Но этим не ограничилось, рослый вытащил из-за пазухи какой-то предмет и стал им размахивать, а коренастый ударил Филиппа в лицо.
Еще через какое-то время я опознала предмет в руке рослого — это был пистолет, и он почему-то направил его на стоящего ко мне спиной Шатохина. И они упали почти одновременно: длинный навзничь прямо на пол, а Шатохин осел на нижнюю ступеньку лестницы. А дальше все слилось, я перестала отличать одного от другого, они все закружились, закружились и превратились в пестрый клубок…
Послесловие
К этому дню все кончилось. Поначалу меня только это и волновало. Главное — все кончилось, остальное мелочи. Труд осмыслить произошедшее со мной я дала себе позже, месяца через два. Тогда же моя история стала принимать какую-то форму, а до той поры она все время распадалась на эпизоды, которые я никак не могла связать воедино. Машина смерть была Машиной смертью и только, бандиты, нагрянувшие на дачу и устроившие там пальбу, — ирреальностью и полным бредом, как и то обстоятельство, что у Филиппа имелась еще одна жена. А то, что Маша была дочерью Андриевского и, как выяснилось во время следствия, очень даже неплохо владела кистью? По крайней мере, чтобы написать копии с его знаменитой коллекции авангардистов. И Машу почему-то убил Измайлов, а потом покончил с собой. А теперь о Вике. Моей Вике. До сих пор не могу поверить, что она меня так сильно ненавидела.
Но самым мистическим персонажем для меня оказался все же тот человек… Странно, он как будто знал меня много лет, и не просто знал, а принимал участие в моей судьбе, но так, что я об этом не догадывалась. Обвинитель на суде даже высокопарно назвал его ангелом-хранителем, и эта часть его речи, похоже, особенно тронула присутствующую в зале заседаний публику. А сказал он буквально следующее:
— Если бы не Шатохин, добровольно взваливший на себя обязанности ангела-хранителя Юлии Андриевской, боюсь, ее участь была бы незавидной.
А на мой взгляд, он здорово перебрал с патетикой, потому что с Шатохиным все было и так, и не так. Мне и самой по сей день трудно объяснить его поступки, хотя, я в этом уверена, я поняла его больше, чем другие. Вернее, я его почувствовала, как только можно почувствовать человека, который умер на твоих коленях, глядя тебе в глаза. Даже его предсмертные судороги мне передались. И бессвязные слова, отрывистые, тоскливые… Когда я все же пришла в себя там, на даче, он был еще жив, но «Скорая» все равно не успела.
Он все вспоминал какого-то Лешеньку, и мне показалось, что это его сын, Лешенька. Потом выяснилось, что сына у него нет и никогда не было, есть только взрослая замужняя дочь. Его жене загадочный Лешенька тоже был неведом, а мне он не давал и не давал покоя, словно я унаследовала беспокойство о нем от Шатохина.
— Наверное, он просто бредил, — устало вздохнула его жена в тот день, когда в суде огласили приговор Вике и Филиппу. Филипп принял свои шесть лет с какой-то беззаботно-детской улыбкой, я даже сомневаюсь, понял ли он, что это такое. А Вика отделалась легче всех, тремя годами условно. Что до участников этой истории по «медицинской линии», то все они проходили лишь в качестве свидетелей. Включая Баева, снабжавшего Вику психотропными препаратами, которыми Филипп усердно меня потчевал на протяжении долгого времени. Так готовился мой выход на карниз. Кроме того, на суде еще фигурировала кассета, которую они поставили на магнитофон, а сами ушли, заперев меня в комнате. С непонятными непосвященным угрозами запереть меня в шкаф…
Но я ведь не о том, не о том… Я о Шатохине и о Лешеньке, донимавшем меня с настойчивостью навязчивой идеи, при том, что я ведь была наконец признана совершенно здоровой. Меня не покидало ощущение, что умирающий Шатохин неспроста повторял это имя, что Лешеньке требовалась помощь, а потому я продолжала его искать, прямо как одержимая. Не могла я его бросить на произвол судьбы, ведь не бросил же Шатохин меня.
Поскольку шатохинские родные о Лешеньке услышали впервые от меня, я стала расспрашивать его друзей и бывших сослуживцев. Как раз один из них, ныне достаточно высокий чин из Генеральной прокуратуры, нехотя посвятил меня в детали. Только из уважения к памяти Шатохина и моей «упертости», так он выразился. А суть в том, что когда-то давно, когда еще Шатохин и имярек — ныне высокий чин — только начинали свою карьеру в качестве дотошных оперов, им пришлось вместе расследовать одно дело — бытовое убийство, довольно обыденное на первый взгляд. Простое и без всяких там подводных камней, как они подумали.
Ну выпили двое парней, ну поругались, ну пустили в ход кулаки, а кончилось все банальной поножовщиной с небанальным смертельным исходом. Того приятеля, что уцелел, сочли убийцей, хотя он и отказывался до последнего. Причем делал это очень искренне, так что молодые приятели-опера задумчиво скребли затылки. Так уж вышло, что больше всех сомневался Шатохин, но тут вмешалось начальство, хлопнуло по столу кулаком и велело простое дело быстренько направить в суд.
Шатохин и имярек быстренько взяли под козырек, благоразумно рассудив, что советский суд — самый гуманный суд в мире — беспристрастно во всем разберется и, если сочтет, что дело не такое уж простое, как кажется на первый взгляд, передаст его на доследование, тем самым защитив невиновного. Однако ничего такого не произошло, суд признал приятеля-собутыльника виновным и закатил ему по всей строгости закона. Не вышку, конечно, но очень большой срок. Учел, что у погибшего остались двое детей-сирот и отец — инвалид войны.
И стал тот признанный по суду убийца свой срок мотать, а Шатохин и имярек служить и взбираться по карьерной лестнице. В последнем больше всего преуспел как раз имярек. И о том давнем деле они как будто забыли напрочь, пока однажды Шатохину не встретилась некая старушка и не поведала о том, что в колонии умер тот самый, ну, то ли заслуженно осужденный, то ли и вовсе безвинный. С того дня с Шатохиным стало твориться что-то неладное, временами он впадал в какую-то странную задумчивость, а потом взял да и уволился из органов, хотя имярек его и отговаривал.
Вы уже, наверное, догадались, что тот преступник и был Лешенькой. Конечно, я спросила высокого чина о том, что в действительности сталось с Лешенькой и кем была та старушка, если он знает, конечно. Оказалось, высокий чин тоже интересовался Лешенькиной судьбой, надо сказать, незавидной, он и впрямь умер на зоне от туберкулеза. Что до старушки, донимавшей Шатохина, то о ней ничего не известно, поскольку из родственников у Лешеньки была только престарелая мать, да и та умерла давным-давно, через полгода после того, как сына осудили за убийство.
Вот и все о Лешеньке. Да, имярек — высокий чин все-таки попросил меня оставить Лешенькину историю при себе и не особенно распространяться на эту тему. Ни жене Шатохина, ни его дочери от этого ведь легче не станет. Я с ним согласилась. А потом мы немного поговорили уже обо мне. Оказалось, что он был посвящен в мое дело и даже был поклонником творчества моего покойного мужа, особенно его нашумевшего цикла «Гиперборейцы». Он ничего такого не говорил, но в воздухе висел его немой вопрос: «И как ты могла после Андриевского польститься на какого-то мелкого мошенника?»
Зря он все-таки не задал его, а то я, видит бог, нашла бы, что ответить. Андриевский был почти великий, но я его не любила, а Филипп… Что до Филиппа, то я бросилась на него, потому что слишком истосковалась по этой самой любви. Ведь все так просто!
Ну а в конце самое главное обо мне, о том, что еще случилось со мной. Еще несколько недель после моего побега из больницы я чувствовала себя очень плохо. Думала, что все дело в таблетках, которыми меня накачивали столько времени. Оказалось, не только в них. Выяснилось, что я беременна. Причем отцом ребенка мог быть и Филипп, и тот парень, что привез меня в Ключи и с которым с моей стороны все было на первый взгляд не совсем добровольно.
Сначала я ужаснулась, а потом обрадовалась. До такой степени, что наплевала на советы врачей, предупредивших меня о возможных осложнениях. Я не верю, что с этим младенцем что-то не так, и для меня не важно, кто его отец, важнее, что я его люблю уже сейчас. Потому что наперед знаю, что в нем и есть сама любовь, которой мне всегда так хотелось.
Окончила факультет журналистики Московского государственного университета.
Работала в газете. Автор ряда детективных повестей.
