Анна Шахова - Ванильный запах смерти
Вернувшись из леса на дорогу, она увидела «художницу», медленно бредущую ей навстречу. Поравнявшись с Ликой, женщина вдруг протянула к ней руку и, вложив в ладонь записку, сказала певуче, глядя в небо: «Анжелика, верьте своему сердцу. И не наделайте глупостей».
Пока Травина развернула листок, пока прочла строки, написанные бесспорно Левиным почерком, художницы и след простыл. Лика добежала до автосервиса, спросила о незнакомке сторожа, но тот лишь плечами пожал. До вечера растерянная, но окрыленная женщина, преисполняясь все бо́льшей радости, бродила по ухабистым деревенским улочкам, пугаясь брешущих собак и шипящих гусей. Она видела издали мужиков, сидящих на бревне, видела опергруппу, снующую по Левиному двору, видела со спины Иду, бегущую к отелю от домушки-развалюхи. Все это не имело теперь для Лики никакого значения. Она отринула страхи, сомнения и заботы о других. Отныне ей не было дела до жизней и смертей тех, кто вовлек ее мужчину в грязную, дикую историю. Она думала только о себе и Леве. Обретя твердую веру в то, что возлюбленный не обманет и не сможет причинить ей боли, она замкнулась и набралась терпения ждать приговора судьбы столько, сколько нужно.
Не в силах унять жажду движения, Травина подошла к эстакаде, соединяющей два берега реки. Автотрасса пестрела рытвинами, через которые с паническим грохотом переваливались большегрузные машины, и, преодолев препятствие, с натугой газовали, обдавая пешеходов, жмущихся к кромке, черной вонью. Оказавшись на другой стороне, воспитательница с болезненной улыбкой осматривала едва живую деревеньку, в которой преобладали заброшенные или сожженные дома. Их обгорелые остовы вонзались в сверкающее небо, и Лика испытывала от этого колющую боль в сердце. Возможно, она просто устала, перегрелась, измучилась.
В «Под иву» Травина пришла к ужину, застала растерянную Дарью и начала театрально ей сочувствовать, не находя в сердце подлинного сострадания, как не нашлось его ни у кого из обитателей этого места для ЕЁ Левы.
Поцеловав записку в последний раз, женщина приняла решение уничтожить улику. Слишком смущала ее востроглазая сестрица Дарьи, которая втерлась в доверие к следствию. Да, требовалось быть предельно осторожной и несентиментальной. И «не наделать глупостей». Она, как Левушка, сможет проявить завидную смелость и находчивость!
Травина встала, достала из тумбочки зажигалку, взятую ею незаметно с барной стойки накануне, и сожгла заветный клочок в пепельнице. «Вот теперь мы можем быть спокойны», – удовлетворенно подумала она и направилась в ванную, чтобы тщательно вымыть «жертвенник всесожжения».
Феликс Николаевич и Дарья сидели на террасе до рассвета. Они почти не говорили, лишь обменивались незначительными репликами, когда Даша испуганно вытягивала голову в направлении дороги, заслышав шум далекой машины.
Самохин выкурил пачку сигарет, конструируя в голове утешительные фразы, но так и не смог найти слов, чтобы отвлечь или хоть немного успокоить хозяйку. Дважды он ходил делать ягодный коктейль, добавляя спиртного чуть больше требуемого. Но Даша будто потеряла способность пьянеть. Она сидела прямая, отрешенная, оледенелая.
«Я не смогу сказать ей, что уеду немедленно после поимки преступника. Дочь приютит, а дом… Да продам я его рано или поздно. Мне здесь больше не жить. Иду жалко. Но это после, когда спадет напряжение. Что-нибудь придумается. Как-нибудь».
– Даша, все-таки надо лечь хоть на полчасика, детка, – сказал он под утро, когда на востоке над линией горизонта высветилась багряная полоса.
– Спасибо, Феликс Николаевич. Я очень вам благодарна за сочувствие и молчание. Подите, лягте. Что ж я вас мучаю? Завтрак мы отменить не можем ни при каких обстоятельствах. Так ведь?
– И обед, и ужин. И я очень надеюсь, что они будут праздничными, в честь возвращения Василия.
Орлик схватила руку Самохина и прижалась к ней лбом.
Повар погладил Дарью по голове, думая о своей дочке Томочке, такой же гибкой, сильной и гордой.
Жозефина чахла над молитвословом, ежась по временам от заливистого храпа Нины. Выронив книжицу из ослабевших, расслабленных рук, она вдруг осторожно поднялась и начала бесшумно складывать в сумку свои вещи. «Бежать! Бежать во что бы то ни стало!» – решила Непопова. Вспомнив под конец сборов о зубной щетке и глазных каплях, зашла в ванную, а выйти… не смогла: на пороге стояла, уперев руки в бока, взлохмаченная свирепая Нина.
– Крыса Жозька решила сбежать с тонущего корабля! Дурой была, дурр-рой и помрешь! Как есть.
Она пропустила скорбно-обреченную подругу в комнату и, усевшись на стул, пояснила:
– До Москвы не доедешь – с поезда снимут, как главную подозреваемую. Чего рот открыла? У кого молоток нашли? В тумбочке у Непоповой. Кто сбежал? Она.
– Да как же я могла? Меня тут не было, мы ведь… – залепетала Жози, валясь на кровать.
– Сидим тихо и выжидаем, чем дело кончится. Ясно?
Непопова замотала головой и закрыла лицо руками.
– Как надо! – удовлетворенно изрекла Столбова и, влив в себя пол-литровую бутылку минералки, завалилась спать. Через три минуты послышалось ее мерное похрапывание.
Ида просыпалась каждые полчаса. То комары, то жар от одеяла, то тени страшные в окно, то мысли. Вся жизнь ей представлялась чередой несчастий и обид. Мать-алкоголичка, отец-мерзавец, бабка-садистка, да и дядька – тот еще гусь, лживый и расчетливый. Приютил, благодетель!
Пашет она за троих, света белого не видит, так еще слова лишнего не скажи. Мрак, да и только.
Вот с Сашкой, когда трезвый, – хорошо. Но ведь это лишь деньки, жалкие мгновения, за которыми наваливаются недели мучительного забытья и боли. Проклятое зелье! Гори оно в аду вместе с теми, кто его варганит и продает. А теперь еще и эта беда – убийства.
Ида хотела верить Сашке и не могла. Наркоши лишь кажутся безумными, но они хитры, ох как хитры бывают и жестоки! Дядька говорит, что и шизики, когда надо, наврут с три короба, не подкопаешься. Запрут Сашку в дурдоме тюремном, сколько он ни отпирайся, сколько ни беги – все одно запрут. А ей передачи таскай пятнадцать лет?
«Это сколько ж мне тогда будет? – Щипкова уставилась в светлое пятно на потолке от садового фонаря и зашептала: – Тридцать один да десять – сорок один, да пять… о-ой, мамочки, как бабке, когда я к ней попала, – сорок шесть!» Ида зажмурилась, представив, как сутулая, раскрывающая рот лишь затем, чтобы побольнее уесть, бабка замахивается на внучку.
«Нет, лучше в речку одним махом. И вся недолга. И ладно… Чертова жизнь…» По щекам горничной потекли беззвучные едкие слезы.
Впрочем, не спалось в эту ночь не только обитателям «Ивы». Елена ждала квартиранта до полуночи, потом, надев кофту и ботики, вышла на улицу. Джип Даниила подмаргивал глазком сигнализации из-за лобового стекла, будто утешал: да ладно, погуляет, да вернется, никуда не денется.
«Уж лучше бы уехал подобру-поздорову. Что теперь делать, куда бежать?» – в растерянности думала женщина, медленно идя по улочке, то и дело оглядываясь. Тишина стояла мертвая, даже псы не взбрёхивали. Потоптавшись на развилке двух дорог: одна – к отелю, другая – к станции, Елена, отмахиваясь от комаров, повернула назад. «Что попусту кровопийцев кормить? Ясно, что мужик машину бы не бросил, да и вещи, ох какие добротные, – это уж она осмелилась, взглянула одним глазком в его сумку, – вряд ли оставил бы в подарок бабе случайной».
Сердце Елены болезненно защемило. «Значит, беда. А-ах!!» – Вдруг она схватилась за подбородок от пронзившей её догадки.
«Отель! Он говорил про “Иву”. Только не отдыхать он приехал туда, а разнюхивать что-то! Какая же я дура доверчивая! Это же бандит, ну, может, не бандит в прямом смысле слова (очень уж приятный мужик, эх…), но точно причастный к криминалу с какого-то боку». И Елена твердо решила с рассветом идти в полицию.
Но дома, задумчиво расчесывая волосы и заплетая их в рыхлую косу на ночь, она решение свое изменила.
Под утро Шатова спустилась на террасу с уже готовым планом действий. Она чувствовала себя виноватой перед Дарьей, которая не могла смотреть на сыщицу иначе как на беспомощную дилетантку-выскочку. Требовалось положить этому конец.
Орлик дремала в кресле, сморщив лоб от напряжения. В руке она сжимала мобильный телефон. Почувствовав легкое движение, тут же вскочила.
– Дашенька, не пугайся, это я, Юля, – сказала сыщица и поежилась под обвиняющим тяжелым взглядом Дарьи. – Хочу поговорить с тобой. Я сделала некоторые выводы.
– Назовете убийцу? Поздновато, мисс Марпл, – холодно сказала Даша.
Не отреагировав на ледяной тон, Люша села напротив хозяйки отеля и заговорила спокойно и тихо:
– Проанализировав ситуацию, я пришла к бесспорному выводу, что историй было две. Одна – с отравленным актером. Истоки заведомо громкого преступления можно искать в политической и коммерческой плоскости, и здесь кроется опасность для вас с Васей. И вторая история – кража чемодана и убийство Адели, свидетелем которого, видимо, оказался Бултыхов. Это чистая уголовщина, грабеж. Логика и здравый смысл подсказывают мне, что исполнителем двух совершенно различных преступлений не мог быть один и тот же человек. Тот, кто импульсивно хватает подвернувшиеся богатства и разносит голову бабуле и смертельно больному человеку, не может совершить преднамеренное, ловко замаскированное под несчастный случай убийство. Если бы не «попавший под разбор» Кудышкин, все так и осталось бы шито-крыто.
