Алистер Маклин - Дьявольский микроб
- Снимите форму, - коротко бросил он. - Живо! Полицейские переглянулись.
- Будь я проклят, если сниму, - сказал один из них, стиснув зубы.
- Тебя убьют, если не снимешь, дурак! - выкрикнул я. - Разве ты не видишь, с кем имеешь дело?! Снимай!
- Ни за что не сниму, - упорствовал полицейский.
- Снимай, приказываю! - вдруг зло выкрикнул Харденджер.
- Ему ты доставишь немного хлопот, если он будет снимать с тебя одежду, всадив пулю между глаз. Снимай! - выразительно и веско заключил он.
Неохотно, словно полусонные, полицейские выполнили приказ и стояли, дрожа, на тяжелом холодном дожде. Генрих собрал форму, бросил в полицейский "ягуар".
- Кто управляется с радио в машине? - спросил Грегори. Я почувствовал покалывание в сердце, чего именно и боялся.
- Я, - ответил сержант.
- Хорошо. Соединись со штабом. Передай им, чтобы сняли оцепление и отозвали машины, все полицейские машины, за исключением, разумеется, несущих обычную патрульную службу.
- Делайте, что говорят, - устало сказал Харденджер. - Думаю, вы достаточно сообразительны, чтобы уяснить положение, сержант. Передайте в точности как он просит.
Под дулом пистолета сержант выполнил все, что ему сказали. Когда он закончил, Грегори удовлетворенно кивнул.
- Этого вполне достаточно, вполне. - Он поглядел, как Генрих садится в "хамбер". - Наша машина и машина двух дрожащих приятелей будут отогнаны в лес и управление разбито. Раньше рассвета их не найдут. С полицейской машиной и формой у нас вряд ли будут в пути хлопоты. - Он с сожалением посмотрел на "ягуар": - Есть ли в "ягуаре" портативный прожектор? Когда ваши руководители догадаются, что потеряли машину, она не будет нужна. А переносный прожектор, полагаю, имеется. Сержант! - Он подождал, пока Генрих выведет из строя машины, затем сказал: - Остается решить, что делать с вами.
- У нас есть прожектор на батареях в багажнике, - равнодушно сказал сержант.
- Достаньте. - Глаза и рот Грегори изобразили нечто вроде улыбки. Так, вероятно, улыбаются тигры, попавшие в ловушку вместе с человеком, который вырыл яму и устроил ловушку, а оказался вместе с тигром. - Я не могу расстрелять вас, хотя и не поколебался бы. Но поблизости живут. Не буду я и бить вас по затылку, поскольку не уверен, что вы спокойно это воспримете. Связать вас тоже не могу, так как у меня нет привычки таскать с собой достаточное для восьми человек количество веревок и кляпов. Но, кажется, одно из этих строений будет подходящим для меня, нечто вроде временной тюрьмы, где вы отдохнете. Сержант, включайте фары и ведите нас к одному из этих строений. Остальные будут следовать по двое. Миссис Кэвел и я будем замыкающими. Мой пистолет будет поблизости от ее виска. И если только любой из вас попытается бежать или устроить шум, сразу спущу курок.
Строения, как и предполагалось, были безлюдны. Вечернее доение коров прошло. Из хлева доносилось движение и мерное пожевывание коров. Грегори миновал хлев, прошел молочную, служившую теперь сараем для трактора, большой свиной хлев и свекольный навес. Он постоял у амбара и, наконец, выбрал то, что искал, - длинное низкое каменное строение с высокими амбразурами окон. То ли каземат, то ли древняя часовня. Здесь делали сидр. Тяжелый старинный дубовый пресс в дальнем конце, дощатые нары для яблок вдоль всей стены, а у противоположной стояли закупоренные бочонки с недавно приготовленным сидром. Дверь давильни была из крепкого дуба, и если кто-нибудь задвинул бы снаружи запор, то для взлома двери понадобился бы таран.
У нас не было тарана, но было лучшее орудие - отчаяние, изобретательность и общая смышленость.
Конечно, Грегори не был столь безрассудным, чтобы предположить, будто эта давильня удержит нас вечно. Или что наши крики не услышат рано или поздно. Он знал, что мы не будем взламывать дверь, не будем звать на помощь, ибо ни один из нас не останется в живых, что этот дом сидра мы сможем покинуть только на носилках, покрытые одеялами. Ледяная рука смерти стала наигрывать Рахманинова вдоль моего позвоночника.
- Отойдите к дальней стене и оставайтесь там, пока я не запру дверь снаружи, - приказал Грегори. - Время не позволяет произносить напыщенные прощальные речи. Через полсуток я стряхну пыль этой проклятой страны со своих ног в последний раз и буду думать обо всех вас. Прощайте.
- Никаких великодушных жестов к побежденному врагу? - спокойно спросил я.
- Вы просите пощады, Кэвел? У меня отыщется время для маленькой любезности человеку, который чуть не расстроил мои планы. - Он шагнул вперед, ткнул мне левой рукой пистолет в живот, а пистолетом в правой руке провел по моим щекам. Я почувствовал острую боль, и теплая кровь заструилась по щекам. Мэри вскрикнула, рванулась ко мне, но Харденджер удержал ее мощными своими руками и держал до тех пор, пока она не утихла. Грегори отошел и сказал: - Это тем, кто просит, Кэвел.
Я кивнул в знак согласия. Даже не поднял руки к лицу. Больше изуродовать мое лицо он уже не мог, оно и до него было изуродовано.
- Заберите миссис Кэвел с собой, - сказал я.
- Пьер!.. - с отчаянием в голосе воскликнула Мэри.
- Ты что говоришь? - воскликнул Харденджер и грубо выругался, а Шеф глядел на меня в немом удивлении.
Грегори очень спокойно и равнодушно глядел на меня своими темными невыразительными глазами. Затем странно мотнул головой и произнес:
- Теперь моя очередь просить. Простите меня. Не предполагал, что вы догадались. Надеюсь, когда настанет моя очередь... - Он осекся и повернулся к Мэри: - Несправедливо, чтобы такое прекрасное дитя... Не вовсе я бесчувственный, Кэвел... особенно если речь идет о женщинах и детях. Скажем, я вынужден был похитить детей с фермы в Альфингеме, но они уже свободны и будут с родителями через час. Да, да, было бы несправедливо. Идемте, миссис Кэвел.
Она подошла ко мне, слегка коснулась моего лица.
- Что это, Пьер? - прошептала она без всякого осуждения, скорее с любовью, удивлением и состраданием. - Что было бы несправедливо?
- Прощай, Мэри, - сказал я. - Доктор Грегори не любит, когда его заставляют ждать. Скоро мы встретимся.
Она хотела еще что-то сказать, но Грегори взял ее за руку и повел к двери. А немой Генрих с пистолетами в обеих руках наблюдал за нами безумными глазами. Затем дверь закрылась, стукнула задвижка, а мы все стояли, уставившись друг на друга в свете белого фонаря, стоявшего на полу.
- Вшивая грязная свинья, - яростно закричал Харденджер. - Почему...
- Заткнись, Харденджер, - тихо и повелительно сказал я. - Все разойдитесь. Наблюдайте за оконными амбразурами. Быстро! Ради бога, поживее! - В моем голосе было нечто такое, что заставило бы двигаться и египетскую мумию. Быстро и тихо семеро из нас заняли места у окна. Я прошептал: - Он собирается что-то подбросить в окно. Скорее всего ампулу ботулинусного вируса, токсина. Дорога каждая секунда. - Я знал, что достаточно мига, чтобы вытащить ампулу из стальной фляжки. - Поймайте ее! Необходимо ее поймать. Если эта ампула шлепнется на пол или ударится о стену, мы все станем мертвецами.
Едва я умолк, как снаружи послышался шорох, метнулась тень руки и что-то влетело, крутясь, внутрь давильни. Блеснуло, переливаясь в свете фонаря, стекло. Я успел заметить красную пробку. Ампула ботулинуса! Ее кинули так ловко, что никто не успел поймать. Она ударилась точно о стык каменного полай каменной стены и разлетелась на тысячи звенящих осколков.
Никогда не пойму, что заставило меня действовать, как говорится, с изумительной быстротой. Частица секунды - вот все время, которое потребовалось мне отреагировать, отчаянное желание выжить двигало мной. Совершенно автоматически, инстинктивно, не задумываясь поступил я.
Еще когда ампула влетела, кружась, мой мозг отметил невозможность схватить ее, а руки уже тянулись к бочке сидра, находившейся рядом. Звон разбитой ампулы еще отдавался в ушах эхом, а я уже изо всей силы бросил бочку в то место, где ампула разбилась. Бочка и обручи разлетелись, словно сделанные из тонкой фанеры, и десять галлонов сидра залили часть пола и стены.
- Еще сидра! - закричал я. - Лейте больше на пол, на нижнюю часть стены! Выливайте в воздух над тем местом, где разбилась проклятая ампула. Ради бога, не вымочитесь сидром. Быстрее! Быстрее!!
- Ни черта это не поможет, - прохрипел побледневший Харденджер, но, несмотря на эти слова, сам уже выливал большую бочку сидра. - Что это даст?
- Вирус гигроскопичен, - торопливо сказал я. - Ботулинус боится воды. У него в сотню раз больше тяги к водороду, чем к азоту. Вы ведь слышали, что говорил сегодня вечером Шеф.
- Но ведь сидр не вода, - яростно сказал Харденджер.
- Господи, помоги нам! - разозлившись, крикнул я. - Конечно, это сидр! У нас ведь другого ничего нет. Не знаю, каков будет результат. Впервые в жизни вам, Харденджер, следует молить, чтобы в алкоголе содержалось побольше воды. - Я хотел поднять еще бочку, поменьше, но задохнулся от боли в боку и уронил ее. Мелькнула мысль, что это результат воздействия вируса, но потом сообразил, что сломанное ребро воткнулось в легкое, когда я бросал первую бочку, но сгоряча не почувствовал никакой боли. Сколько нам осталось жить? Если какая-то часть вируса оказалась в воздухе, то сколько ждать наступления агонии? Надо вспомнить, что говорил Грегори о хомяке, когда мы стояли вчера у внешней двери лаборатории номер один. Пятнадцать секунд для дьявольского микроба и столько же для ботулинусного вируса. Для хомяка пятнадцать секунд. А для человека? Бог знает, возможно, полминуты. Максимально. Я нагнулся и поднял с полу фонарь.
