Николай Еремеев-Высочин - В Париж на выходные
— Можно?
Некрасов опять кивнул. Ситуация была настолько простой, что переводчик не требовался. Немец поднял крышку, и его товарищи загалдели со всех сторон.
— И попробовать можно? — спросил немец.
— Пробуй, чего!
Под подбадривающие крики своих товарищей командир достал складной нож, открыл оказавшуюся среди разных лезвий ложку, протер ее носовым платком. В кастрюле была перловая каша, ставшая немного склизкой от варки. Немец взял каши и аккуратно, как пробуют деликатес, отправил ее в рот. И тут же лицо его перекосилось. Он выплюнул кашу на дорогу и сказал примерно следующее:
— Ребята, это что, вас таким кормят? Да как можно есть такую гадость!
Немцы снова загалдели. Еще один автоматчик захотел продегустировать русскую кухню, командир его отговаривал. Но тот всё же взял каши на язык и тут же с деланным отвращением сплюнул ее в траву.
Фашисты принялись оживленно совещаться. Некрасов с напарником вылезли, наконец, из телеги и теперь стояли молча, с тревогой глядя на веселящихся врагов. А те вытащили из сена обе кастрюли и вывалили их содержимое на обочину. Из кустов двое автоматчиков уже несли их котелок, как выяснилось, полный мясной лапши. Они вылили его содержимое в кастрюлю и поставили ее обратно на телегу.
— Ребята, еда вот как выглядит, — тем временем говорил командир немцев, или, по крайней мере, так Некрасов его понимал. — Отвезите своим, хоть попробуйте!
— Мы что, можем ехать? — спросил Некрасов, помогая себе жестами.
— Ну конечно! Давайте, давайте!
Не веря себе, солдатики снова сели на телегу.
— Пардон! — сказал один из немцев, стягивая за ремни их винтовки. Типа: это мы себе оставим.
И под гоготание автоматчиков, всё еще ожидая каждую секунду пулю в спину, Некрасов и его товарищ тронулись по пыльной песчаной дороге.
— У них вкуснее была еда? — спросила Рита.
— Мы не пробовали. Никто не пробовал — ее сразу вылили, решили, что отравленная. А нас отправили в штаб как потерявших оружие и вступивших в переговоры с противником. Хорошо отступать срочно не пришлось — расстреляли бы!
Некрасов, не поморщившись, выпил рюмочку чистого рома, вытер усы и завершил своим обычным:
— Сублимация духа!
Я так хорошо запомнил эту историю из-за того, что произошло дальше. Закричал Карлито, вслед за ним — Кончита, и мы побежали к ним. Я сразу увидел сколопендру — большую, сантиметров двадцать в длину. У нее было жирное тело и прозрачная кожа, под которой трепыхалась мерзкого вида розовая плоть. Я был босиком и просто обежал ее, но Некрасов, который и на отдыхе не стал снимать мокасины, пинком отбросил ее в сторону, подальше от детей.
Укусить Карлито сколопендра не успела, просто пробежала по его ноге, когда он лежал на животе, лепя замок из мокрого песка. Но на коже уже проступили красные точки в местах, которых коснулись лапки сороконожки. Это выглядело как две дорожки, а ощущалось, судя по плачу Карлито, как укус пчелы. Хотя, возможно, он больше испугался — нашей же реакции. Насколько местные сколопендры ядовиты, мы не знали, а посему схватили детей в охапку и побежали к «рафику».
При выезде из закрытой зоны был контрольно-пропускной пункт, на котором тоже дежурили наши солдаты — эти уже в форме. Там произошла какая-то заминка: скорее всего, ждали приезда высокого начальства. Во всяком случае, увидев наш микроавтобус, солдат, вместо того чтобы сразу поднять шлагбаум, как это было, когда мы въезжали, вышел к нам. Мало того, он попросил у Некрасова документы.
— Да ты что, с ума сошел?! — взорвался тот. — Мы ребенка срочно в госпиталь везем! Вот мои документы!
Солдат извинился, но всё же взял пропуск Некрасова и понес его в будку.
Я запомнил всё, что тогда происходило, очень хорошо — я боялся, что Карлито может стать плохо, и каждая секунда отпечаталась в моей памяти. Я тогда посмотрел по сторонам, чтобы понять, есть ли там другие машины или люди, к которым, в случае чего, можно было обратиться за помощью.
КПП находился на дороге в небольшом городке, и вокруг стояли люди — не понятно, наши или кубинцы. Похоже, они тоже ждали этих шишек. Несколько человек разговаривали метрах в пяти от нас. Один из них, который сначала стоял спиной, видимо, пошутил — остальные разом засмеялись. Потом этот человек обернулся. Я запомнил его, потому что другие, судя по лицам и одежде, были русские, а он на своего похож не был. У него была та же, что и теперь, курчавая борода, только еще совсем черная, те же курчавые волосы, тот же вид западного интеллектуала и взгляд свободного человека. Я даже подумал тогда, что, возможно, и остальные не были русскими. Короче, я запомнил его из-за этого несоответствия между ним и теми — при том, что все они были вместе.
Нас выпустили, и мы домчались до ближайшего госпиталя, где Карлито чем-то помазали ногу и дали таблетку. Через день он уже позабыл свое злоключение, а я, разумеется, больше не вспоминал случайно увиденное лицо. До того самого обеда на Рыбацкой пристани.
Вспоминая всё это, я незаметно для себя расправился с ужином. Васаби — это, кто не знает, такой ядреный зеленый хрен — мне принесли столько, что даже оставалось. Я усмехнулся, вспомнив недавнюю любительницу горького в пабе. Потом рассчитался и вышел на улицу — мне пора было заступать на свой пост. Но в «Феникс» я не попал.
Виной тому был почтенного возраста и вида господин в строгом сером костюме, голубой рубашке и ярком желтом галстуке — сочетание, которое уже несколько лет считается признаком хорошего вкуса. Он шел навстречу мне, как ходят глубокие старики: маленькими шажками и едва отрывая ноги от тротуара. Но это всё было не важно. У него в петлице был свежий темно-красный бутончик розы.
Я не задумывался об этом — какая-то операция молниеносно и помимо воли произошла у меня в мозгу. Я вдруг понял, куда Штайнер спрятал контейнер.
12
В «Клюни» моему приходу специально не обрадовались, но и не удивились. За стойкой вместо француженки с лицом, раскрашенным всеми цветами солнечного спектра, снова сидел вчерашний африканец. Они, видимо, менялись: днем — женщина, ночью — мужчина. А было уже около десяти — за окном густеющие на глазах сумерки отливали розоватым светом фонарей.
— Что-нибудь забыли, месье? — спросил портье.
Я действительно чуть не забыл отклеить усы и брови перед своим появлением здесь, но счел эту деталь недостаточно существенной, чтобы поделиться ею.
— Нет-нет! Просто моя поездка в Японию откладывается, и я остался у вас еще на одну ночь.
Я наклонился к портье и заговорщицким тоном, понизив голос, добавил:
— В 404-м. Других номеров не было.
Портье понимающе закивал.
— Но там же всё в порядке?
— Конечно, конечно.
Я вытер пот со лба. С тех пор, как я стал подозревать Николая, я всё время потел.
Со мной так бывает. Например, я с молодых лет любил обедать с пивом. А потом возвращался к работе, и выпитая кружка, а то и две мне никак не мешали. Но однажды кто-то меня спросил: «Слушай, как ты можешь пить пиво на обед? Ведь потом же в сон клонит!» И всё — с того дня и по сю пору после пива мне всегда хочется спать. Я уже давно никогда не пью пива, когда я за рулем — в тех странах, где это позволяется, например, в Германии, — и если вдруг позволяю себе днем, обязательно пью кофе, чтобы не засыпать. Кстати, сейчас это был хороший предлог.
— С обеда в бегах, — пожаловался я. — Я могу выпить у вас кофе? А потом уже в душ.
— Разумеется, сейчас я вам приготовлю!
— Большую чашку, с сахаром и сливками.
— Сию минуту!
Портье скрылся на кухоньке, а я прошел в салон, как я и надеялся, совершенно пустой. Лишь из-за фикусового деревца в углу на меня смотрел смазливенький деревянный мальчик со скрипкой в руке. Я уселся в кресло, в котором умер Штайнер, и лениво взял с консоли какой-то журнал с телепрограммой месячной давности. Первая часть плана прошла успешно.
Кофеварка перестала жужжать, и через несколько секунд африканец принес мне на подносе дымящуюся чашку, а на отдельном блюдечке — длинные пакетики с сахаром и сливки в пластмассовой упаковке.
— Сколько с меня? — спросил я.
— Ну что вы! Вы — наш старый клиент.
— Спасибо! Я теперь буду постоянным.
Озарение, которое я испытал при встрече со старичком с розой в петличке, состояло в следующем. Когда вчера полицейский показал мне Штайнера… Я вдруг задумался: вчера? События той ночи казались мне уже недельной давности, так много всего произошло с тех пор. Но нет! Это было даже не вчера, а сегодня! Точно — сегодня где-то в два ночи тело Штайнера лежало вон там в пластмассовом чехле.
Так вот, когда чехол расстегнули, чтобы показать мне умершего, меня поразил цветок у него в петлице — двойная веточка мелкой красной герани. Я удивился, но тогда не придал этому особого значения — мало ли какие причуды у немцев? Сегодня утром за завтраком в этом салоне мои глаза увидели, но мозг не отметил и второй элемент этой головоломки. А именно, длинный лоток из черной пластмассы с тремя посаженными в землю кустами герани, который сейчас был у меня за спиной, как вчера вечером он был за спиной у Штайнера, а сегодня утром — позади двух американских нимфеток со своею наставницей. И вот только что почтенный господин с розой в бутоньерке, который сам рассыпался на части, вдруг соединил эти элементы головоломки в единую картину.