Элизабет Джордж - Верь в мою ложь
— Да что ты знаешь об их жизнях? Что ты когда-нибудь о них знала? Ты ими интересовалась только из-за Яна. Ах, милый, любимый, просто святой Ян, который не может сделать ничего дурного никому из этих чёртовых Файрклогов. Даже твой отец принял его сторону, когда эта сволочь меня бросила! Твой отец! У Яна просто нимб над головой был, когда он вышел из дома рука об руку… или лучше сказать, с рукой на заднице того… какого-то… араба! И твой отец ничего не сделал! Никто из вас ничего не сделал! А теперь он служит у твоей матери, как будто он ни при чём, как будто не разрушил всю мою жизнь! И ты ещё меня обвиняешь, говоришь, что я затеваю какие-то игры? И ты меня спрашиваешь, что я делаю, когда ни один из вас не сделал ничего, чтобы заставить Яна вернуться домой, где ему следовало быть, чтобы исполнять свой долг, свои обязанности, заботиться о детях…
Она схватила чайное полотенце, потому что слёзы, наполнившие её глаза, уже готовы были пролиться. Но она промокнула их прежде, чем они успели испортить макияж. И тут же швырнула полотенце в мусорное ведро.
Манетт наблюдала за ней. Впервые ей что-то становилось понятно.
— Ты не собираешься забирать их домой, так? Ты хочешь заставить Кавеха содержать их. Почему?
— Пей свой чёртов кофе и убирайся! — огрызнулась Найэм.
— Не уйду, пока не выясню всё до конца. Пока не пойму всё то, что таится у тебя на уме. Ян мёртв, так что его можно вычеркнуть. Остаётся Кавех. Он вроде бы умирать не собирается, разве что ты его убьёшь…
Манетт внезапно умолкла. Они с Найэм уставились друг на друга. Найэм отвела глаза первой.
— Уходи, — сказала она. — Уходи наконец. Уйди.
— Но как быть с Тимом? И с Грейси? Что будет с ними?
— Ничего.
— Это значит, что ты их бросаешь с Кавехом? Пока кто-нибудь не обратится к закону, ты оставишь их в Брайанбэрроу. Чтобы Кавех в полной мере понял, что именно он разрушил. Двое детей, которые, кстати, не имеют ни малейшего отношения к случившемуся…
— Не будь так уверена.
— Что? Ты утверждаешь теперь, что Тим… Бог мой… Да ты просто сходишь с ума!
Манетт поняла, что продолжать разговор нет смысла. Забыв о кофе, она уже двинулась к выходу, когда снаружи послышались шаги и чей-то голос произнёс:
— Найэм? Детка? Где моя девочка?
В дверях появился мужчина, державший в руках горшок с кустом хризантем, и на его лице было написано нечто такое, что Манетт сразу поняла: он ждёт не дождётся, когда они с Найэм распакуют «Корзину любви». Он для того и пришёл, чтобы поиграть со всеми теми вещицами. На его пухлом лице уже выступила лёгкая испарина предвкушения.
Увидев Манетт, он вскрикнул: «О!..» — и оглянулся через плечо, как будто решил, что ошибся домом.
Найэм поспешила сказать:
— Входи, Чарли! Манетт уже уходит.
Чарли. Его лицо показалось Манетт смутно знакомым. Но сначала она не смогла его узнать, пока он не прошёл мимо неё по коридору, нервно кивнув. От него пахло растительным маслом и чем-то ещё… Сначала Манетт подумала о рыбе и картофеле, но потом сообразила: это был владелец одной из трёх китайских закусочных на рыночной площади в Милнторпе, той, из которой заказы доставлялись на дом. Она не раз заглядывала туда по дороге домой из Арнсайда и от Николаса, чтобы взять какой-нибудь еды для Фредди. Просто она никогда не видела этого человека без кухонного фартука, запачканного жиром и покрытого пятнами разнообразных соусов. И вот теперь она столкнулась с ним здесь, и он готов взяться за дело, не требующее резки мяса и овощей и раскладывания их по картонным упаковкам.
Проходя в дом, мужчина сказал Найэм:
— Ты такая аппетитная, так и хочется тебя съесть.
Та хихикнула.
— Надеюсь, ты так и сделаешь. Принёс что-нибудь вкусненькое?
И они оба засмеялись. Дверь за ними закрылась, давая им возможность заняться своими делами.
Манетт почувствовала, как её захлёстывает волна гнева. Нет, решила она, необходимо что-то сделать с женой Яна. Но у Манетт хватало мудрости на то, чтобы понимать: ситуация может оказаться ей неподвластна. Однако она могла добиться перемен в жизни Тима и Грейси. И при этом получить и кое-что для себя.
Камбрия, озеро Уиндермир
Получить судебный отчёт оказалось делом нетрудным, и эта лёгкость была в основном обусловлена репутацией Сент-Джеймса как эксперта. Конечно, в данном деле не было реальной необходимости в его экспертизе, потому что заключение уже было сделано коронёром, но телефонного звонка и сказочки о докладе в университете оказалось достаточно, чтобы все относящиеся к делу документы оказались в его руках. Бумаги подтверждали всё то, что говорил ему о смерти Яна Крессуэлла Линли, хотя к этому добавились и несколько существенных деталей. Погибший мужчина получил сильный удар по голове, в область левого виска, и этого было достаточно, что бы он потерял сознание и получил трещину в черепе. Очевидной причиной травмы выглядел каменный причал, и хотя тело находилось в воде около девятнадцати часов, прежде чем его обнаружили, всё же оказалось возможным — по крайней мере, согласно судебному отчёту — сравнить рану на его голове с очертаниями камня, о который погибший, по всей видимости, и ударился, прежде чем упал в воду.
Сент-Джеймс нахмурился. Он соображал, насколько такое возможно. Девятнадцать часов, проведённые телом в воде, должны были сильно изменить форму раны; в результате подобное сравнение становилось бессмысленным, разве что была проведена некая реконструкция… Он поискал документ о таком действии, но не нашёл. Сделав для себя заметку, Саймон продолжил чтение.
Смерть наступила в результате утопления, что подтверждено исследованием лёгких. Синяк на правой ноге заставлял предположить, что нога Крессуэлла могла застрять в упоре шлюпки, когда он потерял равновесие; шлюпка перевернулась и не дала жертве возможности всплыть. И только через некоторое время — возможно, благодаря подъёму воды в озере — его нога высвободилась и тело поднялось на поверхность.
Токсикологическое исследование не показало ничего необычного. Содержание алкоголя в крови было небольшим, то есть пострадавший немного выпил, но не был пьян. Всё остальное в отчёте говорило о том, что погибший представлял отличный образец мужчины в возрасте от сорока до сорока пяти лет, обладавшего замечательным здоровьем и прекрасной физической формой.
Поскольку свидетелей гибели не имелось, коронёр обязан был провести расследование. И всё было сделано по правилам офицерами службы коронёра. Они же и свидетельствовали на судебном заседании — так же, как Валери Файрклог, и судебный патологоанатом, и первый полисмен, прибывший на место происшествия, и следующий полицейский, вызванный для того, чтобы проверить утверждение первого полицейского о том, что представители криминальной полиции в данном случае не нужны, так как нет признаков преступления. Результатом всего этого стало заключение о смерти в результате несчастного случая.
Насколько мог видеть Сент-Джеймс, ничего подозрительного во всём этом не имелось. И всё же если какие-то ошибки были совершены, они были совершены именно на начальной стадии процесса, то есть следовало обратить особое внимание на первого полицейского, прибывшего на место событий. То есть теперь следовало поговорить с тем констеблем. А это требовало поездки в Уиндермир, где и жил этот полисмен.
Когда Сент-Джеймс вошёл в зал прибытия на станции Уиндермир, где его ожидал констебль Уильям Шлихт, и взглянул на полицейского, ему сразу стало понятно, что этот парень служит в полиции уж очень недавно. И это могло объяснить то, что он вызвал другого полицейского, чтобы подтвердить его собственные выводы. Скорее всего, констебль Шлихт впервые столкнулся со смертью, и ему не хотелось начинать карьеру с серьёзной ошибки. Кроме того, смерть случилась во владениях человека слишком известного. Все местные газеты должны были проявить интерес к делу, и констебль прекрасно понимал, что и его не обойдут вниманием.
Шлихт оказался человеком худощавым, но в то же время выглядел жилистым и атлетичным, а форма на нём была такой, словно он каждое утро крахмалил её и утюжил, а заодно и полировал пуговицы. Констеблю было едва за двадцать, и он, безусловно, желал угодить начальству и понравиться ему. «Не лучшее качество для полицейского», — подумал Сент-Джеймс. Оно давало возможность без труда манипулировать таким человеком.
— Вы какие-то лекции читаете? — спросил констебль Шлихт после того, как они с Сент-Джеймсом представились друг другу.
Он повёл Саймона через зал прибытия в собственно здание станции, в служебный буфет, где на холодильнике красовался плакатик с надписью: «Надписывайте свои имена на упаковках с обедом!!!» и стоял древний кофейный автомат выпуска 1980 года, испускавший запахи, почему-то напомнившие Сент-Джеймсу об угольных рудниках девятнадцатого века. Шлихт вышел к поезду, не закончив обед, состоявший из чего-то похожего на куриный пирог, остатки которого лежали в пластиковом контейнере на столе. Рядом стояла баночка с малиновым желе, явно ожидавшая, когда её съедят в качестве десерта.
