Татьяна Степанова - Валькирия в черном
– Насчет ухажеров я тебе так скажу. Правда, может, и не должен, ты девушка, скромность твоя женская… хоть и погоны носишь… Я скажу за этих самых ухажеров – сиськи лапать все мужики горазды, только этого и добиваются от бабы одинокой, а она ведь одинокая была, безмужняя, циркачка. То да се – пригласили в ресторан, распили бутылку «Абрау Дюрсо», а потом бабу в койку… А она этого самого уже нахлебалась – при немцах-то, с немцами-то… Она ведь, ты говорила, пела для них на сцене, плясала, чечетку небось каблуками отбивала. А потом, чтобы в доверие совсем войти, легализоваться, и в койку ложиться приходилось. Думаешь, она об этом после войны не вспоминала? Помнила. Только ты не смей ее за это жалеть, слышишь?
– Мне ее не жаль, Федор Матвеевич.
– Мы жалеть должны других. Мы должны стоять за них горой. Я всегда это себе внушал: я на стороне жертвы. Даже когда пришибли одного за другим этих здешних олигархов – Архипова, а потом Пархоменко, я внушал себе – я на их стороне, хотя оба были говно говном… Жадные до безумия, все деньги, этот город между собой делили. Теперь вот легче за жертв стоять – за эту девочку Гертруду, за того парня – майора. Но против кого, скажи ты мне? Ведь одни бабы остались. Одни бабы в подозреваемых – у Архиповых, да и у Пархоменко. Две старухи и две невестки.
– Вы говорили, что у Пархоменко остался брат младший, я его сегодня видела, он дирижер ведь да и… А у Архиповых есть охранник – этот Павел Киселев. И вот что мне в голову пришло: разве Архиповы не могли послать этого Киселева на Кипр убить Пархоменко? Он ведь не только по заказу мог действовать, он и за свои раны мог ему отомстить.
– Отпадает твоя версия сразу.
– Почему?
– Потому что его тогда, как бумаги от кипрской полиции пришли, мы в первую очередь проверили на причастность. Он пределов Российской Федерации в то лето не покидал. Находился при семье Архиповых, здесь, в Электрогорске. Факт точно установлен. Нет, кого-то другого они нашли в качестве киллера, послали туда – эта наша Адель и невестка ее Анна. А на банкете с ними рассчитались по полной. Всех, всю их молодую поросль одним махом пытались на тот свет отправить, всех детей.
Катя подумала: нет, погоди, полковник, что-то у тебя не сходится. Вот в этих твоих рассуждениях. Но голова ее шла кругом, а от Гущина так разило перегаром, что просто мутило, и продолжать эту дискуссию в полночь… с пьяным…
– Вам надо отдохнуть, выспаться, – сказала она. – Уже очень поздно. Идите к себе, завтра трудный день.
Гущин как толстый, лысый печальный ребенок всхлипнул, а потом послушно встал и, качаясь, но не держась за стенки, а стараясь изо всех сил хранить равновесие, поплелся к себе в номер.
Спасибо, что не ползком.
Глава 36
ПОКАЗАНИЯ ПОТЕРПЕВШЕЙ
Итак, мы должны горой стоять за потерпевших, за жертв. Катя в принципе с этим заявлением полковника Гущина была согласна.
Наутро предстояло проверить этот постулат – а получится ли? Где обретался Гущин, протрезвел ли он со вчерашнего, Катя доискиваться не собиралась.
Встала она рано, как щедрый джинн-кормилец раздала остатки снеди коллегам – соседям по номерам: вот попробуйте, тут жареное мясо, сама приготовила. Угощала она коллег-соседей не просто так. Пыталась прочесть по их лицам, а в курсе ли они того, как вчера ночью шеф криминальной полиции «вел себя плохо». Но прочесть по лицам… э, да вы попытайтесь когда-нибудь угадать что-то по физиономии прожженного опера или хладнокровного эксперта-криминалиста… в общем, с этим тоже все обломилось.
Ну и черт с вами со всеми. Я не выспалась адски, и я злая как собака. И хочу есть, снова хочу есть.
А мне предстоит быть доброй, мудрой и очень, очень внимательной, потому что сегодня я беседую с жертвами. К тому же они – несовершеннолетние.
Время врачебного обхода в больнице Катя переждала в местном кафе. Да, да, все же сломала… то есть очень постаралась сломать свой иррациональный страх как палку о колено. Выбрала кафе «Старбакс» на Заводском проспекте. Заказала латте, сэндвич и…
Сделала глоток, второй, третий. В кафе полно молодежи. Половина уткнулись в ноутбуки. Половина мечтательно пялится в панорамное окно, потягивая кофе из фирменных кружек «Старбакс». А мимо чешет трамвай.
Промчался…
Лето на исходе…
Скоро в школу…
Скоро в чертову пятую школу…
Сестры Архиповы, как узнала Катя в больнице, предъявив свое удостоверение, находились вдвоем в одной палате «повышенной комфортности, платной». В коридоре Катю встретил оперативник в штатском, сидевший на банкетке.
– Одной капельницу поставили, а другая, младшая, вышла во двор с охранником вроде как воздухом подышать, – сообщил он. – Тут все эти дни без происшествий. Мать каждый день их навещает, а охранник Киселев при них круглые сутки.
Катя поблагодарила его за информацию и подошла к дверям палаты, постучала вежливо. Никто не ответил, и она вошла.
Много света и воздуха, большое окно открыто, штора колышется от ветра. Постель у окна смята и пуста. На постели у стены сидит в подушках крашенная в пегий какой-то, контрастный цвет девушка в спортивных брюках и белой футболке. На футболке алеют свежие пятна крови, рядом капельница, и девушка словно прикована к этому агрегату, но не замечает его, потому что все ее внимание целиком поглощено планшетом Ipad, что приткнут у нее на животе.
И сразу бросаются в глаза две вещи: девушка в недалеком прошлом – коренастая, не толстушка, но полная… то есть была, а теперь будто потеряла в один момент половину своего веса. Лицо осунулось, под глазами коричневые тени.
И второе – девушка не притворяется, что не замечает гостя в палате. Она поглощена компьютером, она слушает музыку.
– Привет. Классная песня. Это «Abney park»? Я тоже их люблю.
Офелия вздрагивает.
– Вы кто? Я думала, это медсестра.
– Здравствуй, Офелия. Я из полиции, капитан Петровская Екатерина. Можно с тобой поговорить?
– Можно, – Офелия кивнула. – А какая песня у них вам больше нравится?
На экране планшета шел клип панк-группы «Abney park». Музыканты – прикольные личности, одетые словно для карнавала. Одна из девушек бэк-вокала танцевала в кожаном корсете, длинной юбке с широким корсажем. И Катя вспомнила показания свидетелей – многие, точнее, почти все они на банкете, обратили внимание на странный наряд Офелии. А девушка просто копировала своих кумиров-панков, только и всего.
– Мне нравится их песня про летучий пиратский корабль, – сказала Катя.
Офелия оторвала взгляд от планшета. Если это был тест… если таковы тесты юных, то, наверное, тест пройден.
– У нас даже диска не купишь, я все из Интернета качаю. Это вот прямо про меня песня.
Звучала «Dear Ophelia» – «Дорогая Офелия, милая Офелия, я люблю тебя…».
– Классная песня, – повторила Катя, садясь на кровать в ноги девушки. – И помогает ведь. Правда, помогает отвлечься?
– Нет. Я просто не хочу смотреть, как в меня иголки втыкают, – Офелия кивнула на капельницу. – Заколебали. Но это нужно, а то ведь сдохла бы.
– Я понимаю, что тебе очень больно сейчас говорить про сестру, про Гертруду, но я должна… мы должны найти, кто ее убил, кто хотел убить вас всех.
Офелия молчала. Песня «Офелия, я люблю тебя» кончилась. Крутые панки запели «My life» – «Моя жизнь…».
– Вот эту песню Гера любила, хотя она всегда предпочитала Иглесиаса. Это потому, что он ей нравился как тип парня… она от таких просто тащилась. Я всегда думала, что она уедет от меня, от нас. Ну потом… в конце концов… Выскочит замуж и уедет за границу в Ниццу. Или в Америку. И я не хотела этого. Мы ведь с ней вместе росли, – Офелия смотрела в окно. – В гимназии когда учились, пацаны сначала проходу не давали – «не пей вина, Гертруда, пьянство не красит дам», я ради этого даже драться выучилась, папа все удивлялся, зачем я в комнате своей грушу боксерскую повесила. А затем, чтобы бить их, защищать ее. А потом вдруг мне защищать ее стало не от кого. Все пацаны в классе на Герку запали… ну, влюбились. Словно у них глаза вдруг у всех открылись. Бабушка той зимой сказала, что она очень похорошела и продолжает хорошеть. Вы ведь не видели ее?
– Нет, Офелия, к сожалению, мне не довелось.
– И мертвой… мертвой тоже?
– И мертвой не довелось. Осмотр тела делали без меня.
– Я бы хотела увидеть ее в последний раз.
– Офелия, последний раз был там, на празднике у реки.
– Там был ад. Я не хочу это помнить.
Катя встала и подошла к окну. На скамейке возле клумбы с чахлыми больничными цветами сидели двое – молодой мужчина могучего сложения и девочка, тоненькая как былинка. Охранник Киселев и Виола Архипова. Киселев курил, девочка теребила его за рукав. И вот он достал из кармана пачку сигарет и угостил ее. Поднес зажигалку.
– Твоя младшая сестра что, курит? – машинально спросила Катя.
– Ага. Маме скажете?
– Ты сама не скажешь?
– Зачем? У нее теперь и так – вечная ночь.
