Евгения Грановская - Сон с четверга на пятницу

– Простите, я не так выразился. Я хочу вернуться к своей прежней жизни. Я хочу спать по ночам спокойно, понимаете? Не вздрагивая от каждого шороха!

– Прекрасно вас понимаю. Но вы зря так волнуетесь. Мы вернем контроль над ситуацией.

– Пусть так. Но я хочу выйти из этого дела. Выйти, понимаете?

– Это невозможно, – отчеканил собеседник.

– Почему?

– Потому что на вас слишком многое завязано. Кроме того, вы слишком много знаете. Уж простите меня за банальность.

Макарский крепче стиснул в пальцах трубку.

– Мое знание ничем вам не повредит, – сдавленно проговорил он. – Я буду молчать.

– Хорошо молчать умеют только мертвецы.

Лоб доктора покрылся испариной.

– Это угроза? – глухо уточнил он.

– Ничуть, – ответил жутковатый, измененный модулятором голос. – Просто констатация факта.

– Но я… я так больше не могу. Поймите, я не хочу на вас давить, но это напряжение не для меня.

– Мы слишком далеко зашли. Останавливаться на полпути глупо и опасно. Вы ведь не станете с этим спорить?

Макарский вытер вспотевший лоб рукавом халата и ответил:

– Нет.

– Вот и хорошо. Полагаю, мы решили эту проблему?

Последняя реплика прозвучала так зловеще, что у Макарского перехватило дыхание.

– Да, – сипло пробормотал он. – Но…

Договорить фразу ему помешали короткие гудки. Собеседник отключил связь.

2

Войдя в палату, Гуськов пригладил ладонью волосы и улыбнулся Насте.

– Анастасия Сергеевна, я к вам по делу, – бодро проговорил он.

Настя опустила книгу, которую читала, и, не вставая с кровати, молча посмотрела на Гуськова.

– Мне дали распоряжение, чтобы я временно перевел вас в другую палату, – продолжил тот.

– С чего это вдруг? – спросила Настя.

Гуськов вздохнул и развел руками.

– Санитарная обработка палаты, – виновато сообщил он. – Это обычная практика.

Выражение лица Насти осталось недоверчивым.

– И как часто вы это практикуете? – спросила она.

– Ну, это по-всякому бывает. – Гуськов улыбнулся. – Да вы не тревожьтесь, это только до завтра. Даже вещи свои можете оставить здесь. Постель там есть – чистая, благоухающая стиральным порошком. Возьмите вон книжку да щетку с зубной пастой, этого будет достаточно.

Настя поднялась с кровати.

– Куда идти? – спросила она.

– Да тут недалеко. Я провожу.

Начальник охраны подождал, пока Настя распихает по карманам халата пасту, щетку и прочую мелочь. Затем широким жестом распахнул перед ней дверь, пропустил Настю вперед и двинулся следом.

…Несколько минут спустя они покинули корпус и вошли в галерею, пересекающую внутренний дворик. Миновали галерею и вошли в соседний корпус.

– Здесь ведь отделение для буйнопомешанных? – удивленно спросила Настя.

– Здесь всякие лежат, – уклончиво ответил Гуськов. – Но вы не волнуйтесь, у вас будет отдельная палата с замком. Так что личную безопасность я вам гарантирую стопроцентно.

В коридоре, по которому они шли, витали запахи эфира и лекарств, смешиваясь с запахами столовой. Мимо, шурша тапочками по линолеуму, молчаливые, подобно безмолвным теням, проходили пациенты. Откуда-то издалека доносилось бормотание телевизора.

Наконец они остановились перед белой дверью. Гуськов достал откуда-то ключ, сунул его в замочную скважину и щелкнул замком. За первой дверью оказалась еще одна – из белой металлической решетки.

– Почему здесь двойная дверь? – удивленно спросила Настя.

– В этом отделении двойные двери везде, – спокойно ответил Гуськов. И добавил с улыбкой: – Как я и говорил – стопроцентная безопасность. Будете здесь, как в сейфе. Проходите, Анастасия Сергеевна, не стесняйтесь!

Настя вошла в палату и огляделась. Здесь было две кровати, и одна, в дальнем углу, была уже занята. Женщина, лежавшая на дальней койке, зашевелилась под своим одеялом. Но вскоре снова замерла.

За спиной у Насти лязгнула дверь. Она обернулась и увидела, что Гуськов запирает решетку на ключ.

– Это зачем? – испуганно спросила она.

– Не беспокойтесь, все под контролем, – непонятно проговорил Гуськов. – Кстати, туалет в углу, за шторкой.

Настя быстро подошла к решетке и взглянула ему в глаза.

– Что это все значит?

– Ничего. Простая санобработка, я же говорил.

– Вы говорили, что я буду одна, а здесь уже кто-то есть.

Гуськов улыбнулся.

– Это чтобы вы не заскучали. До завтра, Анастасия Сергеевна!

Начальник охраны подмигнул Насте и с лязгом захлопнул вторую дверь. Настя услышала, как щелкнул замок. Затем все стихло.

Она посмотрела на соседку. Та по-прежнему лежала под своим одеялом не шевелясь. За окном смеркалось.

«Все в порядке, – сказала себе Настя, стараясь успокоиться. – Ничего страшного. Доктор Макарский – друг моего мужа, а значит, я в безопасности. Мне не причинят вреда».

Немного успокоившись, она прошла к кровати, откинула одеяло и осмотрела постельное белье. Оно и впрямь было чистое. Настя выложила содержимое карманов халата на тумбочку, затем легла на кровать и накрылась одеялом.

Целый час она ворочалась – в голову лезли тревожные мысли, но затем, когда за окном окончательно стемнело, постепенно задремала.

Еще час спустя, когда сон Насти был крепок и глубок, кто-то сел на край ее кровати.

– Эй, – окликнул ее хриплый голос. – Эй, ты!

Настя открыла глаза. Увидев перед собой страшное лицо, она хотела вскочить с кровати, но соседка положила огромную ладонь ей на грудь, коснувшись толстыми пальцами ее шеи, и тихо произнесла:

– Лежи смирно, шлюха. Или сверну тебе голову.

Часом раньше начальник охраны Гуськов вошел в кабинет к доктору Макарскому и, приставив руку к голове, ернически произнес:

– Господин дохтур, дозвольте доложить: мои ребята взяли след Корсака. Скоро проблема будет решена.

Доктор поднял на Гуськова мутный взгляд. В правой руке он сжимал бокал с остатками коньяка. Начальник охраны опустил руку и произнес насмешливо, с тенью плохо скрываемого презрения:

– Э, ваше блахородие, да вы, я вижу, нахлестались.

– Не ваше дело, – огрызнулся Макарский. – Что вам еще нужно?

– Хотел сказать, что насчет Новицкой я тоже все уладил. Дамочка-писательница теперь в другой палате. И у нее есть соседка.

Доктор едва заметно вздрогнул, посмотрел на Гуськова в упор и хрипло спросил:

– Кто?

– Гизельс, – ответил Гуськов. – Ваша любимица.

Макарский побледнел.

– Гизельс, – глухо повторил он.

И больше не нашелся что сказать. Лишь закрыл рот и облизнул внезапно пересохшие губы кончиком языка.

Гуськов усмехнулся.

– Не волнуйтесь, Андрей Сергеевич. Все произойдет быстро. Вас никто ни в чем не обвинит.

Макарский несколько секунд сидел неподвижно, как громом пораженный, затем поднял руку с бокалом ко рту, допил остатки коньяка, поставил бокал на место и пробормотал с болью, горечью и отчаянием в голосе:

– Боже, что мы делаем?

– То, что должны, – спокойно сказал Гуськов. – Либо она, либо мы. Вы же это понимаете?

Доктор тяжело вздохнул. Посмотрел на начальника охраны снизу вверх и тихо спросил:

– И что мы теперь предпримем?

– Подождем до утра, – ответил тот. – Да, и насчет коньячка – умерьте пыл. Завтра у нас будет тяжелый день. Выпейте еще чуть-чуть и езжайте домой. – Гуськов слегка прищурился. – Составить вам компанию?

– Нет, – хрипло сказал доктор.

– Уверены?

Макарский поднял на него взгляд и с ненавистью произнес:

– Убирайтесь вон.

Гуськов засмеялся и вышел из кабинета. Оставшись один, доктор прикрыл глаза.

– Гизельс… – прошептал он. – Боже мой… Боже мой…

Дарья Гизельс считалась самым опасным пациентом клиники. В юности она три раза пыталась поступить в медицинский институт, но все три раза безуспешно. После третьей неудачной попытки Дарья Гизельс устроилась лаборантом в анатомичку, но проработала там всего год. Трупы быстро ей наскучили.

Семь лет назад Дарья Гизельс, тогда еще двадцатитрехлетняя девушка, поехала со своими родными на дачу. Ночью она связала своих домочадцев – мать, отца и двух младших сестер – и принялась резать их скальпелем. Наносила раны, а затем зашивала эти раны грубой ниткой. И так почти три дня.

Замучив родных до смерти, Гизельс сожгла дачный домик и скрылась в неизвестном направлении. Поймали ее только через полтора года. За это время Дарья Гизельс замучила до смерти и сожгла еще девять человек, в основном – бездомных женщин. На суде гражданку Гизельс признали невменяемой и направили на принудительное лечение, которое длилось до сих пор – без особого, впрочем, успеха.

Макарский отлично помнил свой первый разговор с этой страшной пациенткой.

– Дарья, зачем ты истязала людей?

– Я их лечила.

– От чего?

– От болезни.

– От какой болезни?

– Наша жизнь – болезнь. Разе не так?

– Допустим. Но почему ты их истязала? Почему просто не лишала жизни?