Алла Полянская - Невидимые тени
– Они, как пауки в банке, жрут друг друга. – Майя подумала о том, что когда-то приняла правильное решение. – Противно…
– Малыш, не думай о них. – Матвеев обнял ее за плечи. – Они не имеют больше никакого отношения к твоей жизни.
– К сожалению, имеют. – Олешко не любил расстраивать людей, но куда денешься? – Вчера я отправил Возницыну отчет о пропавших камнях. Думаю, он уже получил его, я жду его звонка или какого-то шага. Его нужно выманить, заставить предпринять что-то.
– Павел! – Ника возмущенно подпрыгнула. – Как ты мог!
– Никуша, так надо. Эта ситуация сама по себе не разрешится, и мы не можем до бесконечности держать в твоем сейфе этот проклятый контейнер. А потому я решил форсировать события. И жду, когда он сделает ход. Он нервничает, и он ошибется.
– А если нет?
– Ника, он уже ошибся. Он предал человека, который считал его своим сыном. И вся его дальнейшая жизнь – это многоходовка из ошибок, которые приведут его к развязке, и развязка эта будет для него неприятной. Так всегда бывает: примет человек неверное решение, сподличает, и все, дальше как снежный ком нарастает: он пытается скрыть то, что сделал, а для этого предпринимает новые шаги, тоже, по сути, ошибочные, и так до бесконечности. И теперь или мы действуем по нашему сценарию, или вообще ничего не делаем и ждем, когда все снова заварится по новой, только тогда исход я ни за что не предскажу. И никто не возьмется.
13
Проект обрел очертания. Матвеев рассматривал чертежи, делал замечания, но его распирало от гордости за своих коллег, учеников, которых он взял совсем желторотыми, неопытными, разглядев в них искру фанатичной преданности делу, которому они решили посвятить жизнь. И теперь Максим знал: уйди он из профессии прямо сейчас, дело его не пропадет, потому что вот она, смена, его продолжение, его бессмертие, если уж такими категориями мыслить.
– Молодцы. – Матвеев обвел взглядом четверых парней. – Я знал, что вы справитесь. Именно так я это и видел, и я рад, что мы в этом совпали. Теперь о деталях…
Они снова вывели на экран проекцию будущего жилого комплекса, спроектированного, как всегда, с учетом особенностей ландшафта. Казалось, холмы и рощи выросли между домами, каждый из которых имел свой неповторимый стиль. И Матвеев радовался, что кто-то вот так же не желает уродовать землю, ломая ландшафт, – можно просто построить так, что дома будут казаться продолжением пейзажа.
Он до вечера сидел в отделе, разбирая чертежи, вникая в детали, споря и соглашаясь. В этом состояла его жизнь, ее привычный ритм, который позволял ему чувствовать себя уверенно. Это было дело, которое он знал и познавал каждый день. Благо Всемирная паутина превратила мир в один большой мегаполис, и Матвеев, редко выезжавший куда-то, виртуально путешествовал по городам мира, удивляясь и восхищаясь. Особенно очаровали его фотографии старого французского квартала в Новом Орлеане – дома, построенные потомками авантюристов, перебравшихся на новые земли, победивших невзгоды и опасности и основавших там новое сообщество – более свободное, чем в Старом Свете, но сохранившее незыблемыми привезенные оттуда традиции. Эти старые дома, многие из которых сохранились и сегодня, манили его, ему хотелось оказаться там, пройтись по улицам, вдохнуть запах чужого житья-бытья, почувствовать ритм, биение тамошней жизни, чтобы потом, вернувшись в холодный слякотный Питер, пить кофе в кафе у Исаакия и думать о том, что нет ему жизни вне этих улиц, побаловал себя, поглазел – и будет.
Жажда странствий выплескивалась в его работах, он любил приносить новое, он соглашался с Микеланджело, но понимал его по-своему, знал, что не годятся на этой земле, увенчанной воздушными березовыми рощами, тяжеловесные конструкции и зеркальные небоскребы. Земля другая, небо другое, да и люди другие, им подавай что-то внятное, но будоражащее душу, пробуждающее глубинную тягу к земле, к своему углу, и можно, конечно, перенять что-то хорошее, но сделать по-своему. Потому что мангровые болота Нового Орлеана – совершенно на другом конце земли, и красота этих дворцов, знававших блестящие балы и изощренное негодяйство, хороша для тех, кто живет там, а нам не годится. Так, поглядеть разве что.
– Я домой. – Панфилов оторвал его от бумаг, и Матвеев поднял на него отстраненный взгляд – не ко времени отвлек, вот тут еще бы доделать. – Ты со мной или к себе? Имей в виду, Димка сегодня у ребят ночует.
У ребят – это значит в старой панфиловской квартире. Димка накрепко подружился с братом и Иркой, и теперь всякий свободный вечер они проводят вместе, спаянные общими воспоминаниями и пережитой опасностью. Студенческая жизнь не поглотила Ирку и Марека, они жили в панфиловской квартире, и ничего, казалось, не изменилось – по очереди готовили еду, убирали, Димка, ночуя у них в отсутствие дома отца, занимал спальню Панфилова, и впускать кого-то в этот привычный и устоявшийся мир они не торопились. Не устраивали вечеринок, не приглашали к себе новых знакомых – им отчего-то не хотелось видеть чужих в доме, который они создали для себя, вернее, просто перенесли из родного Александровска сюда, в Питер. Только мам рядом не было, но быт они наладили привычный, и нет там места чужим.
– Тогда поедем. – Матвеев свернул картинку и закрыл компьютер. – Замотался я сегодня, но очень много успел, ребята молодцы.
– Сам же их и выучил всему, отчего ж не молодцы. – Панфилов посмотрел на часы. – Так едем, что ли?
– Едем, Сань.
Они спустились вниз к машине Матвеева. Забросив в салон портфели, забрались внутрь. Матвеев завел двигатель. Подземный гараж-стоянка был почти пуст, и он выехал на улицу и свернул в переулок – там было не слишком интенсивное движение, и можно было проехать дворами.
– Павел увяз в этом деле по самые уши и что-то явно нарыл, но не говорит, что именно. – Панфилов потянулся к портфелю, лежащему на заднем сиденье, и достал оттуда апельсин. – Будешь?
– Ты его почисти, что ли.
– Ну, это понятно. – Панфилов поддел ногтем кожуру и сноровисто снял ее с апельсина, в машине резко запахло цитрусом, и Матвеев понял, что очень голоден. – Придумали буржуины, понимаешь, резать их дольками прямо в кожуре и есть как дыни, а по мне так-то оно удобнее.
Матвеев молча взял у него из рук половинку апельсина и запихнул ее в рот, чувствуя ароматный сок и понимая, что до Александровска он доедет в состоянии скулящего от голода пса.
– Ты не обедал. – Панфилов снова потянулся к портфелю. – Жениться тебе надо, Макс. На вот, мне Лерка бутербродов соорудила, да не все съел.
На самом деле Панфилов нагло врал. Бутерброды эти сделал он сам за полчаса до того, как появился в кабинете Матвеева. Он точно знал, что друг-приятель не обедал и вообще забыл обо всем, а потому достал из холодильника банку гусиного паштета и сделал два бутерброда – в аккурат чтобы доехать до Александровска и не умереть от голода. Он точно знал, что Матвееву и в голову не придет уличить его во лжи и вообще задуматься над происхождением деликатеса.
– О, в самый раз. – Матвеев выхватил у него из рук аппетитно пахнущий бутерброд и даже заурчал, вгрызаясь в него. – Да, не обедал, замотался и забыл. Не до того было, работа ждать не будет.
– Как говорит моя жена – работа не член, стояла и будет стоять. – Панфилов засмеялся, вспомнив Леру и ее сентенции. – Сам не верю, что сказал это. Ведь столько лет ничего вокруг не видел, кроме работы. Эх, Макс, жизнь-то наладилась, похоже.
– Похоже, наладилась. – Матвеев вздохнул. – Черт, Майе не позвонил даже…
– Ничего. Она умная барышня, поймет. – Панфилов хмыкнул. – Пусть привыкает, ведь ты другим никогда не будешь.
– А никто не становится другим, Сань. В том-то и дело, что люди, заводя отношения, думают: вот он или там она сейчас так себя ведет, а поженимся – исправится, поменяется. И связываются с неподходящим человеком, надеясь, что тот изменится. А с чего бы ему меняться? Пока встречи-букеты-конфеты, все устраивало, а теперь партнер требует меняться? Ну и начинаются скандалы, недовольство – глядишь, разбежались, и все. Нет, так не должно быть. Либо ты принимаешь человека и изначально миришься с его недостатками, либо понимаешь, что его недостатки перевешивают для тебя его достоинства, и не морочишь ему или ей голову, а ждать, что другой человек ради тебя изменится, – глупо, недальновидно и непорядочно. Ну, где-то так.
– Браво! – Панфилов даже присвистнул от удивления. – Много ты об этом думал, Макс.
– Думал. – Матвеев свернул на шоссе и утопил педаль газа. – Просто давно мы с тобой никуда не ездили, Сань. Вот так, как раньше, – вдвоем, без детей, охраны, коллег.
– А ведь и правда. – Панфилов удивился, прикидывая, сколько же времени прошло. – Года четыре мы не ездили вместе, ты прав. А я и не заметил…
– И я не заметил. Время быстро бежит, Сань, – работа, дети, постоянно надо что-то успеть, догоняешь время – а ведь не догоним все равно, оно нас уже обскакало.
