Лариса Соболева - Негр Артур Иванович
Ее мучили не только немыслимые боли, но и допросы: где брала наркотики, чем занималась и так далее. Ни разу Стелла не упомянула, что у нее есть брат. Занимаясь втайне от родных проституцией, она позаботилась, чтобы случайно не вскрылся род ее занятий, приобретя фальшивые документы, с которыми и попадала в милицию еще много лет назад. Потом правовые органы города стали снисходительней относиться к секс-бизнесу; в причины возникшей лояльности Стелла не вдавалась – ослабили вожжи, и ладно, но на всякий случай оставалась Риммой Лапкиной из сибирской деревни. По ее настоянию Павел представлялся просто знакомым.
– Узнают, что ты мой брат, затаскают, а чего хуже – на тебя на самого навесят всякой дряни, – нашептывала она ему в больнице. – Не спорь со мной, я их всех лучше знаю. Не приходи часто. Лучше говори, что мы мало знакомы, подружка просила навещать, сама не может.
Звучало все это неубедительно, но Павел выполнял условия игры. Да и не больно-то старались правоохранительные органы сцапать наркодельцов, так, отписывались. Кому есть дело до конченой наркоманки, которая не в состоянии соображать, хотя Стелла соображала, несмотря на адовы муки. Однажды она попросила нагнуться поближе.
– Павлик, прошу тебя, – зашептала пересохшими губами, бледными и растрескавшимися. – Я не могу больше... Это все, конец, ты понимаешь?
Она выглядела ужасно: глаза ввалились, кожа болезненно-желтого оттенка и слезы выкатывались из глаз, смотревших с мольбой. Совсем жуткое зрелище.
– Брось, Стелла, тебя вылечат, – неуверенно сказал он.
– Нет, милый, я подыхаю. Павлик, ты меня любишь?
– Конечно, Стелла...
– Тогда... принеси все. Сегодня же, ночью. Ты должен мне помочь. Мне так плохо и больно...
– Ночью меня никто не пустит.
– Ты пройдешь, я знаю. Ты можешь все.
– Но почему ночью?
– Спокойней ночью... никто не помешает. Пожалуйста, Павлик... у меня нет сил... нет сил...
Не мог ей отказать. В конце концов, она имеет право на выбор: страдать или получить облегчение, хотя бы ненадолго. Он пообещал прийти и до сумерек мастерил марлевую повязку на лицо, докторскую шапочку, а халат у него имелся. Часов в шесть Павел отправился искать Адреналину. Эту чертову куклу отловил около девяти вечера. Но, помимо геры, он еще кое-что потребовал:
– Раствор хлороформа нужен. Срочно, сейчас.
– Да? И где я тебе его возьму сейчас? Рожу?
– Достань. Очень нужно. Только ты можешь.
Видимо, девушка увидела в лице Павла нечто, что заставило ее сменить вульгарно-наглый тон:
– Попробую, раз так нужно. Жди здесь.
Она испарилась, а Павел остался мерзнуть на улице среди светивших огней, в тот год весна не пускала тепло. Мимо проносились машины, куда-то спешили толпы людей, а он прохаживался взад-вперед, сунув руки в карманы куртки и пряча нос в шарф.
Одиннадцать... Двенадцать...
В двенадцать часов Стелла должна выйти из палаты и ждать его в женском туалете... Павел нервничал, бил кулаком в ладонь, высматривая Адреналину. Ну, тварь, если обманет...
Взвизгнули тормоза, пружинисто стала машина, из нее выпорхнула долгожданная Адреналина. В подворотне она, отдавая геру и пузырек, одновременно протянула детскую ладошку:
– На такси гоняла, так что, мой мальчик, гони бабки и за такси.
Денег хватило тютелька в тютельку, остался Павел с одним-единственным задрипанным рублем.
В любой больнице есть черный ход, обычно его закрывают, но бывает – нет. На последнее Павел не рассчитывал, поэтому замыслил действовать так: если дверь окажется запертой, он достучится, убедит открыть, а потом воспользуется платком, смоченным хлороформом, и пусть человек спит себе.
План удался. Пожилой мужчина «отдыхал» под лестницей, а Павел торопливо надевал халат, шапочку и марлевой повязкой закрыл лицо. Держа платок с хлороформом наготове, он поднялся на третий этаж, миновал несколько коридоров, никем не замеченный.
Стелла сидела на кафельном полу туалета совершенно мокрая, словно водой ее окатили, с хрипом дышала, и только глаза лихорадочно блестели, следя за каждым движением Павла. Когда же он поднес наполненный шприц, всхлипнула:
– Здесь не хватит.
– Хватит, Стелла. Раздобуду денег, принесу еще.
– Нет, я не о том...
– О чем же?
– Не хватит, чтоб умереть.
– Ты что! Зачем умирать? – испугался Павел.
– Послушай меня, Павлуша... Я не могу больше... Все равно подохну... Нет, слушай! – схватилась она за него, когда он попробовал встать. – Не хочу болей, ты же не представляешь... Чтоб не больно хочу. Сразу. Я так решила. Ну что меня ждет? Принудительное лечение? Это та же тюрьма, Павлик... Я не вынесу лечения, мне уже ничего не поможет. Помоги мне... пожалуйста... умоляю... У тебя же есть нож?
– Да, – еще не понимал он.
– Сейчас ты вколешь... я не могу сама, видишь?.. (Руки Стеллы тряслись, пальцы были скрючены.) Подожди немного и... и... перережь мне вены...
Не было предела его возмущению, но он и слова не смог сказать, Стелла вцепилась мертвой хваткой и торопливо говорила:
– Павлуша, родной... умоляю... Я ничего не почувствую, клянусь тебе! Хочу легкой смерти, иначе... я выпрыгну из окна или повешусь... Пожалей меня! Это будет облегчение... Пожалей...
Она беззвучно плакала, вздрагивая и шумно втягивая воздух в себя. Он понял, что должен это сделать. А по спине пробегал холодок. Собравшись с духом, пообещал:
– Хорошо. Я сделаю.
– Ты не обманешь?
– Нет.
– Нож оставь со мной, пусть думают – я сама.
Она погладила его по щеке из последних сил и, улыбнувшись, выговорила:
– Ангел мой... ты такой хороший... Грех беру на себя...
Колоть некуда. Он помог ей лечь навзничь, перевязал туго бедро, стянул на тощей талии пояс, вздулась жила в паху.
– Мне было с тобой хорошо, – бормотала Стелла.
Ее тело постепенно освобождалось от напряжения, обмякало, глаза подернулись опьянением, и в их глубине просматривалось облегчение. Мда, ей стало легче, она отключалась, но тем не менее напомнила:
– Ты обещал... Сделай... обеща... мой грех... Прощай...
Павел ослабил жгут и пояс, посадил сестру, прислонив спиной к холодной стене, поцеловал в губы.
Потом достал нож, небольшой складной нож, раскрыл... и не мог набраться храбрости выполнить просьбу.
Отца убил случайно, сейчас предстояло убить сознательно. Отца он ненавидел, Стеллу любил, как только мужчина может любить женщину и даже больше... больше...
Рука с ножом несколько раз взлетала и медленно опускалась. Не могу! – хотелось крикнуть.
А Стелла не хочет мучений, надеется на него... Он должен... должен!..
– Прощай, Стелла, – сказал он тихо и рассек руки сестры.
Из ран заструилась кровь, вмиг подол халата и ночной рубашки набух, размок. Лицо Стеллы бледнело, губы не отличались от кожи... Она казалась спокойной, словно спала. Да, уже спала... Совсем немного осталось до сна вечного. Павел бросил в подол, не успевающий пропускать кровь, нож, который погрузился в красную жидкость почти полностью, и тем же путем вернулся.
На улице он глубоко вдыхал воздух, стараясь заглушить запах крови. О, этот запах... Представил Стеллу, сидящую на полу туалета у кафельной стены с безвольно опущенными руками на коленях и вдруг... заплакал. Он плакал горько, навзрыд, но последний раз в жизни...
Россия
Ему было двадцать семь лет, когда он пересек русскую границу в свите посла Долгорукого. Их встретила метель, обычная русская метель с мокрым снегом и завываниями. Пахнуло домом, детством, выступили слезы радости. Замечательно, что слезы никто не мог видеть из-за снега, облепившего лицо.
– Я дома, – шептал Абрам, почему-то радуясь.
На постоялом дворе все осталось прежним: те же постройки, та же ветхость и убогость, какие он запомнил, когда его с братом Алешкой вез Уткин и остановился здесь сменить лошадей. Теперь здесь решено заночевать.
«Где ты теперь, Алешка?» – подумал Абрам, подходя к тому самому месту, где тогда стояла карета.
Слишком хорошо он запомнил все, что происходило в России с момента его появления в этой стране. Живо представил и мальчишку с заячьей губой, и мужика в тулупе, и снег... А метель завывала, обрушиваясь на Абрама.
– Не желаете ли в избу пожаловать согреться?
Абрам обернулся. Разглядел в темноте мужика в тулупе, он жестикулировал в сторону изб. Абрам кивнул и пошел за ним. Пройдя сени, он попал в просторную горницу, предназначенную для ночлега проезжающих. Припав к печке, грелись два француза, спешивших в Россию за легким заработком – преподавать ставшие модными язык и танцы. В котле закипала вода на печке, у стен стояли лавки да топчаны, из освещения – две лучины да огонь из печи. «Не Версаль, – с грустью подумал Абрам, сбрасывая шубу и снимая шляпу. – И даже не казарма в крепости Ла Фер». Мужик вдруг охнул. Не глядя на него, разматывая шарф, Абрам сказал с усмешкой:
– Что, черного моего лика испугался?
