Елена Михалкова - Пирог из горького миндаля
Людмила вздохнула.
– Прохора, бывало, несло. Как начнет… – она махнула рукой. – Ужасных слов он наговорил Веньке. Мол, и твари-то они с Тамарой безмозглые, и пацана сведут в могилу, и живут они в дерьме, а мальчику нормальный дом нужен. Я так поняла, он к тому вел, чтобы Пашку себе оставить. Но тут Тамара встала на дыбы! Малыша у Раисы выхватила, к себе прижала. Кричит: «Уезжаем! На порог больше не ступим!» И правда, собрались и уехали. Прохор еще и поэтому бесился. Они его никогда не слушались, Венька с Тамарой. Независимые!
– А Раиса?
– Ох, она так плакала, бедная! Ей эта ссора – как ножом по сердцу. Очень уж она младшенького своего любила. Оно и понятно!
– Почему же понятно? – заинтересовался Макар. – Старший сын успешный, свой бизнес, заработок хороший. А Вениамин черт знает чем занимается, с отцом поссорился, навещает редко.
– Да разве в этом дело! – засмеялась Людмила. – Юра с детства сухой, твердый, и все у него по линеечке расчерчено. А Венька с матерью был кроткий и нежный. Все обнимал ее – ну прямо обвивал, как вьюнок. Раисе очень этого не хватало.
– Прохор ее не бил?
– Чего не знаю, того врать не буду, – открестилась Людмила. – Да нет! Вряд ли. Не то чтобы он добрый был, Прохор наш, упокой господь его душу. Но на Райку руку поднимать… Это как фикус пороть. Кому в голову придет!
Илюшин достал из рюкзака планшет, открыл на нем фотографию.
– Вы помните, при каких обстоятельствах был сделан этот снимок?
Людмила протянула руку и чуть не выронила планшет.
– Ай! Простите. Тяжелый!
– Ничего. Так вы помните?..
– Еще бы! Это Прохор делал. Он фотографией увлекался. У него камера была с огромным объективом! Ну хобот, натурально. Он иногда уходил снимать с утра, а потом на целый день запирался у себя наверху. Проявлял там чего-то, печатал…
– Вы видели результаты его работы?
Людмила вернула планшет Илюшину и задумчиво покачала головой:
– Кажется, нет. Но я не особо интересовалась. Мне его фотки были по барабану. Да и книжки тоже.
– Из-за чего поссорились Юрий и Вениамин? Вы знаете?
– Не помню, – с сожалением призналась Людмила. – Кажется, они собаку не поделили.
– Собаку?
– Ага. Или наоборот, выгнать ее хотели… Не было меня тем летом у Прохора, я в санатории подлечивалась. Танька все видела. У нее спросите.
«Похоже, не врет». Илюшин видел перед собой словоохотливую женщину, которая, кажется, искренне переживала, что не в ее силах помочь. «Или хорошая актриса. Придется ехать к Татьяне». Яна Тишко просила не впутывать ее мать в расследование, но Макар намеревался выяснить, что послужило причиной ссоры братьев. Уже второй человек говорил ему, что это была сущая ерунда. Однако из-за этой ерунды Юрий Савельев много лет не разговаривал со своим братом.
Людмила, улыбаясь, выжидательно смотрела на него. Ей и в самом деле нравилось разговаривать с юношей. Нравился его неподдельный интерес, который он к ней проявлял. Может быть, она даже привлекает его как женщина, а не как этот… как его… источник информации.
Она кокетливо поправила локон. Никакого флирта, конечно! Но так приятно вести себя легкомысленно и чуточку воображать, что могло бы быть, если бы…
– Знаете, меня удивляет одна вещь, – начал Макар.
Людмила приготовилась принимать комплименты возрасту. Да, на свои без малого пятьдесят она не выглядит. Кожа свежа, морщин почти нет…
– Вы совсем не удивились, когда я сказал, что Яна Тишко затеяла новое расследование.
Людмилу выдернули из ее фантазий, как морковку из грядки.
Сыщик смотрел на нее внимательно, чуть прищурившись. И взгляд его смущал, но совсем не в том смысле, в каком грезилось Люде.
– Я подумала, может быть, она хочет…
Бормотание оборвалось на полуслове.
– Хочет чего? – с вежливым любопытством осведомился Макар.
Людмила молчала. На щеках выступил легкий румянец.
– Хочет узнать что-нибудь новое! – нашлась она. – Ей ведь было тогда всего одиннадцать.
– Двенадцать.
– Да-да! И она все забыла. А теперь вспоминает!
Нет, ей определенно перестал нравиться этот взгляд. Слишком он вкручивается в нее. Точно сверло. Парень так смотрит, будто хочет вскрыть Людмиле черепную коробку и покопаться в ее извилинах.
– Вы знаете, кто убил Павла Варнавина?
Молчание.
– Люда, вам известно, кто на самом деле убил Павла Варнавина?
– Д-девочка, – выдавила Людмила. – Танькина дочь. – Она решительно поднялась. – Слушайте, да не знаю я! Что вы ко мне привязались!
– Сядьте, пожалуйста, – попросил Илюшин. – Мне на вас снизу смотреть неудобно.
Людмила сообразила, что в таком ракурсе выглядит не очень эффектно, и послушно опустилась на скамейку.
– Вам известно что-нибудь об обстоятельствах смерти Павла Варнавина, чего вы не упоминали в своих показаниях?
Женщина помотала головой.
– Я считала, это Яна. Не задумывалась особо…
– Не задумывались? – переспросил озадаченный Макар.
– А над чем? – простодушие ее было поразительным. – Случилось несчастье. Ну что ж… Бывает. Пашу похоронили, Венька его оплакал. А жизнь-то дальше идет! В моей, уж извините, не хватает места переживаниям о чужом подростке. О себе бы позаботиться!
Илюшин начал догадываться, отчего эта женщина так хорошо выглядит в свои сорок девять лет.
– Вы не жалели мальчика?
– Яну жалела. А Пашу – нет. Не нравился он мне.
– Почему?
Снова этот удивленный голубой взгляд.
– Женьке моей мешал. Прохору она была по душе, он готов был ее облагодетельствовать. Но Пашка вечно вылезал и все портил. Отвлекал деда!
– Это вы его убили?
Она рассмеялась, мигом забыв о недавней тревоге:
– Да зачем мне? Не выдумывайте! Яна его убила.
– Нет. Это не она.
– Значит, кто-то другой, – легко согласилась женщина. – Да только больше некому. Разве что Танька могла… – она задумалась. – Да, Танька запросто могла бы! Она бы всем нам бошки размозжила, будь ее воля!
– За что?
– А за то, что живем вольно, как захотим. Летаем, а не с цепями ползаем. Но ведь цепи-то она сама к себе приковала. Развелась ты с мужем – ну заведи себе нового мужика! Пусть он тебя кормит! Нет, Танька за свободу какую-то держалась, красивые слова о самостоятельности твердила… Ну и к чему тебе эта свобода? Лучше бы у меня училась, дурочка!
Людмила торжествующе посмотрела на Макара, как будто на его месте сидела сраженная завистью Татьяна.
Слушать этот панегирик собственной предприимчивости Илюшину надоело.
– Вы бывали в доме Изольды Дарницкой? – спросил он, чтобы отвлечь ее.
Эффект от его вопроса был поразительный. Кровь отхлынула от лица Людмилы. Полные розовые губы посерели, в глазах вспыхнул испуг.
– Люда?
Она не сразу справилась с собой.
– У Дарницкой? Н-нет. Никогда!
– Вы уверены?
– Не приглашала она меня к себе!
Голос Илюшина приобрел пугающую вкрадчивость:
– Вы бывали в доме без ее приглашения?
Людмила закусила губу и отрицательно помотала головой.
– Вам что-нибудь известно о ее смерти?
Женщина вскочила.
– Идти мне пора. Времени-то уже… – Она подняла к глазам правую руку, на которой не было часов, спохватилась и быстро заморгала. – Я вам все сказала!
– Нет, не все.
– Ничего я не помню, клянусь! Убили ее грабители.
– Вы знаете, кто это был?
– Нет! Ничего не знаю! Извините!
Илюшин смотрел, как она торопливо уходит, почти бежит по двору: тяжеловесная, в туфлях на высоких каблуках. Перед тем как скрыться в арке, Людмила испуганно обернулась. Кажется, боялась, что он ее преследует.
Илюшин не собирался идти за ней. Вместо этого он вытащил из кармана хирургические перчатки и спокойно снял с планшета отпечатки ее пальцев.
Затем достал телефон и обнаружил пять неотвеченных вызовов от Сергея.
– Если Кошелева ничего не знает об убийстве Варнавина, то о смерти старухи ей что-то известно, – сказал Макар, едва набрав его номер. – Разговорить ее мне не удалось, она боится.
– Прохор был знаком с Геннадием Козицким, – в тон ему ответил Сергей. – Он рецензировал его рассказы и помогал пристроить в журнал.
Илюшин осмыслил новость.
– И Раиса оставила после смерти наследство Яне Тишко, – вслух подумал он. – Серега, мы, похоже, знаем, кто убийца.
– Но какой смысл Прохору убивать соседку? Зачем? Денег у него и так куры не клевали…
Бабкин осекся.
Они с Илюшиным одновременно подумали об одном и том же. Прохор создавал миф о своей жизни, и в этом мифе центральной фигурой был он сам – преуспевающий писатель, певец родного края, которому край отплатил благодарностью. Огромный дом, просторный сад – и все это на гонорары, полученные за книги. Успешность Тульского Зодчего была неотъемлемой частью легенды. Историю о нищем таланте, замерзающем в коммуналке, Савельев тоже мог бы воплотить. Но он выбрал иной сценарий.
Вполне возможно, что все это только декорация. Картонная стена на фанерных подпорках. Образ жизни Прохора на первый взгляд свидетельствовал о его богатстве. Но что, если не было никаких гонораров? Вдруг это тоже часть мифа?
