Второй выстрел - Вера Михайловна Белоусова
— Почему?
— Сейчас… Из слов Матвея со всей определенностью следует, что либо он, либо Гоша ваш разговор слышал. Об этом свидетельствует фраза насчет «свидания сыночку», то есть вам, извините. Откуда бы иначе ему об этом знать? Если разговор слышал Матвей, то зачем ему сообщать об этом вам — под каким бы то ни было соусом: якобы со слов Гоши или как-нибудь еще? Зачем вообще поднимать эту тему? Другое дело — Гоша. Он может, к примеру, опасаться, что его реплику, обращенную к Андрею, слышал кто-то третий. Да и сам Андрей… Мы же не знаем, какие у них на самом деле отношения. Я-то думаю, что они заодно, но — кто его знает… Словом, у Гоши больше оснований загодя, профилактически, так сказать, свалить на кого-нибудь другого. Почему именно на Матвея? Думаю, потому, что он понял — Матвей мог слышать. К примеру, стоял в тот момент ближе всех. Скорее всего, что-нибудь в этом роде…
— Гоша, театр, черти… — задумчиво пробормотал я.
— Это — да! — подхватил Мышкин. — Но ведь беда-то в том, что все это ничего не значит.
— То есть как?! — возмутился я.
— Гоша мог слышать не весь разговор, а только финал — насчет свидания. Или, скажем, наоборот: он слышал все и все рассказал Андрею, а Матвей уловил только обрывок этого разговора. А может, Глинка тоже что-то слышал, но предпочитает молчать? Пока наименее вероятным представляется Матвей… и боюсь, это единственное, чего мы пока добились…
— Какая-то каша, — сердито сказал я. — Как это?., сумбур вместо музыки…
Я чувствовал себя страшно разочарованным. Выходило, что все мои усилия были без толку. Мышкин тоже выглядел смущенным, почти виноватым. Мы наметили еще кое-что — Мышкин, например, сказал, что все-таки попытается поговорить с Гошей и осторожно покопать насчет наркотиков — и снова сговорились созвониться и встретиться, но в глубине души я не сомневался, что сюжет исчерпан. Он, по-моему, тоже, а впрочем — не знаю… Мы и не предполагали, что на следующий день одна дурацкая случайность сдвинет нас с мертвой точки.
То есть «сдвинет» — это, пожалуй, не совсем точно. Эта случайность сама по себе ничего не разрешила, а только задала новую задачку, которая направила наши мысли в новое русло, а уже потом… Впрочем, я, как обычно, забегаю вперед. Итак…
В тот же день, вечером, мать спросила, не знаю ли я, куда девались ключи от отцовской машины.
— Ничего невозможно найти! — с раздражением сказала она, переходя от одного ящика к другому. — Мой зам просит ее продать. Я подумала — почему бы и нет? Завтра он приедет смотреть, а ключей — нету. По-моему, он обычно держал их в ящике — ты не помнишь?
— Погоди, — возразил я. — Почему обязательно в ящике? Они могли остаться в кармане. Надо проверить все карманы.
(Странно, кстати, что это не пришло мне в голову в тот день, когда я никак не мог доехать до Ольги.)
— Правильно! — воскликнула мать. — Умница! Поможешь? Проверяй ты шкаф, а я — вешалку.
Я принялся методично обшаривать наружные и внутренние карманы курток, пиджаков и брюк. В какой-то момент в руке у меня оказалась скомканная бумажка, которую я — убей, не знаю, зачем — вытащил и развернул. Это был конверт, адресованный моему отцу. Ни имени, ни адреса отправителя на нем не было, но я обошелся без них. Почерк на конверте был мне слишком хорошо знаком. Письмо было от Соньки — в этом не могло быть ни малейших сомнений. Одной рукой я продолжал держаться за рукав домашней куртки, из которой его извлек. Это была та самая куртка, в которой он сидел у себя в кабинете в тот самый день, когда пришло то загадочное письмо и впервые зашла речь о ленте Мёбиуса. Почти в ту же секунду мать воскликнула:
— Нашла! Умница, Володька! — и обернулась ко мне.
Я растерялся и поспешно сунул конверт в карман — свой, а не отцовский. Разумеется, она заметила и мою растерянность и мой неловкий жест.
— Что там такое? Ты что-то нашел?
— Н-нет, ничего, — ненаходчиво промямлил я. — Это — так…
Она не стала настаивать, только внимательно на меня посмотрела. Тут мне впервые пришло в голову, что неизвестно еще, кто, что и от кого скрывает — из нас двоих, я имею в виду. Может, она все знает про отца и Соньку и просто меня щадит?..
В общем, я остался с этим конвертом один на один. Я почти не сомневался, что конверт — от того самого письма, хотя формально это было, наверно, недоказуемо. Но мне-то что до того! Слишком уж много совпадений — я не мог поверить, что тут затесалось еще одно письмо, не имеющее ко всему этому отношения. А раз так, то выходило, что письмо, которое привело отца в такое странное состояние, было от Соньки. Конечно, в первый момент, еще в столовой, он мог смутиться просто потому, что боялся, как бы кто-нибудь из домашних не узнал почерка. Но потом, в кабинете… Ведь он явно был не в себе. Конечно, «после» не значит «из-за» — но в этом случае, убейте меня, так оно и было. Именно это письмо было у него в руке, когда я вошел… И значит, Сонька все-таки тут замешана… У меня больше не было сил держать все это при себе.
На следующий день я все рассказал Мышкину. Я рассказал про отца и Соньку, про свой разговор с отцом, про Сонькины таинственные исчезновения — сперва с дачи, а потом вообще неизвестно куда, про ее визит к Ольге, про пистолет и даже про «Первую любовь» — словом, все. Напоследок я протянул ему конверт и сказал:
— То письмо — помните? — написала она. Я уверен.
Мышкин долго вертел конверт в руках и в конце концов изрек с задумчивым видом:
— Хорошо обнаружить конверт, когда есть письмо. Я хочу сказать, когда знаешь содержание письма, но не знаешь, кто его написал. Тогда конверт — в самый раз. А у нас тут — одни неизвестные. Уравнение с одним известным…
Он начинал меня слегка раздражать. Ясное дело, лучше, чтоб и письмо было в наличии, и вообще, блюдечко с голубой каемочкой! Тоже мне сыщик!
— Кстати, — сказал я, хотя это было совсем некстати, — вы с Гошей встречались?
Он понимающе улыбнулся.
— Вы хотите спросить, Володя, делаю ли я что-нибудь полезное или просто сижу и жду, когда мне принесут готовенькое?