Убийства в Белом Монастыре - Джон Диксон Карр
Мастерс взял блокнот и мрачно кивнул.
– А кроме того, – сказал он, – мы от такой журналистики не в восторге. В конце концов, если кому-то посылают яд, это считается попыткой убийства. Смею спросить, вы это знали, мистер Эмери?
Эмери озадаченно посмотрел на Мастерса красными глазами. Затем неопределенно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.
– Да, но… Да какого черта! Это была хорошая история. И какая сейчас разница? Случилось кое-что похуже…
– Вы об этом что-нибудь знаете? – непринужденно спросил Г. М.
– Мне звонил Карл. Был пьян до чертиков. Могу я… могу я увидеть ее?
Сказав это, он вздрогнул и медленно перевел пустой взгляд на Г. М.
– Пьян до синевы. Сказал, мол, она в павильоне и вообще лежит в мраморном гробу. Бедняга расчувствовался до слез. Карл Райнгер. Я уж не знаю, но мы ей добудем лучший в Лондоне гроб, если не сможем перевезти ее через океан. Он сказал, Бохуна собираются арестовать. Повесят, так ведь? Вот это да…
Слова сыпались одно за другим, но в голосе его не чувствовалось силы. Он стучал пальцами по подлокотникам кресла. Его что-то мучило, и уж так была устроена его совесть, что он не мог успокоиться и остановиться.
– А теперь начистоту. Вы узнали бы рано или поздно. Если ее, как считает Райнгер, убил Бохун, то это моя вина. Потому что я сказал Канифесту… Сказал ему вчера после обеда, сбежал из больницы, чтобы сказать. Карл узнал только два дня назад и решил, что это лучший способ все предотвратить. Да. Я имею в виду, он узнал, что Канифест – их ангел, и…
– Тише, сынок. Выпейте. – Г. М. сонно повел рукой. – И давайте по порядку. Что именно вы сказали Канифесту?
– Что она замужем.
Мастерс перебил:
– Будет правильно предупредить вас, мистер Эмери: думайте, что говорите. По собственной воле вы признались в таком, что на вас теперь можно завести дело, – в злонамеренной попытке убить ее.
– Убить ее? – Эмери едва не вскрикнул и подскочил в кресле. – Боже, я никогда бы не причинил ей вреда! У вас тут свои представления о справедливости, но зачем же твердить об этом без умолку? Слушайте, несчастный, она была моей женой.
Воцарилась мертвая тишина, потом кто-то присвистнул. Эмери медленно обвел всех взглядом, и на его лице появилось подобие безысходной тоски.
– Да. Я знаю, что вы думаете. Обезьяна. Я. Никто. Тот, кого не приглашают в роскошные дома. Ладно! А теперь я кое-что расскажу вам. Я сделал Марсию Тэйт звездой. – Он говорил тихо, с каким-то яростным торжеством. – Спросите любого, кто поднял ее на такую высоту? Спросите и послушайте, что вам скажут. Она ведь прежде была никто. Есть много хороших режиссеров, работающих с хорошими актрисами, но если вы думаете, что это хоть что-нибудь значит, то глубоко ошибаетесь. Это не делает их звездами. Для такого нужна Обезьяна, то есть я.
Я готов был сделать все, что она пожелает, – и всегда делал. Одним из ее условий было, чтобы никто не знал про наш брак – это могло повредить ее карьере. Ну, наверное, она была права. Приятно осознавать, что она была привязана ко мне, а? И это все, что у меня было, – да, теперь вы сочтете меня последним дураком, ну и пусть. Я мог разве что говорить о ней, упоминать ее имя… Это было утешительно. Я называл ее Маргарита, потому что мне всегда нравилось это имя.
Его сиплый голос стих. Это последнее признание вызвало у него больше неловкости и стыда, чем все остальное. Эмери с вызовом огляделся и извлек из кармана большую плоскую серебряную флягу, которую он автоматически протянул остальным, прежде чем отпить из нее. Сделав долгий глоток, Эмери судорожно выдохнул.
– Да какого черта? – сказал он неожиданно усталым голосом и откинулся на спинку кресла.
– Хотите сказать, – недоверчиво прогремел Мастерс, – что вы позволили… Ну же!
– Новомодный брак. Ага. Начинаю понимать, – произнес Г. М. и сонно заморгал. – Не обращайте внимания на то, что он говорит, сынок. Это старший инспектор Мастерс, которого вот-вот хватит удар, и он уже вас подозревает. Знаю, говорить нелегко, но если можете, продолжайте – я столько всякого навидался в этом безумном мире, что практически ничему не удивляюсь. И все же вы дали бы мне в глаз, если бы я назвал ее пиявкой, верно?
– Что до меня, – сказал Мастерс, – то я хочу лишь одного: выяснить, кто убил мисс Тэйт. И поэтому я позволю себе задать мистеру Эмери один вопрос: знал ли он, будучи ее мужем, что мисс Тэйт и мистер Джон…
Его слова потонули в фырканье Г. М.:
– Вы понимаете, что он хочет сказать, сынок. Вы достаточно умны, чтобы отвечать на незаданные вопросы. Если лопату не называть лопатой, всем почему-то становится от этого легче, будто никакой лопаты вовсе не существует. Ну?
– Ох, перестаньте, – произнес Эмери, не открывая глаза. Он весь дрожал. – Да, я знал это. Вы довольны? Я знал это с самого начала. Она давно сказала мне.
– Понимаю, – пробурчал Мастерс. – И вы не…
– Если это делало ее счастливее… – мрачно ответил Эмери. – Мне было все равно. А теперь, бога ради, оставьте меня в покое!
Он возвысил голос, и Г. М., все это время внимательно на него смотревший, поднял руку, давая Мастерсу знак замолчать. Г. М., казалось, знал, что Эмери будет продолжать без подсказки.
– Я хотел, чтобы она продолжала – и чтобы стала великой. Да, великой. Меня совершенно не волновало, вернется ли она в Штаты, или пьесу поставят здесь. Я бы ее в любом случае поддержал. Трудно смириться с тем, что она мертва, вот и все… Это ранит больнее яда. Я хочу убраться из этой страны. Я никогда не понимал, что люди должны думать обо мне. Вот и старик Канифест посмотрел на меня, когда я сообщил ему, что женат на ней, словно я вошь. Что со мной не так? Слушайте, я вам рассказал, что
