Ритуал святого Валентина - Инна Юрьевна Бачинская
– Он не говорил. Сбежала и бросила… все? – Добродеев с сомнением покачал головой.
– Получается, бросила. А что ты вообще о нем думаешь?
– Сухой неинтересный тип, подозреваю, с плохим характером. Зануда, цифирь, сплошная серость. Но чувствуется диктатор. Маленький наполеон, видимо, давят комплексы. Я ее понимаю. Но вот так оставить все, побрякушки, тряпки… как-то не по-жен– ски.
– Согласен. Смотри, это ее спальня. – Монах протянул Добродееву айфон с картинками.
– Красиво! – Добродеев принялся с любопытством рассматривать. – А это что? Коробочка для пилюль?
– Пудреница. Уже уходил и заметил на полу около кровати, стал фоткать и вдруг услышал, как подъехала машина. Окно было неплотно закрыто.
Добродеев присмотрелся:
– Дорогая вещица. Серебро, позолота… или даже золото. Знаешь, Христофорыч, а ведь это омен! Она тебя задержала. Если бы не она, ты бы вышел из спальни и не услышал, как подъехала машина. Представляешь, что было бы, если бы Бражник тебя застукал?
– Это ты у меня спрашиваешь? Я-то как раз прекрасно представляю!
– А с другой стороны, он бы не сунулся в спальню жены, ты мог пересидеть там…
– Пересидеть? Докуда? – вскричал Монах. – До завтра? До послезавтра? Признайся честно, что облажался, пустил друга под танки, бросил раненого, сбежал с поля боя. И поставим точку. Я человек незлопамятный.
– Ладно, Христофорыч, облажался, больше не буду. Но ты же сам…
– Точка, Лео, – перебил Монах. – Ставим точку. Никаких «но». Обвиняемый признал свою вину и отпущен под честное слово. Иди, Лео, и больше не греши.
Добродеев вздохнул, кивнул и спросил после паузы:
– Больше ничего?
– Кое-что, Лео. – Монах «полистал» айфон, протянул: – Смотри! Это письмо незнакомки.
– Ни фига себе! – воскликнул Добродеев, закончив читать. – Ну Бражник! Ну жучила! Рыдал в жилетку, делился планами и ни словечка! И что это нам дает?
– Не знаю, Лео. Ад информандум[6]. Интересно, как он это воспринял?
– Спроси завтра у Эммы, может, она в курсе.
– Даже если она в курсе, то болтать не станет. Кремень.
– Что ей от тебя надо?
– Тепла, Лео. Обыкновенного человеческого тепла. Я произвел на нее неизгладимое впечатление, выслушал, напоил водкой, погладил по головке и утешил. Рассказал анекдот, наконец. Она и растаяла. Знаешь, эти жесткие сильные воительницы в душе ранимые, слабые, неуверенные в себе существа.
– Существа… Именно! – фыркнул Добродеев. – Неужели анекдот? Ты же презираешь анекдоты.
– У меня на них не хватает чувства юмора. Но один застрял, школьный, вот я его и… Не важно, Лео.
– Может, ты влюбился?
– В кого?
– Да в нее же! В Эмму!
– Я? Слушай, Лео… – Монах уставился на приятеля. – Мелькнула тут у меня некая мыслишка… Она многое знает, почти член семьи и доверенная особа. А что, если…
– Даже не думай! – твердо сказал Добродеев. – К ней в квартиру я не полезу. Ты же волхв, вот и выверни ее наизнанку. Не забудь цветы.
– Вот только не надо, Лео. Не полезет он! Конечно, все на мне. Разузнай хотя бы насчет письма… мало ли. Сможешь?
– Смогу. Кофе будешь?
– Давай! На верхней полке.
– Знаю! – Добродеев полез в буфет…
Глава 23
Романтический ужин. Взрыв
…Где-то сбоку люди ходят,
Что-то ищут и находят,
Я ж стою посередине,
Словно мышь в пустой корзине…
Юрий Кукин. Темиртау
Монах стоял посреди площади с красной розой в руке. Роза была завернута в розовый целлофан, и он чувствовал себя малолетним идиотом. Он был уверен, что Эмма рассматривает его в окно, потому и выбрал такую позицию: пусть видит, на что он идет ради нее. Целлофан был ядовито-розовым – другого в лавке не оказалось, – а роза на длинном шипастом стебле напоминала булаву.
Елку и новогодние киоски давно убрали, площадь была пуста и продуваема сквозняками, но зато открылся фантастический вид на золотоглавую Святую Катерину. Монах засмотрелся, раздумывая о том, что мы погрязли в быту и всякой нестоящей ерунде, совершенно перестали обращать внимание на мир вокруг – на дерево, траву или Святую Катерину, воспринимаем их как должное… Воспринимаем? В том-то и дело, что не воспринимаем вовсе. Не замечаем. В природе уже вечерело, собор был подсвечен софитами, тепло и мягко светилось золото куполов и белые стены, Монах смотрел и смотрел, совершенно не чувствуя, что уже не один.
– Красиво! Я тоже любуюсь. – Эмма смотрела на него с улыбкой.
– Эмма! – Монах приобнял ее, прижал к себе. – Добрый вечер! Красиво. Задумался о том, что мы перестали воспринимать чудо. Этому собору около трехсот лет, представляете, сколько он повидал? Мы, как муравьи, суетимся, бегаем, падаем, жадничаем, обижаем близких, а он стоит. Как вы? В порядке?
Он с улыбкой смотрел на нее, отмечая что-то новое в облике… Никак, подкрасилась? Вместо старушечьего узла на затылке ровные прямые волосы, светлее, чем в прошлый раз, похорошела, глаза ярче и голубее…
– Нормально. Мы не муравьи, у них полный порядок и дисциплина.
– Согласен, сравнение… высокомерное и очень человеческое. Нам до них далеко. Зато у них нет творческого начала…
– Верно. Они не сочиняют музыку и не пишут картин.
– Именно! Так что кесарю кесарево, как говорится. А это вам! – Монах протянул ей розу.
– Спасибо! – Эмма поднесла розу к носу и понюхала – жест вполне ожидаемый и естественный, хотя что можно почувствовать через целлофан. – Олег, вас, наверное, удивил мой звонок… – Она смотрела ему в глаза.
– Я ожидал вашего звонка, Эмма, – сказал Монах.
– Я настолько предсказуема?
– Все мы предсказуемы в известной мере. Я вас заинтересовал, вы позвонили. Я рад, что мы встретились. Хотите, пойдем в парк? С террасы виден закат, последние сполохи. В городе снега уже нет, а там еще лежит.
Эмма кивнула, и они отправились в парк. Зажглись фонари, подмерзший снег трещал под ногами; сумерки размывали деревья и кусты, от земли поднимался легкий туман. За рекой тянулись заснеженные луга, черный лес стоял на горизонте. Посреди реки дымилась большая промоина. Они молча стояли и смотрели. Тишина здесь была удивительная, едва слышный гомон города лишь подчеркивал ее…
…Они заняли столик в углу, у окна. Им был хорошо виден зал небольшого ресторанчика с посетителями, а через окно –
