Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина
– Я смотрю, вы и в самом деле в теме, – усмехнулась Юлия. – Короче, мама не возражает, она подберет вам дедовы записки по тому делу, сделает сканы и пришлет на «мыло». Адрес только скиньте.
Петр рассыпался в цветистых благодарностях и немедленно отправил Холодковой адрес своей электронной почты.
Первая половина дня прошла на ура!
* * *
«…После заседания бюро обкома первый секретарь Логунов попросил меня зайти к нему в кабинет. Я думал, что он приглашает не только меня, но и начальника УВД области, и областного прокурора (коммунисты, занимавшие эти должности, в обязательном порядке являлись членами бюро), потому что в том году тема усиления борьбы с преступностью была на одном из первых мест, но оказалось, что он позвал только меня. Я очень удивился. Никто из судей областного суда вроде бы ни в чем не проштрафился, во всяком случае мне ничего такого в тот момент известно не было.
Когда мы вошли в кабинет, Логунов велел секретарше принести нам чаю. Было видно, что он собирается завести какой-то серьезный разговор, и я даже немного заволновался.
– Василий Сергеевич, на днях к тебе в суд поступит дело. Нужно отнестись со всей партийной ответственностью, – начал он.
– Разумеется, – ответил я, еще не понимая, о каком деле идет речь. – Мы всегда рассматриваем дела объективно и беспристрастно, руководствуясь партийной совестью и внутренним убеждением.
– Не сомневаюсь, Василий Сергеевич, не сомневаюсь.
Он пожевал губами, отхлебнул чаю из стакана в мельхиоровом подстаканнике. Потом продолжил:
– Слушание дела придется закрыть. Никого из посторонних быть не должно. Никаких родственников, соседей, друзей и знакомых. Только участники процесса.
Это мне сразу не понравилось. Со слов Логунова выходило, что дело в моем суде будет слушаться по первой инстанции, хотя для этого существуют районные народные суды, а в областном рассматриваются кассации или надзорные дела. Для того чтобы дело слушалось сразу на уровне области, оно должно быть повышенной важности: особо тяжким, имеющим политическую окраску либо расстрельным. Правда, статья 40 Уголовно-процессуального кодекса позволяла вышестоящему суду принять к своему производству в качестве суда первой инстанции любое дело, подсудное нижестоящему суду, но для этого должны существовать хотя бы минимальные основания. Проводить закрытые процессы можно только по делам, где фигурирует государственная тайна, а также по половым преступлениям или если подсудимым является несовершеннолетний. Но гостайна в областном суде – это крайне маловероятно. Значит, либо малолетка, либо изнасилование или развратные действия. Еще мог быть, конечно, гомосексуализм, но, опять же, областной суд такому извращению не по рангу, 121-ю статью слушают по первой инстанции в районных судах, и случается такое раз в сто лет, а до второй инстанции дело вообще никогда не доходит. Разве что в подобном безобразии виновен член партии, занимающий высокий пост… Тогда понятно, что дело во избежание огласки лучше забрать из района наверх.
– Слушаю вас внимательно, товарищ первый секретарь, – осторожно сказал я.
– Речь идет об обвинении некоего Виктора Лаврушенкова в убийстве певца Астахова.
Ах вот в чем дело! Я с облегчением выдохнул. От прокурора области я уже слышал, что дело было на особом контроле на самом верху, потому что Брежневу очень нравился этот певец. Честно сказать, я не знаток и оперу не люблю, но моя супруга была от него в восторге и часто просила достать билеты в Большой театр, ходила с подругами, такими же поклонницами Астахова. Следствие вел Полынцев Аркадий Иванович, лучший следователь в прокуратуре области, и я по опыту знал, что если уголовное дело пришло от него, то в нем не будет ни сучка ни задоринки. Прокурор говорил, что обвинение предъявлено человеку с явными признаками тяжелого психического заболевания, что и подтвердила стационарная судебно-психиатрическая экспертиза, которую проводили не где-нибудь, а в институте судебной психиатрии имени Сербского, в компетентности которого ни у кого не может быть ни малейших сомнений. Никакими гостайнами, высокопоставленными подсудимыми, изнасилованными девицами и несовершеннолетними преступниками тут даже и не пахло.
Я совершенно успокоился.
– Такое уголовное дело вовсе не требует закрытого судебного заседания. Насколько я понял, расследование убийства Астахова вызывало пристальное внимание руководства, и будет только лучше, если вся общественность узнает, что преступление в отношении известного певца успешно раскрыто и виновный понес заслуженное наказание, – уверенно сказал я. – Не вижу оснований закрывать процесс.
Логунов снова помолчал, окунул в чай кусок рафинада, подождал, пока он размокнет, сунул в рот и рассосал.
– Ты не понимаешь, Василий Сергеевич. Ты дело видел? Читал?
– Разумеется, нет. Оно еще не поступало в суд.
– Так вот, слушай, что я тебе скажу. Все дело в мотиве и в личности убитого певца. Астахов много чего себе позволял, именно поэтому тот сумасшедший, Лаврушенков, его и убил. Там и девицы всякого пошиба без счета, и замужние женщины, и девчонки несовершеннолетние, практически школьницы. – Голос Логунова понизился до едва слышного шепота. – И даже вроде бы мальчики.
Он залпом допил чай и заговорил уже обычным голосом, но все равно негромко, хотя и очень веско.
– Сумасшедший, который его убил, был помешан на моральной чистоте. Так хуже того: у них там какая-то секта таких же блюстителей нравственности. Нравственность и моральная чистота – это, конечно, правильно и хорошо, я сам обеими руками за это, как и вся линия партии. Но самосуд – это уже выходит за всякие рамки. А теперь представь, Василий Сергеевич, что будет, если на суде все это предадут огласке? Любимый певец Леонида Ильича Брежнева – б… первостатейный, педофил и это…с мужиками! Это как, по-твоему?
Я не мог не согласиться, что это плохо.
– А то, что в нашей советской стране секты какие-то? – продолжал Логунов. – Это же совершенно недопустимо! Полынцев – умный человек, он все понимает правильно и про секту в протоколы не писал, в списке свидетелей нет тех, кто мог бы про нее рассказать на суде, но сам-то Лаврушенков… Он же больной на всю голову! Мало ли чего он начнет вываливать. А люди в зале суда будут слушать и про секту эту, будь она неладна, и про амурные похождения певца, и про школьниц, которых к нему водили. Послушают и разнесут повсюду. И что выйдет? Что руководитель нашей партии высоко ценил и уважал такого омерзительного человека? Что такое чудовище выходило на сцену Большого театра, лучшего театра страны, да еще и на зарубежных гастролях представляло СССР? Куда смотрела парторганизация театра? Почему партком ничего не знал и не прореагировал вовремя, не принял меры? Видишь, какая картина вырисовывается? Это прямой удар по репутации партии в целом и всех коммунистов.
– Я вас понял, товарищ Логунов. Не беспокойтесь, все будет организовано как надо. Кстати, о Полынцеве: я слышал, у него инфаркт?
– Да, было дело. Но ничего, обошлось, поправляется, сейчас в санатории долечивается. Ты меня хорошо понял, Василий Сергеевич?
– Думаю, что хорошо. Как только дело поступит, сам ознакомлюсь и подберу судью.
– Ни хрена ты не понял! – взорвался Логунов. – Никого ты подбирать не будешь! Сам будешь дело слушать. И кандидатуры народных заседателей в обкоме согласуешь, лично со мной. Убийцу этого признаешь невменяемым и запрешь в психушку, чтобы ни один нормальный человек не мог выслушивать его бредни. Если он попадет на зону и там начнет поливать грязью Астахова, то слушателей у него окажется во сто крат больше, чем в зале суда.
– Но я пока не знаю, что написано в заключении судебно-психиатрической экспертизы, – пытался возражать я. – Какой там диагноз стоит? Может быть, обвиняемый осознавал противоправность своих действий и мог руководить ими…
Логунов не дал мне договорить, он был в ярости.
– Мне наплевать, что там написано. Я, знаешь ли, тоже не вчера родился. В Сербского написали правильно, они, в отличие от тебя, все понимают. И тебе пора начинать понимать правильно. Ты судья, ты решаешь, вменяемый он или нет. Ясно?
– Ясно…
Сейчас, с расстояния в тридцать лет, этот разговор в кабинете первого секретаря Московского обкома кажется не просто удивительным. Он выглядит недопустимым, противозаконным. Сейчас наша страна строит правовое государство, в котором независимость судей – важнейший элемент правопорядка, гарантирующий справедливость правоприменения. Давление на суд – вещь немыслимая и безусловно порицаемая. Но тогда, в шестидесятые, а потом и в семидесятые партийный контроль над всеми сферами жизни был совершенно нормальным явлением, и никому даже в голову не приходило, что может быть иначе. Партия считала возможным вмешиваться во все без исключения, более того, она не просто вмешивалась, она руководила всей жизнью страны во всех сферах, и такое положение было предусмотрено Конституцией. Любое решение принималось «партией и правительством», но никогда не «правительством и партией», то есть КПСС всегда, я подчеркиваю – всегда! – шла на первом месте, и ее мнения и желания были главными и определяющими в жизни Советского государства.
Разумеется, мне как судье, более того, председателю Московского
