Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
— Ты что, курва, делаешь! — вскрикнул он и лягнул ногой темноту.
— Убили, убили! — заверещала баба и грохнулась оземь, так что скрипнули выдираемые из балок гвозди, державшие черный потолок, и в носу у поляка засвербело от столетней пыли.
— Заткнись, дура, пока и впрямь не убил! — сказал поляк, встал на четвереньки и принялся кружить по полу в поисках очков. — Я не мазурик, а секретный агент. Это в каком же другом государстве секретных агентов на службе мокрыми скатертями по лицу лупят и очки сбивают?
Вой сразу утих и баба запричитала:
— Так это я выходит, секретного агента по морде мокрым бельем шваркнула! Запамятовала, Господи, ведь Агриппина Ивановна говорила! Да ведь это Сибирь!
— Да уж не иначе.
— Где вы, ваше благородие? Давайте я вам рожу-то хоть оботру!
— Да уж обтерла, холера ясная!
Было слышно, как баба вылезла из дыры в полу и бухнулась на колени, стукнув лбом об пол.
— Не погубите, ваше благородие! Муж у меня пьяница, шестнадцать детей… вечно буду Бога молить! А стеклышки ваши за печную трубу отлетевши.
— Вешай свои тряпки да убирайся! — прорычал поляк, нацепляя на нос очки.
— Вот спасибо, милостивец! — обрадовалась баба. — Благодетель вы наш! Желаете, я вам бельишко постираю?
— Ты вот что, ты мне лучше по-другому услужи!
— Ох, родненький, — испугалась баба. — У меня ведь и так шестнадцать детишков-то. Куда ж мне еще? Да и холодно здесь.
— Дура! Ты когда пойдешь вниз мимо той квартиры, ухо к двери приложи да послушай, о чем там говорят. Если что услышишь, мне потом перескажешь. Понятно?
— Понятно, родненький вы наш… Вот и Лукич меня о том же просил… Только не серчайте, я в один миг все повешу!
Баба кое-как побросала скатерти на веревки и скатилась вниз с чердака на лестничную площадку. Дверь в квартире Черепа-Симановича распахнулась, и баба была сметена вывалившими оттуда офицерами — все они были взъерошенные, кто в наброшенной на плечи шинели, кто просто в мундире, и все, как один, с шашками наголо. Впереди оказался подполковник пограничной стражи, который взмахнул шашкой и крикнул:
— Сеньчуков и Юнеев — на чердак! Раух — спуститесь вниз и посмотрите, нет ли там во дворе и на улице кого подозрительного.
— Ох! — сказала баба, придавленная между стеной и дверью, и измождено села на гранит площадки, растопырив ноги в грязных валенках.
Первым полез Юнеев, придерживая на голове мерлушковую шапку. Капитан Сеньчуков тоже поднялся на чердак и встал рядом.
— Копотью керосиновой пахнет, — сказал он. — Должно быть, притаился где-то здесь.
— Надо бы фонарь принести, — крикнул Юнеев вниз подполковнику Чеховичу.
Становилось ясно, что уйти отсюда миром не удастся, и Фаберовский стал лихорадочно составлять план кампании. Единственное, что он смог придумать — вылезти на крышу через слуховое окно. Был риск сверзнуться вниз по обледенелой кровле, но внизу были еще не убранные огромные сугробы, что давало ему шанс на спасение.
Подполковник Чехович ушел в квартиру и вернулся с керосиновой лампой. Он и еще несколько офицеров поднялись на чердак и присоединились к Юнееву и Сеньчукову. Медлить было больше нельзя. Поляк схватил фонарь и метнул его в противника. Затем бросился к окну, ухватился руками за балку и ногами вышиб раму наружу.
— Вот он! — крикнул подполковник. — Юнеев, держи его! Сеньчуков, лезьте через второе окно на крышу.
Лезть в окно ногами было страшно, Фаберовский помнил, что от слухового окна до карниза аршина полтора, не больше. Но так он хотя бы мог цепляться руками за косяки, пока не упрется ногами в водосливный бортик. Что он и сделал. Утвердившись каблуками на скользком бортике и распластавшись спиною на заснеженной крыше, он увидел прямо перед собою черное жерло водосточной трубы, а за ним пропасть улицы и дом на той стороне. В ярко освещенном окне, так близко, что казалось, можно было потрогать рукой, три рожи с раскрывающимися от изумления глазами плющили носы о стекло. На рельсы конки выскочил дежуривший сегодня дворник Мухоморов, плечи и шапка которого были засыпаны обрушившимся вдруг на него с крыши снегом, задрал голову и закричал, махая руками:
— Не поспел, Христом Богом клянусь — не поспел, ваше благородие! Не утруждайтесь, как бляху сдам, тотчас на крышу полезу!
Из соседнего слухового окна выехал на брюхе капитан Сеньчуков с выставленной вперед шашкой и, судорожно вцепившись левой рукой в сливной бортик, бросил взгляд на поляка. По выражению его лица Фаберовский понял, что капитан узнал его. В глубине чердака раздался грохот и ругань. Поручик Юнеев, бросившийся вслед за поляком, попал ногой в разобранную дыру в полу и завалился вперед, а побежавшие следом за ним двое офицеров повалились на него.
Фаберовский перекатился по снегу вправо на живот и встал на колени, продолжая одной рукою держаться за окно. Из темного полукруга чуть не у него под мышкой высунулась рука с шашкой, а затем показалась голова ее владельца в мерлушковой шапке. Поляк отцепился правой рукой от косяка и изо всех сил заехал голове в нос. Голова взвизгнула и исчезла, а выпущенная на свободу шашка съехала по крыше к желобу, пролетела над водосточной трубой и исчезла за краем карниза.
— Беги! — заорал вдруг капитан Сеньчуков, все еще лежавший на животе головою к карнизу, носками сапог зацепившись за край своего оконца. — Все пропало! Провалилось! Я тебя потом сам разыщу!
Фаберовский оглянулся назад, чтобы посмотреть, кому он кричит, и увидел стоявшие у кухмистерской прямо под фонарем сани с сидевшей позади извозчика дамой, в которой он узнал приставшу. Та изумленно переводила взгляд с капитана на поляка и обратно, потом толкнула извозчика в спину, и сани уехали.
Поляк рывком подтянул под себя ноги и встал. Капитана втянули в окно. На чердаке явно происходил военный совет. Фаберовский с тоской огляделся. По гребню крыши шел частокол печных труб, оттуда можно было перебраться на крышу французского консульства. А куда потом? Можно попытаться слезть по водосточной трубе, но шансы на благополучный исход этого акробатического трюка были ничтожны. Внизу раздался свисток Мухоморова, а из подъезда кухмистерской выскочил Артемий Иванович с Лукичом.
Фаберовский вскарабкался на гребень крыши, чтобы посмотреть, нет ли иных способов покинуть злополучную крышу. Но со стороны двора дом был на один этаж выше, и высота была еще больше. Оставалось только рассчитывать на помощь извне, а чтобы ее дождаться, требовалось не допустить врагов на крышу. Поэтому он вновь съехал вниз к слуховому окну и занял позицию на нем верхом, поджидая противников словно кот у мышиной норы. Но они так и не появились. Зато Фаберовский услышал конец военного совета на чердаке.
— Но он же видел нас! — донесся гнусавый голос поручика Юнеева.
— Да, и это ужасно! Особенно если учесть то, что рассказал Череп-Симанович: сегодня утром этот шпик уже приходил. Но это только подтверждает то, о чем я всегда вам говорил, господа: легкомысленность и неосторожность нас погубит! Что же касается Александра Александровича, то на этот раз возмездия ему не избежать!
***— Луиза, водки! — с порога велел Артемий Иванович, взмахнув шашкой. — Его превосходительство чуть не погибло сегодня, ему надо выпить. Ну и мне тоже насыпь баночку.
При виде сверкающей шашки Луиза Ивановна сперва обомлела, а затем суетливо убежала на кухню. Оттуда донеслось подозрительно жиденькое звяканье кастрюлек — последние дни Луиза Ивановна вела хозяйство экономически.
— Я перловку не стану есть! — крикнул в коридор Артемий Иванович, распоров шашкой портьеру. — Ты нам мяса давай. И водку неси!
Из гостиной с визгом выскочил Полкан, спавший на диване в кабинете академика, и стал прыгать, пытаясь лизнуть Фаберовского в лицо.
— Отстань, псина! — Поляк прошел в гостиную и в изнеможении плюхнулся на диван.
— А что, Степан, не заказать ли мне для этой сабли ножны у Фокина? — спросил Артемий Иванович, подкидывая вверх концом шашки галошу академика и пытаясь разрубить ее в воздухе. — А для Полкана ошейник с шипами.
— Добже, — сказал Фаберовский и закинул ноги на валик дивана. — И намордник для пана Артемия.
— Себе намордник купи! — обиделся Артемий Иванович и, уйдя в столовую, захлопнул за собой дверь. Оттуда донесся свист шашки, рассекавшей воздух, и стыдливо приглушенные хрипы «Ура!».
«Подрядились мы только корреспондентов бразильского посла выследить, а сами ногой на осиное гнездо наступили, — думал поляк, удобнее пристраиваясь на диване. Руки его, исцарапанные, в ссадинах и синяках, трястись перестали, зато навалилась совершенная слабость. — Похоже, пора нам свою шкуру спасать. Только не на что пока. Ждать же, пока пан Артемий приданое за женой получит — так заговорщики нас за это время застрелят или шашками порубают.»
