Яна Розова - Темная полоса

Но сейчас я достала увесистое, ладное, прохладное тельце ножа и переложила его в карман жакета. Карман немного оттопырился, но вряд ли меня ждет агент ЦРУ. Яков и не заметит этого.

Оставив правую руку в кармане, на рукоятке ножа и положив на рычажок, выдвигающий лезвие, большой палец, я пошла наверх. На второй этаж.

Надо ли мне звонить в квартиру Дольче? Думаю, нет. «Его окна выходят на Париж». А окна Дольче выходили во двор.

Глава 21

Я повернулась к квартире друга спиной и легонько толкнула дверь тети Лиды. Она не поддавалась. Тогда я постучала в металлическую бляху с номером.

Дверь не открывали. Я нажала на звонок. Он слабо затренькал где-то в глубине квартиры, но результата не принес.

Все дверные проемы в квартирах этого дома были намного шире и выше, чем в современных стандартных домах, поэтому дверная рама состояла из двух створок. Их стык, дабы уменьшить сквозняк, прикрывался деревянной планкой или, как в случае с дверью тети Лиды, дерматиновой складкой. Осторожно отодвинув складку, я увидела, что древний врезной замок держался, что называется, на соплях. Я достала нож, просунула кончик лезвия под язычок замка и мягко надавила. Нож соскользнул. Я повторила операцию. На этот раз замок решил поддаться. Продолжая нажимать на язычок замка, я взялась за дверную ручку и стала тянуть на себя. На моем лбу выступил пот, но дверь я открыла.

Войти в прихожую, тихо прикрыв за собой дверь так, чтобы подлый замок не клацнул, – дело нескольких секунд.

Я огляделась. Коридорчик – очень маленький и захламленный – вел на кухню. Слева зияла открытая дверь в комнату, а справа находилась дверь в ванную. Запах в этой квартире был отвратительным. В таком случае моя мама говорила: будто кто-то умер. Я очень боялась, что так и есть.

Пройдя пару шагов, я осторожно заглянула в комнату. Ни хозяйки квартиры, ни Якова здесь не было, Дольче – тоже.

А вид комнаты удивлял: вся штукатурка вокруг балконной двери и по обе стороны стены была оббита и разворочена. Мне даже показалось, что тетя Лида затеяла ремонт. Но если это и был ремонт, то инициировала его не тетя Лида. Куски штукатурки были аккуратно заметены в угол, на пол – простелены газеты. У входной двери лежала влажная тряпка. Немецкий педантизм, свойственный Якову, наблюдался во всей красе.

Эта комнатка – типичный образец жилого помещения одинокой старушки – была пуста. Заглянув на кухню и убедившись, что и там нет никого, я открыла дверь ванной и включила свет.

Запах, который был невообразимо отвратителен и раньше, стал гуще еще в сто раз. А у моих ног в страдальческой позе зародыша лежал Дольче. Он был жив, только находился без сознания или просто в дремотном состоянии измученного до последней степени и по случайности еще живого существа.

Но тут я забыла о нем, увидев самое жуткое в своей жизни зрелище. В ванне лежала тетя Лида, ее голова находилась под водой, которая, как линза, искажала черты ее лица самым странным образом. Она была одета и даже обута в туфли. Это меня ошарашило больше всего. Туфли изначально сидели на ногах тети Лиды так плотно, или Яков, отравив или задушив несчастную женщину, надел их ей на ноги уже мертвой?

А вот почему тетя Лида покоилась таким образом, мне было вполне понятно. Яков заливал ее тело холодной водой в надежде, что, снизив температуру тела, он замедлит разложение. Видимо, Яков опасался, что соседи заметят запах. Однако процессы природы не так легко контролировать. Думаю, что бедная старушка была убита уже довольно давно… Вот только зачем?

Не сумев ответить на собственный вопрос, я занялась Дольче. Его рот был заклеен скотчем. Я сорвала его скорее и попыталась вытащить друга из ванной в коридор, где воздух был посвежее.

Сдирание скотча с лица заставило моего друга застонать, но глаз он не открыл. Его лицо казалось сине-бордовым от синяков, нос опух, правый глаз заплыл. Губы были разбиты и кровоточили.

– Дольче, сейчас я тебя вытащу!

Мне это почти удалось. Я даже успела перерезать липкую обмотку на руках Дольче. Но потом краем глаза я заметила, что на пороге квартиры стоит Яков.

Глава 22

Он бросился на меня с такой скоростью и напором, что удержаться на ногах я бы не смогла никоим образом. Вдвоем мы вылетели на кухню, причем я так ударилась плечом о ножку стола, что на секунду задохнулась от боли.

Нож оставался в моей руке, но я не могла ничего им сделать – Яков навалился на меня, пытаясь удержать под собой, не позволяя мне вывернуться.

– Яков, все, отпусти меня. Я не буду сопротивляться… – прохрипела я.

Но он только сильнее притиснул меня к полу. А потом приподнялся надо мной и ударил меня правой рукой по левой щеке.

От второго взрыва боли где-то внутри моей груди проснулась дикая ярость. От этой ярости даже время стало восприниматься моим мозгом как-то иначе, будто бы медленнее. И тогда я перестала думать, бояться, искать ответы.

После удара рука Якова задержалась в воздухе, между нашими лицами, а так как секунды для меня теперь стали часами, я успела сделать очень многое до того момента, когда его рука начала двигаться в обратном направлении, обещая мне вторую пощечину.

Отставив выпрямленную руку в сторону, так чтобы у меня получился хоть какой-нибудь замах, я ловчее перехватила нож правой рукой. Он должен стать продолжением моей руки (это определение, вычитанное при забытых навечно обстоятельствах, совершенно четко пропечаталось у меня в голове). А потом я ударила ножом это плотное, твердое и злое вражеское тело, попав куда-то в область бедра.

И тут на меня обрушился второй удар. Он был не слабее прежнего, но воздействие на мой мозг возымел абсолютно противоположное первому. Я одновременно испугалась, растерялась и ощутила во рту вкус предсмертной тоски.

Нож так и оставался в теле Якова. Вытащить его я уже не могла. У меня больше не было сил бороться. Все мои силы выплеснулись за долю секунды между двумя пощечинами.

Но и агрессия Якова пошла на убыль. Думаю, он и сам сразу не понял, что произошло. Возможно, сначала он ощутил острую боль, а потом почувствовал, как из его ноги потекла кровь. Все еще пытаясь удерживать меня под собой, он попытался посмотреть, что же случилось с его ногой. И тогда я смогла столкнуть его с себя.

– Что это? – бормотал Яков. – Что со мной?

– У тебя пробита бедренная артерия, – сообщила я ему, откатившись от врага подальше.

Он глянул на свою ногу еще раз и, видимо, только сейчас заметил торчащий в ней нож.

– У меня же самолет… Я должен лететь в Швейцарию! – бормотал он, бледнея на глазах.

Вокруг его ноги уже натекла тошнотворно-густая, пахнущая железом лужица крови. Меня мутило от ее вида и запаха.

– Тебе надо перетянуть жгутом ногу повыше раны, – сказала я. – Вытащи нож и сними рубашку.

Яков откинулся на спину, немного согнув колени, и взялся рукой за рукоятку моего титанового ножика. Он застонал, тяжело дыша, и резко, одним движением вытащил лезвие. Кровь заструилась быстрее. Надо было перетягивать ногу и перевязывать рану, но мне было нечем – корчившийся от боли Яков рубашку так и не снял. Оглядевшись, я увидела кухонное полотенце, валявшееся на столе. Схватив его, я поползла на четвереньках к Якову.

Обернула полотенцем его бедро выше раны, связала концы полотенца и просунула под него подвернувшуюся на столе вилку. Потом, используя вилку как рычаг, я закрутила полотенце вокруг ноги так сильно, что струйка крови из раны превратилась в редкую череду капель.

– Яков, поехали в больницу, – сказала я. – Ногу нельзя держать стянутой очень долго.

– У меня самолет… Отвези.

– Нет, Яков. Я вызываю скорую и милицию.

И тут проклятый немец достал из кармана пистолет.

Глава 23

Через четверть часа мы сидели в машине Дольче. За эти пятнадцать минут Яков заставил меня сходить в квартиру Дольче за его вещами и документами и помочь ему переодеть штаны, причем я поняла, что ошиблась, – мой нож не достал до бедренной артерии. Я просто повредила один из крупных сосудов в ноге Якова.

Думаю, не стоило бы и уточнять, что мой мобильник Яков отобрал, а пока я ходила в квартиру Дольче, пистолет был приставлен к красивой бритой и битой голове моего друга.

Сев за руль, я осознала, что вести машину мне будет очень тяжело. Восемь лет перерыва дали себя знать, вот только Якову до этого не было дела.

– Поехали… – проговорил он. Выглядел бывший наш приятель очень плохо, но он хорошо держался. Я принесла ему из аптечки Дольче еще и обезболивающую таблетку, ибо все равно мне было его жалко.

Мы тронулись.

– Яков, что ты наделал? – спросила я. – К чему все это?

Он и так не сводил с меня глаз, держа пистолет между нашими сиденьями, а тут прямо впился в меня взглядом.

– Лучше не спрашивай, если хочешь, чтобы я тебя отпустил в аэропорту.

– Не поверишь, дружок, – хмыкнула я. – Мне почти все равно, что ты сделаешь.