Екатерина Гринева - Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин

Но это не игра. Сейчас дом окажется в кольце, в осаде; значит, туда теперь – нельзя. Но нельзя и за территорию. Вдруг у ворот уже стоит их человек, меня тогда точно «ликвидируют»! Это словечко, упомянутое Барановым в его телефонном разговоре с неизвестным, снова всплыло в моей голове…

Сначала они «ликвидировали» Баранова… значит…

Но я ничего не успела додумать: на меня навалилась тяжелая плотная темнота, я глухо вскрикнула – и все исчезло…

Очнулась я оттого, что где-то рядом лилась вода. Я прислушалась и подняла голову. Сознание постепенно возвращалось ко мне. Я лежала на топчане…

Было дико неудобно: топчан такой узкий, что, если я повернусь, непременно упаду…

Ноги затекли, и я чуть пошевелила ими. Внезапно я все вспомнила и так и вскинулась с топчана, чуть не свалившись с него.

Комната была маленькой, крохотной – по моим представлениям. Узкий топчан, застеленный несвежей простыней. В углу, за перегородкой, туалет и миниатюрная раковина. Все.

Я подошла к двери и подергала ручку. Конечно, заперто! Я прислушалась. Судя по звукам снаружи, мы куда-то плыли – об этом свидетельствовал глухой шум, плеск воды и легкая вибрация, сотрясавшая мою крошечную тюрьму. Значит, это судно. Я на судне…

Я постучала в дверь. Ноль. Я забарабанила в нее кулаками и крикнула:

– Эй! Кто-нибудь есть?

Тут же я поняла, что сморозила глупость. Раз судно куда-то плыло, значит, кто-то на нем был, однозначно. Кораблем кто-то управляет.

Я на миг притихла, а потом заколотила в дверь с новыми силами.

– Эй-э-э-й! Откройте!

Послышался какой-то шум, потом дверь резко распахнулась, и на пороге вырос маленький плотный мужчина в пестрой рубахе навыпуск.

– Чего орешь? – спросил он на чистейшем русском языке.

Я опешила:

– А вы кто такой?

Он ухмыльнулся.

– Какая разница?

– Действительно никакой, – согласилась я. – Почему вы меня здесь держите?

– А что, не нравится?

У него была какая-то дурашливая манера разговора. Он смотрел на меня, прищурившись.

– Нет! – с вызовом сказала я. – Не нравится. Как я тут оказалась?

– Слишком много вопросов.

Я разозлилась:

– Позовите начальство!

– Еще чего! Мне за это… – и он сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по шее, – взгреют как следует. Соображаешь?

– Соображаю.

В голове мелькнула запоздалая мысль – не надо было так сразу, в лоб, о начальстве упоминать. Следует действовать аккуратно, чтобы не спугнуть эту шестерку.

– И куда мы плывем? – протянула я капризным тоном. – Можно узнать?

– Много будешь знать – скоро состаришься, красавица. Это я тебе точно говорю. Зачем портить такую хорошенькую мордашку!

– А когда мы приплывем? – сделала я ударение на слове «когда».

– Если хочешь есть, нажми сюда, – показал он на кнопку над изголовьем топчана. – Поняла? Могу принести сейчас.

– Спасибо, не надо. Ты не ответил на мой вопрос.

Он ничего не сказал, просто повернулся ко мне спиной.

– Как тебя звать-то?

– Можешь называть меня «Никто»!

– Зеркало можно? – пробурчала я.

– Нельзя.

– Это почему же?

– Вдруг ты накинешься на меня с ним? Поранишь ведь…

Он ловко захлопнул дверь, прежде чем я успела броситься за ним, и я снова осталась одна.

Я наконец внимательно осмотрела каюту и увидела, что обстановка тут по-настоящему спартанская, кроме того, все колюще-режущие предметы отсюда унесли. По-видимому, меня боятся всерьез…

Я села на топчан, сжав голову руками. В голове вертелись обрывки мыслей и впечатлений… убитый Баранов у бассейна и Андре Валасьен… черные тени, скользившие между деревьями. Валасьен ушел, и на меня напали… Меня похитили. Но зачем? Я подняла голову и подумала, что зря отказалась от еды и питья. Под ложечкой сосало, хотелось пить. Я облизала пересохшие губы, встала и, подойдя к двери, забарабанила в нее что было сил.

Подошли к двери не скоро. Я уже собиралась сделать паузу, но тут послышались шаги, и дверь распахнулась.

– Чего тебе? – Коротышка пробуравил меня тяжелым взглядом.

– Есть хочу и пить.

– Не могла сразу сказать?

– Не могла.

– Тогда жди. Я же сказал про кнопку, забыла, что ли?

– Забыла.

Он смерил меня очередным тяжелым взглядом – с головы до ног – и ушел, не забыв тщательно закрыть дверь. Я услышала двойной поворот ключа в замке и втянула, как черепаха, голову в плечи. Этот звук почему-то подействовал мне на нервы.

Коротышка вскоре вернулся с железным подносом в руках, на котором стояла тарелка с кашей и стакан с крепким чаем.

– Это что?

– Манка.

Я чуть не сплюнула.

– Терпеть не могу манку! С детства. Я не буду ее есть.

Мой охранник равнодушно пожал плечами.

– Не ешь, мне-то что? Хочешь голодать – голодай. Дело твое.

Я задумалась: похоже, дело мое – дрянь, и что будет дальше – я не знаю. Не бросаться же с кулаками на этого крепыша: силы у нас явно неравные, он легко отпихнет меня, как перышко.

– Ну что? Так будешь есть или нет?

Я отрицательно качнула головой. Он хмыкнул и повернулся ко мне спиной.

– Эй! Чай-то оставь.

– Это уже лучше. Значит, голодовка отменяется. Вам, барышня, я бы все-таки настоятельно посоветовал поесть. А то вдруг у вас головка закружится, равновесие потеряете, не ровен час, и шмякнетесь головушкой своей об угол раковины. Подумайте об этом.

– Какая трогательная забота о моем здоровье! Может быть, вы все-таки скажете: куда мы плывем и зачем?

– Не скажу…

У меня возникает огромное желание – вырвать поднос из его рук и швырнуть прямо в лицо этому прохиндею с бегающими глазками. С трудом, но все же я сдерживаюсь, понимая, что ничего у меня не выйдет.

Я ставлю стакан с чаем на маленький столик и отпиваю глоток. Чай несладкий и к тому же отдает чем-то кислым. Может быть, меня хотят отравить? Тогда уж проще выкинуть меня за борт – хлопот намного меньше. Пить эту бурду мне не хочется, но жажда оказывается сильнее, я делаю еще один глоток и отставляю стакан в сторону. Интересно, куда мы плывем и что ждет меня в конце? Этот идиот, ясен пень, ничего мне не скажет. Ему дали такое указание: игнорировать все мои расспросы, поэтому мне придется оставить свои попытки разговорить его. Взломать дверь я тоже не сумею… О том, чтобы оттолкнуть или повалить на пол моего тюремщика и убежать, даже думать смешно. Придется мне смириться со своей участью и ждать… Но как долго?..

Я ложусь на топчан и закрываю глаза. Меня подташнивает – то ли от голода, то ли от волнения и от всей этой безысходности. Я проваливаюсь в тяжелую дрему. Уснуть по-настоящему не могу, меня все время качает, и, когда я открываю глаза, все перед ними расплывается, как в знойный летний день. Я не сразу понимаю, что заболела, что у меня поднялась температура. Меня дико знобит, я с трудом натягиваю на голову темно-синее солдатское одеяло, стуча зубами. Мне кажется, что этот стук отдается у меня в голове, как будто там марширует целый взвод солдат. Мне уже ничего не хочется: ни пить, ни есть, меня охватывает какое-то странное безразличие ко всему на свете, и я думаю: хорошо, что Геня не видит, как я, больная, валяюсь на этом топчане под грязным одеялом! Через какое-то время, как сквозь туман, я различаю лицо господина Никто – озабоченное, хмурое; он с кем-то переговаривается, но его собеседника я не вижу. И голос его мне тоже незнаком. Меня приподнимают и насильно вливают в горло какую-то темную, отвратительную на вкус жидкость. Я отплевываюсь, содержимое кружки выплескивается прямо на одеяло. Коротышка поднимает руку, словно собираясь меня ударить, но рука его застывает в воздухе, а я плачу, слезы градом катятся по моим щекам; в голове что-то противно стреляет; мне душно, жарко.

Мой тюремщик хмурится и трясет меня за плечи.

– Пей! – рычит он.

Я мотаю головой. Но кто-то приходит ему на подмогу – высокий человек лет пятидесяти, и в меня насильно вливают это пойло. И я снова отрубаюсь…

Проснулась я от звука капающей в раковину воды. Приподняв голову с подушки, я тут же уронила ее обратно. Она сильно кружилась, перед глазами прыгали черные точки, быстро-быстро.

Я даже не могла сообразить, сколько времени я проболела. День? Два? Три? Вставать и колотить в дверь сил не было. Максимум, на что я оказалась способна, – сползти с топчана.

В глазке что-то блеснуло, и дверь открылась.

На пороге стоял все тот же коротышка.

– Очнулась? – Он смотрел на меня неприязненно и строго.

– Да, мне получше… Чуть не загнулась.

– Сейчас принесу еду.

От его прежнего балагурства не осталось и следа.

Всыпали товарищу из-за меня, неожиданно пришло мне в голову. Раз меня сразу не убили, значит, я зачем-то нужна им целой и невредимой. Если бы я отдала концы, этому типу здорово влетело бы, а он трясется за свою шкуру, аж слюной исходит! В противном случае он непременно прошелся бы на мой счет, а себя ведет тише воды, ниже травы. Не иначе как ему приказали заткнуться.