Марина Серова - Когда придет твой черед
Я молчала, чувствуя себя идиоткой. Это же надо так ошибиться!
— Ты думала… думала, что я покончу с собой, да? — догадалась Маша.
— Кира мне сказала…
— Кира — дура каких поискать! — засмеялась «наследница». — Ой, не могу! Ты что, и правда решила, что я утоплюсь?
— Поплыли обратно! — сказала я устало. И мы поплыли к берегу, почти невидимому в темноте.
На берегу Маша присела на песок и принялась выжимать воду из длинных волос.
Девушка была обнаженной, в сумерках ее тело белело, как у статуи. Я натянула кеды и села на холодный песок. Начинать разговор первой мне не хотелось.
— Я не из тех, кто идет топиться, Женя, — наконец сказала лже-Мария. — Я приехала сюда, чтобы узнать правду.
— Значит, ты не знала, что не дочка Серебряка?
— Нет, не знала, — «наследница» пожала плечиками и принялась одеваться. — Сколько себя помню, меня звали Машей. Я всегда знала, что Жанна моя мама, а дядя Леша — отчим. И что у меня когда-то была сводная сестра, но она умерла от скарлатины.
— А почему ты уехала из конторы нотариуса, даже не попытавшись ничего объяснить?
— Я что здесь объяснять? — Маша села на песок рядом со мной. — Либо это правда, либо нет. Ответ знал только один человек — мама… то есть Жанна. Вот я и поехала домой, чтобы все выяснить.
— Твоя мачеха слишком долго ждала своего часа. Она просто не смогла упустить такую возможность.
— С чего это вы ее защищаете? — усмехнулась Маша. — Я и так несильно на нее сержусь. Я все понимаю. Гораздо больше я обиделась на родню… то есть на Серебряковых. Полгода они были моей семьей… плохой, хорошей — но все-таки семьей. И тут они поверили Владимиру, поверили ему сразу! Даже ничего не попытались выяснить! Поэтому я и уехала.
— И что ты будешь делать теперь?
— Как — что? — Маша закурила в темноте. — Буду жить дальше. Переночую у родителей, а дальше… я еще не решила. Может, поеду в Грачи. Работу найду, — девушка усмехнулась. — Я ведь больше не богатая наследница. Жаль, что так вышло. Я не хотела никого обманывать. И мне действительно нравилось всем этим заниматься — в смысле, делами. У меня хорошо получалось, правда?
— Правда, — честно подтвердила я. — Нинель хочет тебя видеть. Она в больнице.
— Зачем?
— Поговорить.
— Мне стыдно смотреть ей в глаза.
— Ты не сделала ничего плохого. Поедем со мной, утром я отвезу тебя в Тарасов.
— Я подумаю. Дайте мне время до утра, ладно?
Маша погасила сигарету и встала.
— Переночуете у нас?
Я вспомнила аромат дома Таракановых и передернулась:
— Нет уж. Я лучше в машине посплю…
На ночь я устроилась на сиденье своего «Фольксвагена». Подняла стекла, чтобы не донимали комары, надвинула на глаза бейсболку и выключилась. Надеюсь, Нинель Серебрякова доживет до нашего приезда…
Мне снилось, что я бегу по лесу вместе со стаей волков. Ночь нежна и прохладна, лес залит серебряным светом полной луны, и мы неслышно скользим среди деревьев. Все вокруг принадлежит нам, мы — короли этого леса, и все живое поспешно убирается с нашего пути… Пусть бегут — до тех пор, пока нам не захочется с ними поиграть. Или съесть. Но вот на нашем пути встает багровое зарево, тревожный запах дыма щекочет мне ноздри. Впереди лесной пожар… Гигантское дерево с грохотом валится прямо перед нами. Волки мечутся в огненной ловушке, а я просыпаюсь с криком.
Дымом пахло и в реальности. Я помотала головой, просыпаясь. Надо бы пойти посмотреть, что там горит… Я уже собиралась выйти из машины, и в этот момент рвануло. На месте дома Таракановых вспух черно-багровый шар огня. Я вспомнила газовые баллоны, что рядком стояли вчера на кухне. Штук шесть их было — видно, купили про запас…
Я бросилась к дому, но тут же остановилась — сплошная стена огня танцевала передо мной, от жара трещали волосы, и подойти ближе было невозможно… Да и незачем. Ничто живое не могло выжить в таком аду. Со всех сторон к дому Таракановых бежали люди. Ковыляли старухи, прыгали дети, пришли даже какие-то мужики. Они тащили ведра, багры и лопаты, но добежав останавливались рядом со мной и просто смотрели на пожар.
— Пустите меня! А-а-а! Машка!
Сквозь толпу прорвался паренек в одних трусах и попытался броситься в огонь. Мы с хромым мужиком поймали его, и хромой стукнул парня по затылку:
— Колька! Куда лезешь, дурной? Не видишь, чего творится?
— Пустите меня! Там Машка! — надрывался паренек.
— Была Машка. Да вся вышла, — зло сказал мужик. — Угли там. И все.
Парнишка уселся на землю и зарыдал. Односельчане принялись обсуждать причину, по которой полыхнуло. Половина стояла за гнилую проводку, другая — за газовые баллоны, которые жадный Леха запасал на кухне. Жители Волчьих Ям на удивление философски отнеслись к гибели семьи Таракановых.
Я стояла и смотрела, как постепенно опадают языки пламени. Гореть там было больше нечему…
Поздно говорить об этом, но если бы Маша не приехала вчера к родителям, она до сих пор была бы жива. Если бы не Владимир с его разоблачениями… Если бы не я… Зачем я позволила девочке остаться ночевать! Надо было посадить ее в машину и гнать в Тарасов!
Сиротское детство, коротенькая жизнь и такая страшная смерть. Маша.
— Ой, мамонька! Папка! Ой, чего это такое, а?
Я резко обернулась. Односельчане расступались, пропуская Машу. Девушка была босой, в ночной рубашке до пят, волосы распущены. Девушка шла как во сне — так ходят лунатики. В широко раскрытых глазах отражались всполохи огня.
— Машка! А мы думали, ты того… — глупо пробормотал Колька.
Из-за плеча девушки выглянул подросток — тоже в семейных трусах, точно такой же расцветки, как у Кольки.
— Серега?! — удивился Николай, а потом вдруг вскочил. — Ах ты, шалава! — завопил парень, но погнался почему-то за братом. Оба скрылись в темноте.
Я подошла к Маше, обняла за плечи и силком усадила в машину. Накинула девушке на плечи свою куртку. Пристегнула ей ремень. Маша сидела послушно, как ребенок.
— Мы уезжаем, — сказала я, садясь за руль. Маша механически кивнула. — Прямо сейчас, — продолжала я. — Теперь ты будешь жить в Тарасове.
— Хорошо.
Я покосилась на девушку. Не думаю, чтобы она понимала смысл моих слов. Ну и ладно. Все равно в Волчьих Ямах ей делать нечего. Больше девушку ничто здесь не держит…
Глава 8
— Женя! Я беременна!
Звонок мобильного застал меня по дороге из тренажерного зала в душ. Обычно я оставляю телефон в раздевалке, но сегодня в ожидании звонка от важного клиента я положила сотовый в карман тренировочных штанов.
— Кто это? — спросила я, откидывая со лба мокрые от пота волосы.
— Это Кира! Кира Иванова… то есть раньше я была Серебрякова!
— Здравствуй, Кира. Рада тебя слышать. Ну, поздравляю…
— Женя, мы с Ромкой устраиваем вечеринку, чтобы отпраздновать! Сегодня в семь. И не говори, что не приедешь, — я смертельно обижусь! А мне нельзя расстраиваться — я ведь теперь будущая мать…
Я расхохоталась и согласилась.
— Как дела… у Маши? — спросила Кира перед тем, как повесить трубку.
Мы по-прежнему называли лженаследницу этим именем — в конце концов, бедняжка всю жизнь прожила по чужим документам, и менять что-нибудь сейчас было бы жестоко.
— Понятия не имею, — честно ответила я и отправилась в душ.
Прошло три месяца с того дня, когда я привезла Машу Тараканову в город. Вначале я поселила ее у себя — девушка испытала шок и нуждалась если не в медицинской помощи, то в присмотре уж точно. Моя тетушка Мила с радостью взяла на себя роль ангела-хранителя. Месяц Маша прожила у нас. Постепенно девушка оправилась, перестала вскакивать с криком по ночам, и тот пожар стал для нее просто страшным воспоминанием. Тогда я сняла Марии жилье неподалеку, а тетя Мила нашла работу — устроила девушку в фирму одного из своих многочисленных знакомых на должность офис-менеджера. Шеф был доволен девушкой — энергичной, инициативной и умненькой. Судя по всему, Марию ждала неплохая карьера.
Нинель Васильевна была жива. Серебрякова побеседовала с Машей — конечно, не сразу, а через неделю после приезда. Я при этом не присутствовала, но примерно представляю, о чем шла речь. Нинель Васильевна пыталась выяснить, знала ли девушка про обман, затеянный Жанной. Еще Нинель пообещала, что никто из Серебряковых и пальцем девушку не тронет, не будет никакого расследования, судов и прочего. Что было, то было.
Мало того — Нинель предложила Маше устроить ее судьбу, но девушка отказалась. Маша заявила, что она Серебряковым не родня, а значит, не имеет права не только на их деньги, но и на их заботу и благодеяния. Сказала, что всего в жизни добьется сама. Поблагодарила и вышла с гордо поднятой головой. Я зашла к Нинель после ее ухода. Старуха лежала в постели — уже не в больнице, а у себя дома — и качала головой:
