Наталья Лебедева - Склейки

Борис Борисыч, уже снявший украшенную бериллами капель куртку, открывает дверь в студию. Предбанник сразу заполняется надоевшими звуками свежего хита.

Вертолетова выплывает из аквариума и плюхается на крутящийся табурет, скрытый за захламленным столом. Тонкими пальцами худенькой ручки она разминает онемевшие щеки.

– Ща! – говорит она звонко и весело.– Рот отдохнет, и домой пойду.

Аришка собирает свои листки и идет за Борис Борисычем, плотно закрывая за собой дверь.

– Как жизнь? – закидывая ноги на стол, спрашивает меня Вертолетова, словно рот ее так привык разговаривать, что, даже устав, не может остановиться.

– Нормально.

– Ага.– Вертолетова блаженно замирает в своем углу, окруженная приятной зеленью тесных стен.

Я рассматриваю ее: мелкая, худая – даже словно какая-то подсыхающая – с грустным выражением водянисто-голубых глаз, сутулая и съежившаяся. Но стоит ей улыбнуться, как глаза расцветают бриллиантовыми – золотом в лазури – искрами, а от них загорается красотой все ее маленькое, с размытыми и блеклыми чертами личико, словно кто-то включает особую функцию.

Смотрю, как, схватившись за коленчатую ногу, Аришка подтягивает к себе микрофон и начинает шевелить губами. Ее рот в стремлении укусить и попробовать уступает вертолетовскому.

– Слушай, а ты же была...– мучительно подбирая слова, решаюсь спросить я,– ты же работала в ночь, когда Эдика...

– Была.– Вертолетова снимает ноги со стола и облокачивается на него локтями. На пол соскальзывает несколько бумажных листков.

– И что? – настаиваю я.

– А что? Сидела здесь, как килька в аквариуме. Поспала немножко: запустила блок минут на сорок, дирекция тоже спит. Будет она отслеживать? А почему тебе так интересно?

– Это я его нашла. Утром.

– А.

Она молчит и внимательно смотрит на меня, словно эта фраза все объясняет, словно у меня появляется право знать.

– Так ты ничего не слышала?

– Нет.– Она сострадательно качает головой, сочувствует мне, будто потерявшей родственника.

– А в туалет хоть ходила? – спрашиваю почти с отчаянием, вспомнив рассказ Игоря.

– Конечно, ходила. Раза два.

– Тогда должна была видеть Эдика и Малышеву. Они прошли в студию, а ты как раз вышла из туалета.

– Откуда ты знаешь?

– Тебя видел один человек. Он стоял на балконе, ты не могла его заметить.

– Возможно,– покладисто соглашается Вертолетова.– Возможно, так оно и было. Я не знаю. Я же пробегала быстро: туда – обратно. Даже не помню, был ли в студии свет или нет. Не видела ни единого человека – это точно. Они, наверное, уже успели в студию войти...

– И не знаешь, был ли в офисе ночью Захар?

Вертолетова беспомощно пожимает плечами. 

Короткие оттепели чередуются с непродолжительными морозами.

Снег, подтаявший и вновь застывший коркой наста, выглядит, словно покрытое глазурью лакомство, хрустит и рушится под ногами.

Утром я вставала под оглушительную дробь: барабаня по жести наружного подоконника, с неба падали крохотные колкие льдинки. И облака в небе были такого ровного белесого цвета, словно хотели сказать, что нет тут вовсе никакого неба и солнца, а есть одна только светлая пустота, рождающая в квартирах густую, висящую в воздухе серо-коричневую тень.

Но потом все как-то резко переменилось. Льдинки превратились в снег, потом – в дождь, потом и вовсе пропали; быстрый ветер смел с неба белесую пыль облаков, и над городом засияло солнце.

Выхожу из офиса и радостно вдыхаю, втягиваю в себя обманчивое обещание весны, которое завтра наверняка обернется колкой холодной метелью.

Черные и блестящие от влаги деревья выглядят фрачными кавалерами на фоне лазурного неба. Из желоба водостока бежит ручеек, льет упруго и яростно, пробивая себе дорогу в огромной, за два месяца наросшей у дома льдине, и в ней уже появляется круглая гладкая лунка, которая даст начало будущему руслу.

Соблазненная весенним настроением, распахиваю куртку, но почти сразу застегиваюсь, неприятно пораженная сыростью и холодом, которые касаются моей груди.

Быстро, стараясь не наступать в растущие на глазах лужи, пробегаю до кулинарии и обратно, возвращаюсь с салатами, бактериологическим оружием, не раз косившим наши ряды.

Я сегодня бездельничаю. Еще утром написала устную, а вот сюжет для меня, как ни старались мы с Данкой, так и не нашелся, несмотря на то, что настала благодатная пора подведения итогов прошлого года. Лиза сейчас слушает прокуратуру, Анечка – статистику, Надька поедет в милицию, а Данка хватается за голову, пытаясь для разнообразия найти что-нибудь другое.

Но стоит мне войти в кабинет, мечтая о том, как я сейчас накинусь на салаты, Данка наскакивает на меня с криком:

– Срочно ищи Сашка! Говорят, он здесь, в офисе!

– Взять у него съемку?

– Да! Говорят, он утром снимал какое-то первенство! Ну и информацию у него узнаешь.

– А что за первенство?

– Какая разница! Беги, а то уйдет!

И я убегаю из кабинета, с сожалением положив на стол мягкие, подтекающие уже пакетики.

Сашок – из тех людей, у которых нет в офисе своего места. Он появляется здесь по ночам, монтирует программу, а днем забегает только для того, чтобы с кем-нибудь о чем-нибудь договориться. И даже оператор, с которым он снимает, не наш, а какой-то прижитый на стороне.

Заглядываю в студию и, убедившись, что там его нет, бегу в рекламу.

– Уже ушел. Только что,– сообщает Татьяна, и я возвращаюсь к Данке.

– Уже ушел,– говорю я, запыхавшись от беготни вверх-вниз по лестнице.– Только что.

– Знаю.– Данка отнимает от уха мобильник, складывает его, щелкая крышечкой.– Дозвонилась. Сейчас вернется.

Прихватив сигарету и зажигалку, Данка отправляется на балкон.

Сашок возникает в дверях, держа в руке трикотажную вязаную шапочку, и потому напоминает мне ходоков у Ленина.

– Что,– лукаво подмигивает он,– с новостями голяк? – И начинает долго и нудно объяснять про первенство. Я быстро записываю в рабочий потрепанный блокнот, уточняю по буквам фамилии и должности со званиями.

Первенство совсем скучное и даже какое-то захудалое. Мы оба это понимаем, но Сашка{5b/accent} попросил о съемке спонсор, а у нас – голяк, и мы друг другу сочувствуем.

– Ну, вроде все сказал? – Сашок смотрит на меня задумчиво: ему хочется отделаться от меня раз и навсегда, чтобы я целый день не названивала ему с уточнениями.

– Слушай, а ты ведь, получается, видел Эдика одним из последних?

Он вздрагивает от неожиданности, и я съеживаюсь, нутром ощутив холодок его беспокойства. Но что делать? Мы с ним пересекаемся совсем не часто, и я должна спросить.

– Он же заходил в кабинет, когда вы с Андреем монтировали, и ты с ним разговаривал, ведь так?

– Ну так,– нехотя соглашается Сашок.– И что?

– Расскажи, а...– Я смотрю на него, стараясь придать глазам умоляющее выражение.

– А тебе зачем?

– Понимаешь, Саша, это ведь я его нашла...

– Ну, знаю.

– Ты не представляешь! Мне эта история не дает спокойно жить! – Я немного лукавлю. Воспоминания того утра почти уже стерлись, и только иногда перед глазами всплывают длинные ноги в черных брюках и нелепо покосившаяся камера.

Но Сашок покупается на сказку. Она – моя привычная индульгенция.

– Да он пьянущий был...– тянет Сашок.

– Совсем?

– Совсем. Мы с Андрюхой по сравнению с ним были как стеклышко. П

– Подожди,– сказал Сашок, когда выяснилось, что водка еще осталась, а закуска уже закончилась.– У меня еще вроде были в пакете чипсы и орешки.

И Сашок вышел из монтажки в кабинет.

Фиолетовый, мятый, в щербинах слезающей краски пакет Сашка, забитый бог знает какими документами и кассетами, пузато восседал на стуле. Сашок полез внутрь, осторожно, чтобы не порвать его, докапываясь до продуктов. И как раз в тот момент, когда пальцы его уже нащупали уголок зеленого пакетика с орешками, в кабинет вошел Эдик. Он стоял в дверях, пошатываясь в глубокой пьяной задумчивости, и рассеянно, пытаясь сфокусировать взгляд, поглядывал по сторонам.

– Ты чего так поздно? – удивившись, спросил Сашок.

– Так...– помахав перед лицом ладонью и, похоже, не узнав собственной руки, ответил Эдик.– Веселюсь... там...

– А-а...– Сашок понял, что разговоры бессмысленны, и занялся было своим пакетом снова, но тут что-то тяжелое повисло на его согнутой спине, и Сашок понял, что на него прилег Эдик. Пришлось разогнуться, аккуратно обнять редактора и усадить его за стол, что при разнице в росте было нелегко.

Оказавшись в привычном кресле за собственным столом, Эдик облегченно попытался уснуть, но тут вдруг рассеянный взгляд его упал на черную ручку одного из ящиков серого в разводах офисного стола.

– О! – сказал Эдик, обдав Сашка облаком перегара.– Тут!