Андрей Дышев - Тот, кто скрывается во мне
Пока я сочинял, Лавров встал и принялся ходить по квартире. Сначала он внимательно осмотрел потолок, будто искал на нем подслушивающую аппаратуру, потом занялся изучением подоконника и наконец стал рассматривать коробки.
— Это ваши вещи? — спросил он.
— Мои! — честно признался я.
Лавров поднял голову и взглянул на меня. От его взгляда у меня стали слезиться глаза. Готов был поспорить, что в это время он подумал: «Вот ты и попался, голубчик!»
— Прекрасно, — произнес Лавров. — Тогда, если вас не затруднит, распакуйте компьютер и установите его.
И тут меня словно обухом по голове грохнули! Компьютер! В нем же есть файлы, которые я собственноручно заполнил цитатами из диссертации! И по совету Насти сохранил их задним числом! Идиот! Это же главная улика!
— Ну, что же вы? — поторопил меня Лавров, заметив, как я начинаю умирать перед коробками.
Слабыми руками я стал вытаскивать монитор. «Может, не найдет? — думал я без всякой надежды. — Или попытаться уничтожить файлы до того, как он их прочтет?»
Я опустил монитор на пол, запутался в кабеле и чуть не упал. Когда я начал извлекать из коробки системный блок, Лавров подошел ко мне и спросил:
— Вы ничего не хотите мне сказать?
Он давал мне шанс во всем чистосердечно признаться. Я сделал вид, что не понял его вопроса. «Это старый, заплесневелый чекист, — думал я. — Он разбирается в компьютерах, как я в физике. Успею запустить программу форматирования «винта» — и все файлы сотрутся подчистую… Пусть потом ковыряется до посинения».
Я нарочно отнес системный блок в дальний угол комнаты, чтобы Лавров не успел помешать мне совершить диверсию. Пока я подсоединял кабели, Лавров прохаживался между коробок. Небольшая плоская коробка привлекла его внимание. Он поднял ее и вытряхнул из нее папку с завязанными тесемками. Я пережил еще один удар. Именно в эту папку я сунул листочки с формулами, поддельные черновики диссертации. Что это? Профессиональное чутье, выработанное годами? Или какой-то гнусный фокус?
— Вы по-прежнему не хотите мне ничего сказать? — спросил Лавров, просматривая мои каракули.
Листочки — это чепуха. По ним невозможно определить, раньше диссертации они появились на свет или позже. А вот файлы — это серьезная улика.
— Я не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, — произнес я, нажимая кнопку загрузки компьютера. Монитор я решил включить в последний момент, чтобы потом сразу ввести команду на форматирование «винта».
Лавров, казалось, не обращал внимания на мою возню с кабелями. Он ходил по комнате и покачивал головой, словно мысленно спорил с самим собой. Я уже опустил пальцы на клавиатуру, но тут вдруг Лавров по-доброму произнес:
— Не усугубляйте свое положение. Отойдите от компьютера. Я же все равно понял, что вы собираетесь сделать.
Я не послушался. Потупив взгляд, я медленно тянулся рукой к кнопке монитора. Пусть знает, но улика будет уничтожена! Даже если он сейчас кинется на меня, я все равно успею ввести команду.
Лавров усмехнулся.
— Какой же вы, однако, настойчивый! — сказал он. — Наверное, не стоило вас утруждать, потому как необходимое доказательство у меня уже есть. Да оставьте вы в покое ваш компьютер! Не буду я его трогать. Взгляните на меня!
«Это уловка!» — подумал я, но голову все-таки повернул.
Лавров вынул из кармана пальто мятый почтовый конверт, вытащил из него письмо, развернул и зачитал вслух:
— «А еще хочу похвастать перед тобой, милая Настя, что я завершаю работу над диссертацией. Тема ее тебе мало что скажет: «Течение с образованием волн разрежения при обтекании угла сверхзвуковым потоком», но для меня это значит очень многое…» Ну, и так далее. Датировано письмо двадцать седьмым августа прошлого года.
«Значит, Настя продала меня окончательно, — подумал я, тупо глядя на жилистую руку Лаврова, в которой он держал письмо. — Ее арестовали? Или она донесла на меня добровольно?.. А какое это имеет теперь значение!»
Я сел на пол и обхватил голову руками.
— Ну, ладно, ладно! Не умирай! — заботливым голосом произнес Лавров и потрепал меня по затылку. — Комиссия по определению степени секретности только приступила к работе… Собирайся, поедем.
— Куда? — безвольными губами шепнул я.
— Как — куда? — радостно сказал Лавров. — В отделение.
«Чемоданов предупреждал меня, что будет использовать секретные материалы, — думал я, не в состоянии вспомнить, куда я дел свои ботинки. — Почему же меня это сразу не насторожило?»
Мы вышли в ночь. Лавров подошел к серой, забрызганной грязью машине, открыл ключом дверь и кивнул мне на переднее сиденье.
— Садись, — сказал он.
Мы поехали. Не знаю, куда он меня вез, — улицы были темными.
— Не умирай, — повторил он. — В комиссии не боги сидят. Обыкновенные пенсионеры, которые когда-то давно имели отношение к науке. Поковыряются они в твоей диссертации, напишут расплывчатое резюме, где что-то среднее между «да» и «нет». А потом придут ко мне и спросят: Петрович, так какой вывод писать? А все зависит от того, найдет ли следствие в твоем поступке преступный умысел.
Я так резко вскинул голову, что ударился темечком о потолок кабины. Если я не ослышался, то Лавров совершенно открытым текстом говорил мне: «Как ты со мной договоришься, так и будет». «Невероятно! — подумал я. — Все продается!»
— А что надо сделать, чтобы вы… чтобы сказали… — мучился я, не зная, как точнее сформулировать вопрос.
— Что секретных сведений в диссертации нет? — пришел на помощь Лавров, но тут же переключил внимание на управление машиной: — Вот же прыткая какая! Так и норовит под колеса сигануть!
Он круто вывернул руль и включил магнитолу. У меня появилась надежда, что мне много не дадут. Я так глубоко погрузился в раздумья о своей судьбе, что не заметил, как мы приехали.
Лавров провел меня мимо дежурного с автоматом, который приветственно вскинул руку, подошел к тяжелой двери, обитой металлом, и позвонил. Лязгнул замок. Мы зашли в холл, где за толстым стеклом сидел дежурный по отделению.
— Добрый вечер, Константин Петрович! — поздоровался он.
Темная лестница, ведущая на второй этаж. Снова коридор, в котором гулким эхом отзывались наши шаги. Множество пронумерованных дверей. Лавров открыл ключом одну из них и жестом предложил зайти. Это был прокуренный кабинет со старой ведомственной мебелью. Лавров предложил мне сесть, а сам принялся заваривать чай. Молчание становилось невыносимым, но я понял, что все мысли Лаврова заняты размером взятки, которую он намеревался с меня востребовать. Я приготовился отдать за свободу все, что у меня еще осталось.
Наконец Лавров поставил передо мной чашку, налил в нее чая, сел напротив и стал курить. Он курил и смотрел на меня, а я, обжигаясь, пил крепкий, как чифирь, чай и думал о том, что, если попаду на нары, Настя не станет меня ждать и вернется к Чемоданову.
— Ну что с тобой делать, Савельев? — спросил Лавров.
— Я могу заплатить, — с трудом произнес я, исподлобья глядя на Лаврова.
Он вдруг рассмеялся, затушил сигарету и отставил пепельницу в сторону.
— Ты по-прежнему думаешь, что все можно купить?
Меня поразил его вопрос, в котором таилась скрытая осведомленность.
— Не все, но… — пробормотал я, пытаясь смягчить прямолинейность своего предложения.
— Далеко не все, — перебил Лавров, и лицо его стало жестоким. — Меня, например, невозможно.
У меня все оборвалось внутри. «Вот это вляпался!» — подумал я.
Лавров достал из ящика стола лист бумаги с отпечатанным на нем мелким текстом и протянул мне.
— Это подписка о невыезде, — сказал он. — Иди домой, закройся и сиди тихо, как мышь. Когда будет надо, я тебя вызову.
Я готовился к следственному изолятору, обыску, допросу, протоколам, а тут вдруг — иди домой! Боясь, что Лавров вдруг передумает, я торопливо подписал бумагу и встал из-за стола.
— Иди, иди! — махнул он на меня рукой.
Глава 24
Всюду жизнь
Я вернулся в свою вонючую хрущевку как во сне. Скинул с себя куртку, ботинки и забрался на тахту под одеяло. Буду спать до тех пор, пока не вызовут на допрос. Закрою глаза, и весь этот продажный мир исчезнет. И останутся только яркие и счастливые сны. И не нужны мне ни Настя, ни доллары, ни особняк. Счастье в том, чтобы ни от кого не зависеть и ничего не хотеть.
Не знаю, сколько я проспал. Но когда открыл глаза, за окнами по-прежнему было темно. Наверное, такое свойство у этой квартиры: сюда никогда не проникает солнце. Я лежал, глядя на потолок, и прислушивался к шороху в прихожей. Кто-то ковырялся в замке. «Опять милиция? — почти равнодушно подумал я. — А почему не звонят?»
Дверь тихо скрипнула. Щелкнул включатель. По полу загромыхали тяжелые ботинки. «Да тут, наверное, целое отделение!»
