Б. Седов - Зэк
Разговор о побеге завел Волк. Как бы между делом.
– Эх, – сказал он, – воля-волюшка. Задолбался я тут сидеть. Там, на воле-то, сейчас такие бабки можно делать! А я тут… как лох последний… рванем на волю, Пивовар?
Сказал и рассмеялся. Иван тоже хохотнул и ответил: – Мне, Роман, терять нечего. Меньше чирика не дадут. Отсюда не рвануть, пожалуй, а с зоны… с зоны – поглядим.
Поговорили и «забыли». До следующего раза.
Таранов ждал информации от Лидера. Она изредка поступала через Пятакова. Коротенькие записочки не содержали ничего путного: жди, готовим операцию… Иван все сильнее чувствовал разочарование. Исподволь складывалось ощущение, что его предали.
Опер Пятаков гнал информацию в обе стороны: Ивану он носил записки, попутчику Ивана передавал кассеты с записью бесед с Тарановым. Кассеты переправлялись в Санкт-Петербург, где их прослушивал психолог. В отчетах Лидеру психолог отмечал, что, по его мнению, у Африканца отмечаются признаки усталости и разочарования. До критического уровня Африканец еще не дошел, но…
Прошел март, начался апрель. Оттепели перемежались заморозками, таяли сугробы, падали сосульки. Капель звенела, орали коты от любовной истомы, и яростно чирикали опьяненные весной воробьи… В зарешеченном мире тюрьмы это присутствовало в виде отголосков, только усиливающих тоску.
В пятницу шестого апреля, вечером, Волк подсел к Ивану. Иван играл с Одесситом в шахматы и как всегда проигрывал.
– Сходи, Одесса, погуляй, – приказал Волк, и Одессит послушно исчез. Напомнил Таранову, что тот проиграл ему четыре сигареты, и отвалил. Одессит был некурящим, но сигареты в тюрьме – валюта. В некоторых случаях более ценная, чем деньги.
– На рывок пойдешь? – в лоб спросил Волк. Таранов усмехнулся и ответил:
– Завтра или прямо сейчас?
– Я без балды говорю. Есть вариант, Пивовар.
– Слушай, Рома, первое апреля-то прошло.
– Пойдешь или нет? – произнес Волк, и Иван понял, что он говорит совершенно серьезно.
Ночью сидели на шконке Волка, и Волк шептал на ухо:
– Мне на волю вот как надо, – он провел ладонью по горлу. – Без меня дело стоит на лимон зеленью. Да не на один лимон… Братва на воле всякие ходы искала – бабки закинуть кому надо пробовали. Но не берут менты лавэшки, обоссавшись… В общем, слушай: долго искали, но нашли одного чувачка из обслуги. Он может отключить освещение…
– И что? – спросил Иван, перебивая.
– Ты слушай! Он отключит к чертовой матери освещение, во дворе будет оставлена лестница… В темноте запросто перекинуться через стену. А там встретят. Нам главное – из корпуса выбраться.
Иван молчал. Волк облизнул сухие губы, спросил:
– Ну, чего молчишь-то, Пивовар?
– Ты что же думаешь – у них нет аварийного освещения периметра?
– Есть, конечно. Но щит аварийного будет поставлен на ремонт. Чувачку такие бабки заряжают, что караул! Дочка у него больная – ей лечение нужно в Австрии, у нас не лечат. Понял?
– Понял, – ответил Таранов, – понял… А как из корпуса вырваться?
Волк сделал глоток остывшего чая, затянулся сигаретой.
– Суки! Суки! – заорал во сне грабитель Кузя из Иванова.
Волк пощипал себя за ус, ответил тихо:
– Не знаю. Надо как-то решать самим, Пивовар.
Таранов понял, что Волку он нужен именно для того, чтобы решить именно этот вопрос.
– Будем думать, – произнес Иван. – Давай-ка спать, Рома. Утро вечера мудренее.
Легли спать… но разве тут уснешь?
* * *Уже наутро Волк открестился от своих слов. Похохатывая, он сказал, что, мол, вчера обкурился… и того… чифирек… чего нес, не помню.
– Бывает, – согласился Иван. – Я и сам не помню ничего. Начисто память отшибло.
Оба лгали, оба понимали, что ложь очевидна… Таранов знал, что к этому разговору Волк еще вернется. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра, не послезавтра, так через неделю… В действительности разговор произошел уже на следующую ночь.
– Слышь, Пивовар, – прошептал Волк, – ты, братан, не подумай, что я тебе не доверяю. Но дело-то стремное. Спалимся – сроку добавят. А то и застрелят на хер в запретке. Меня с воли спрашивают: а что, мол, за человек этот Пивовар? А мне ответить-то нечего… Ты вот Колобка завалил. А что-почему – никто не знает. Что мне на волю передать?
– Передай, что это их не касается, – зло ответил Иван. Он знал, что этот вопрос рано или поздно возникнет.
Еще в Санкт-Петербурге вместе с Лидером они рассматривали эту ситуацию и анализировали варианты легенды. Сошлись на том, что лучше всего отвечать дерзко и независимо.
– Да ладно, не хочешь – не отвечай. Я и так за тебя подписку дал. Мне поверят… ну, что решим?
– А ничего не решим мы с тобой, Рома.
– Как так? – опешил Волк. – Ты же сам про рывок-то говорил.
Таранов сверкнул глазами, сказал, передразнивая Волка:
– Дело-то стремное. Спалимся – сроку добавят. Или завалят на запретке… Я тоже себе вопрос задаю: а что за человек этот Волк? Чего ему на рывок идти, если сроку по максимуму ему года три светит? А, Рома? Что ответишь?
– Мне надо, – произнес Волк. – Мне позарез надо.
– Надо, – проворчал Таранов. – Всем надо… ну, допустим, я тебе верю. А этот твой электрик – он что за конь? А братины твои на воле – они кто такие? Может, они под ментами давно. Что мы трем сейчас с тобой, Рома? Почему я Колобка завалил? Так мне, Рома, этот вопрос и менты задавали. Они, кстати, тоже с воли. Может, ты их имеешь в виду, когда мне вопросы задаешь? А, друг ты мой задушевный?
Волк несколько оторопел от напора Таранова. Сказал:
– На воле… на воле люди проверенные. Электрик? Этого я лично не знаю. Но его на денежный крюк подцепили. Нету крюка надежнее, Пивовар. Не сорвется – ему дочку лечить надо. А что касается меня… ой, сложно вопросы решаешь, Пивовар, ой, сложно.
Но они уже были «скованы одной цепью». Их обоих уже манила запретка. Таранову было понятно, что без Волка он навряд ли выберется из тюрьмы. Но и Волк делал ставку на силу, ловкость, опыт Ивана.
Спустя два дня он возобновил разговор:
– Надумал? – спросил Волк, не уточняя вопрос. Таранов покатал желваки и равнодушно сказал:
– Мне по-любому нужно срываться.
С этого момента теоретические рассуждения перешли в практическую плоскость.
История побегов богата: она включает в себя обширнейший арсенал приемов и средств. От элементарного подкупа охраны до рытья подкопов. А в промежутке тоже полно всякой экзотики: узники выходили на волю через подземные коллекторы, улетали на воздушных шарах, дельтапланах и вертолетах, в бочке золотаря или переодевшись охранником, священником, доктором и т. п. Даже прикинувшись мертвецом… Весь этот романтический бред Таранов и Волк отбросили сразу. Ясно было одно: необходимо вырваться из корпуса.
Реальных путей было три: дверь, окно и крыша… Это – в теории, на практике все три пути были закрыты. Закрыты решетками. Тщательный осмотр оконных жалюзи в хате показал, что даже при наличии инструмента выломать их весьма непросто. Да и не было никакого инструмента. Решетка, закрывающая прогулочный дворик, тоже была замурована… Оставалась дверь. Но для того, чтобы добраться до двери, необходимо преодолеть десяток решеток, коридоры, лестничные пролеты и несколько постов охраны.
Этот путь казался наиболее сложным, но… он же содержал самое слабое в системе звено. Оно называется – человек. В каждой решетке, отделяющей коридор от коридора, этаж от этажа, пост от поста, есть дверь. Дверь заперта на замок. А ключ от замка находится в руках человека.
Волк и Пивовар поссорились. Поссорились вдрызг, на глазах у всей хаты. Никого это особенно не удивило – в напряженной атмосфере тюрьмы ссоры вспыхивают спонтанно, мгновенно. Из-за карт, случайно оброненного слова, косого взгляда. Просто потому, что нервы ни к черту. И часто ссоры заканчиваются дракой или убийством… Пивовар и Волк поссорились, многие в хате позлорадствовали. Жалели, что до драки не дошло.
А до нее и не могло дойти: было бы, по меньшей мере, глупо влететь в ШИЗО за неделю до побега.
Одессит мотал уже третий срок. Все – за мошенничество. Одессит имел весьма респектабельную, солидную внешность. Раньше работал под журналиста, а после Горбачевской перестройки – под носителя древней дворянской фамилии. За некую сумму (от сотни баксов до пяти тысяч) присваивал дворянство и титулы новым русским. Подкреплял княжеские и прочие звания грамотами с орлами, печатями, коронами и мечами. Попадался Одессит исключительно по пьянке. Так входил в образ, что и сам начинал верить в свое исключительное происхождение, и – пошел куражиться… Последний раз он, будучи пьян в дым, начал «строить» на улице милицейский наряд. Менты гнева «потомственного аристократа» не испугались и предложили предъявить документы. Одессит предъявил аж три паспорта. Один на фамилию Пастушенко, другой – Романов, третий – Гогенцоллерн.
