Вильям Козлов - Ради безопасности страны
— Благодарю, — исподлобья взглянул на нее Парфенов. — Уже не хочется.
— А я выпью. — Колесников взял из рук Штайнер чашку с кофе и стал у окна.
Штайнер посмотрела на его спину, на хмурое лицо Парфенова и спросила:
— Что-нибудь не так?
— Притомились немного, — не сразу ответил Парфенов.
— Я понимаю! — закивала Штайнер и взглянула на свои часики: — О! Конец работать! Время за четыре часа с половиной!
— С полчасика еще можно посидеть, — сказал Парфенов и полистал лежащую перед ним папку. — Как с прикладными программами? Математическое обеспечение базовое?
— Да, да! — Штайнер развернула перед Парфеновым листы кальки. — Необходимое количество специалистов указано.
— Спасибо, — углубился в бумаги Парфенов.
— Пожалуйста.
Штайнер обернулась к Колесникову. Тот уже поставил пустую чашку на поднос, подошел к столу и, ероша волосы, рассматривал очередной чертеж. Потом спросил:
— Эти блоки заменяются?
— Конечно! — Штайнер безошибочно выбрала из вороха чертежей нужный и передала его Колесникову: — Вот.
— Угу... — промычал Колесников, вглядываясь в чертеж, и протянул руку за блокнотом.
— Магнитофон! — нараспев сказала Штайнер.
— Забыл, — виновато пожал плечами Колесников, взял кальку со схемой, присел к столику, на котором стоял магнитофон, включил его и принялся негромко надиктовывать нужные ему данные.
Парфенов встал из-за стола и с хрустом потянулся:
— Аллее! Все на сегодня.
— Я, я! — согласно закивала Штайнер. — Какие документы вас будут интересовать завтра?
— Значит, так... — задумался Парфенов. — Температурный режим, шумность, размещение... Что еще? Пожалуй, количество и сроки прибытия монтажников.
— Последнее не ко мне! — быстро сказала Штайнер. — Непосредственно к шефу.
— Ясно, — кивнул Парфенов.
— Вопрос бизнеса, — будто извиняясь, добавила Штайнер. — А я, как у вас говорят, просто технарь.
— Все мы просто технари, — надевая пиджак, сказал Колесников. — До завтра!
— До завтра, — кивнула ему Штайнер. — Ауфвидерзеен, герр Парфенов.
— Чао! — сделал ей ручкой Парфенов и направился к дверям вслед за Колесниковым.
Человеку несведущему валютная закупка представляется делом несложным: заказал, оплатил, получил. Лишь те, кто непосредственно занят размещением заказов в иностранных фирмах, знают, что операция эта непростая, требующая участия многих специалистов и зависящая от ряда условий. Тут и конъюнктура на международном рынке, и специфика данного производства, и взаимовыгодный контракт. Если же на заказ претендует не одна, а несколько фирм, то в действие вступает и такой немаловажный фактор, как те или иные отношения между договаривающимися сторонами.
Не посвященному в тонкости внешнеторговых операций покажется странной и длительность самого процесса закупки. Чем она больше, тем дольше время от первого ознакомления с технической документацией изделия до выработки импортного поручения и подписания контракта. А с какой из конкурирующих фирм он будет заключен, зависит во многом от оценки экспертов. И большая часть работы, равно как и ответственности, ложится на них.
Все это было хорошо известно Колесникову. Так же как и то, что каждая такая экспертиза надолго выбивала из привычной колеи. Предстояла поездка за рубеж, в фирму, а если контракт будет подписан, то и не одна. Опять откладывалась разработка прибора, идею которого он давно вынашивал, институтские дела передавались заместителю, тот вечно что-нибудь путал, по возвращении Колесникова «вызывали на ковер», и П. Н. с садистским спокойствием выговаривал ему, как мальчишке.
Было время, когда Колесников не любил уезжать из дома. Бывая в командировке даже за каких-нибудь несколько сотен километров, в соседнем городе, без причины нервничал, названивал в институт и домой, считал дни до отъезда. Особенно неуютно чувствовал он себя вечерами, когда оставался один в гостиничном номере. Курил одну сигарету за другой, пытался читать, но ловил себя на том, что пробегает глазами страницы, не очень-то уясняя смысл прочитанного, откладывал книгу и принимался мерить шагами тесноватый номер от окна до дверей и обратно. Снизу, из ресторана, доносились приглушенные звуки оркестра и веселые, как ему казалось, голоса. Наперед зная, что никакого веселья там нет, Колесников спускался вниз, без аппетита съедал первое попавшееся ему в меню блюдо, — почему-то всегда это были фирменные котлеты, одинаковые в каждом городе, — выпивал теплую до отвращения водку, поднимался к себе в номер и ложился в постель. Спал он плохо, несколько раз за ночь вставал, курил, пил воду, опять ложился и ждал утра, когда можно будет встать и заняться делами.
Колесников всегда завидовал людям, которые, попав в чужой город, чувствуют себя там, как дома. Встречая на улицах Москвы стайки молодящихся, энергичных старушек, весело окликающих друг друга на английском или немецком, он невольно задерживал шаг, наблюдая за тем, как храбро плутают они по арбатским и замоскворецким переулкам, лишь изредка сверяясь с планом. Сам он за границей не рисковал бродить по городу, а когда перед отъездом надо было искать подарки домашним, выбирался в ближайший от отеля супермаркет и покупал первое, что подвернется под руку. Вынимать сунутые ему дома мерки — следочки из картона и какие-то бумажные полоски — он в магазине стеснялся, и туфли для жены всегда оказывались на размер меньше, а платья, наоборот, больше. Над его непрактичностью посмеивались, а купленные им вещи расходились по знакомым.
Но Колесников знал, что дело тут вовсе не в том, практичен он или нет.
И в московской своей жизни, и в заграничных поездках он все чаще и чаще ловил себя на том, что видит себя как бы со стороны. Один Колесников спускается в метро, листает газеты, садится за свой рабочий стол в институте, а другой, будто сторонний наблюдатель, следит за тем, как он это делает. И, обычно слегка сутулый, Колесников распрямлял спину или менял походку, если тому, второму Колесникову, она казалась чуть шаркающей. А когда, понуро сидя перед столом П. Н. и выслушивая очередную нотацию, он вдруг откидывался на спинку кресла и закидывал ногу на ногу, это было не реакцией на резкие слова начальника отдела, а все тот же, сторонний Колесников подсказывал, что поза эта наиболее выразительна в данной ситуации. Это он, второй Колесников, остановил первого, когда тот уже решился попросить продавщицу с подходящей фигурой примерить платье, выбранное для жены, и заставил указать на выставленное на витрину, слишком для него дорогое, небрежно кинуть на прилавок крупную купюру и гордо удалиться, стараясь не думать о том, что себе он уже не может купить даже блока сигарет. Причем это было не самолюбием, не позой, а, скорее наоборот, желанием избавиться от ощущения какой-то неуверенности в себе, которая возникала в самых, казалось бы, обыденных, не «стрессовых» ситуациях. Особого значения он этому не придавал, — так, нервишки! — тем более что за чертежной доской ощущение это пропадало совершенно. Когда он увлекался работой, то мог запросто выдать такое решение, что все его сотрудники только разводили руками в немом восхищении. Сослуживцы переглядывались: «Может еще кое-что парень!», в глазах женщин читался нескрываемый интерес. Такие женские взгляды Колесников усекал мгновенно!
Так же посмотрела на него и Штайнер, когда он предложил свой вариант компоновки. Было это неделю назад, а сегодня, в последнее воскресенье их совместной работы в Москве, Эллен попросила Колесникова показать ей город.
День был солнечный, с легким морозцем, и на плакате «Москва — Париж» у входа в Пушкинский музей буквы казались мохнатыми от налипшего снега. Когда Штайнер и Колесников спускались по ступеням, Эллен поскользнулась, ухватила его за рукав, тут же отпустила, засмеялась и сказала:
— Прекрасная выставка. Какой Шагал! А Сезанн! Что, нет?
Колесников хотел вежливо покивать головой: мол, да, да, конечно, но неожиданно для себя выпалил:
— Я в живописи — как свинья в апельсине.
— Что, простите? — остановилась Эллен.
— Не разбираюсь в живописи, — пояснил Колесников.
— Но это еще не есть свинство, — наморщила лоб Эллен. — А при чем тут цитрон?
— Свинье все равно, что апельсин, что брюква, — усмехнулся Колесников. — А я Сезанна от Шагала не отличу.
— А-а! — рассмеялась Эллен. — Шутка? Фольклор?
— Вроде, — кивнул Колесников.
Эллен поглядела на него все еще смеющимися глазами и сказала:
— Я тоже не совсем большой специалист в живописи. Такая маленькая свинка!
— Непохоже, — возразил Колесников. — Из музеев не вылезаете.
— Приходится, — пожала плечами Эллен. — Мой шеф слегка... как это по-русски... чокнулся на живописи. Вот и я тоже... чокаюсь!
— Помогает? — поинтересовался Колесников.
— Пока ему не надоест говорить со мной об искусстве, работой я обеспечена.
