Алан Брэдли - Я вещаю из гробницы
Я прислонила «Глэдис» к стене и медленно прокралась сквозь толпу, пытаясь остаться незамеченной. Большинство людей были жителями Бишоп-Лейси, но некоторые — неместные.
Одним из незнакомцев был высокий худой мужчина в сером тренчекоте с красным галстуком-бабочкой, держащий в руках записную книжку. Рядом с ним стоял мужчина ниже ростом, одетый почти также и прижимающий камеру к глазам.
— Но говорят, это чудо, викарий. Наверняка, вы можете сказать нам пару слов.
Викарий безуспешно попытался пригладить растрепанные волосы, раздуваемые ветром. Щелкнула вспышка.
— О чем вы подумали, когда увидели кровь? — обратился к нему другой человек. — Говорят, кто-то бросил костыли. Это правда?
По толпе пронеслись возгласы.
— Джентльмены, пожалуйста. Всему свое время.
— Как насчет трупа в склепе, викарий?
Я уже видела сенсационные заголовки в завтрашних «Хрониках Хинли» и «Морнинг Пост-Хорн», и викарий, скорее всего, подумал о том же.
ТРУП В СКЛЕПЕ! СВЯТОЙ ПЛАЧЕТ КРОВЬЮ!
С такой рекламой епископ скоро отправит его на новую должность где-нибудь в районе Амазонки. Пресса безжалостна, и церковь тоже.
— Джентльмены, прошу вас… Помните, что сегодня Страстная пятница. Ничто не должно осквернить…
— Пропустите меня! — крикнула я. — У меня важное дело! Пожалуйста, пропустите!
Я протолкалась локтями сквозь толпу и оказалась рядом с викарием. Взяв его за локоть, сценическим шепотом, достаточно громким, чтобы услышали репортеры, я прошептала:
— Боюсь, ей стало хуже, викарий. Доктор говорит, что она протянет недолго. Вы должны прийти.
Я переминалась с ноги на ногу, жутко мигая в надежде выдавить слезу.
Викарий взглянул на меня так, как будто он только что пробудился на другой планете.
— Пожалуйста, — прохныкала я, потом мой голос поднялся до громкого завывания: — Пока не стало СЛИШКОМ ПОЗДНО!
Я потянула его за руку, повернула и втащила его в церковь, захлопнув за нами дверь и задвинув засов.
— Фьюить! — присвистнула я. — Какая осада! Как в «Айвенго». Мы можем тайком выбраться через ризницу.
Секунду викарий смотрел на меня пустыми глазами. Он был еще больше потрясен, чем я думала. Вся эта история играла свою роль, не говоря уже о его проблемах с Синтией.
Я подвела его к задней скамье и села рядом с ним.
— Все будет хорошо, — сказала я. — Я почти во всем разобралась.
Его лицо, окрашенное в лиловый оттенок светом, падающим сквозь витраж, неохотно повернулось ко мне.
— О, Флавия, — произнес он. — Если бы это только была правда.
19
Только когда я была уже на полпути к дому, меня осенило.
«Если бы только это была правда», действительно! Очевидно, что, несмотря на призвание викария, ему не хватает веры.
Я взяла его за руку, провела через дверь ризницы, на цыпочках прошла с ним по церковному двору и доставила домой в безопасности. Потом спряталась за большим надгробием и наблюдала, как ворчащая толпа медленно рассеялась и исчезла.
Никто из них не сообразил заглянуть за церковь. Никому не пришло в голову проследовать за нашей печальной процессией к воображаемому смертному одру. Их всех так тронула моя притворная миссия милосердия, что никто — даже самые ожесточенные газетчики — не прикоснулись к двери в церковь.
И при этом викарий не имел веры в меня.
Ненавижу признаваться, как это меня ранило.
Самое лучшее средство для успокоения разочарованного ума — это кислород. Пара глубоких вдохов старого доброго О возрождает в теле каждую клетку. Полагаю, я могла бы подняться в лабораторию за бутылочкой этого добра, но, как по мне, это был бы обман. Нет ничего лучше кислорода в его натуральной форме — кислорода, естественным образом произведенного в лесу или оранжерее, где множество растений с помощью процесса фотосинтеза поглощают отравляющий углекислый газ, который мы выдыхаем, и вырабатывают взамен кислород.
Однажды я сказала Фели, что благодаря кислороду дышать свежим воздухом — все равно что дышать Богом, но она ударила меня по лицу и заявила, что я святотатствую.
Оранжерея в Букшоу, как я обнаружила, всегда поднимает мне настроение сразу же, хотя какую часть этого следует приписать обществу Доггера, а какую — кислороду, я не могу сказать. Вероятно, пятьдесят на пятьдесят. Одно было точно: оранжерея — безмятежное место. Никогда не услышишь об убийстве, совершенном в оранжерее.
Моя теория гласит, что дело в О.
Я обнаружила Доггера среди цветочных горшков, он перевязывал свои инструменты толстой бечевкой.
— Доггер, — небрежно сказала я, наклоняясь, чтобы поближе рассмотреть нарцисс в горшке, и подавляя зевок, — что бы ты сказал, если бы я спросила тебя о причине атрофии мускулов большого пальца и слабости рук?
— Я бы сказал, что вы были в Богмор-холле, мисс Флавия.
Полагаю, мне следовало остолбенеть, но почему-то этого не случилось.
— Ты видел фотографию миссис Ридли-Смит?
— Нет, — ответил Доггер, — но я слышал досужую болтовню слуг.
— И?
— Очень печально. Из того, что я слышал, могу заключить, что это классический случай отравления свинцом. Затронуты сгибающие мышцы и в меньшей степени разгибающие. Но вы уже это обнаружили, не так ли, мисс?
— Да, — ответила я, — но мне нужно было, чтобы ты подтвердил.
Между нами повисло молчание, пока мы оба размышляли о том, что неизбежно воспоследует.
— Ты все время это знал, — я попыталась сделать так, чтобы мои слова не прозвучали обвинением.
— Да, — ответил он, и в его словах была печаль, — я все время знал об этом.
Между нами снова воцарилось молчание, причина которого была в том, что мы оба избегали любого упоминания Харриет.
— Она часто навещала его, не так ли? — спросила я. — Имею в виду Джослина.
— Да, — просто ответил Доггер.
— И ты ходил туда с ней!
— Нет, мисс. Вы должны помнить, что в те времена я не жил в Букшоу.
Конечно же! Как глупо с моей стороны. О чем я только думала? Доггер появился в Букшоу только после войны. Должно быть, он услышал о Ридли-Смитах, как и я, от кого-то еще.
— Но он же пленник! Как они могут держать его взаперти?
— Он заперт… — начал Доггер.
— Конечно, он заперт, — произнесла я, вероятно, слишком громко. — За двойными дверями!
— …или его защищают.
Теперь я поймала себя на том, что говорю слишком тихо.
— Я не подумала об этом, — призналась я.
— Нет, — сказал Доггер. — Люди часто не думают. Читают истории в газетах и делают поспешные выводы. Факты зачастую лежат в противоположном направлении от допущений.
— От газетных заголовков, — добавила я, сразу же подумав о викарии.
— Да, — сказал Доггер. — Как вы знаете по своим опытам, отравление свинцом — не очень приятная штука.
Это правда. Я читала о том, что случалось с женщинами, которые использовали его для окрашивания волос или наносили на лицо вредную косметику, содержащую карбонат свинца, под названиями вроде «Надежное средство» или «Сокровища пустыни от Али Ахмеда».
Я позволила своим мыслям унестись вдаль к толстым книжкам в библиотеке дядюшки Тара, где я впервые наткнулась на подробности: «Трактат о ядах» Кристисона, «Принципы медицинской юриспруденции» Тейлора и «Яды, их воздействие и обнаружение» Блисса, которые, с тех пор как я на них наткнулась, стали моим Ветхим и Новым Заветом и апокрифами.
Я подумала о кошмарных, но захватывающих ужасах, таящихся на их страницах: свинцовом параличе, бледности, обескровленности, головных болях, неприятном привкусе во рту, судорогах в ногах, затрудненности дыхания, рвоте, поносе, конвульсиях, обмороках. Я знала, что, если каким-то чудом мы могли бы раздвинуть губы Ады Ридли-Смит на той старой черно-белой фотографии, мы бы обнаружили как минимум едва заметную синюю каемку в месте, где десны соединяются с зубами — классический признак сатурнизма, более известного как свинцовое отравление.
Неудивительно, что у этой женщины была депрессия!
— Свинцовые солдатики, покрашенные свинцовой краской, — сказал Доггер. — Предполагалось, что на них надо смотреть, а не трогать, во всяком случае, не играть так долго.
— А Джослин… — начала я.
— К несчастью, вред уже причинен, — Доггер покачал головой. — Он родился с отравлением.
Эта мысль так шокировала, что, казалось, ее нельзя облечь в простые слова.
— Мозг нерожденного ребенка — крайне восприимчивый объект, — сказал Доггер. — Женщины, страдающие от отравления свинцом, чаще всего теряют ребенка. — И добавил: — Но не всегда. Не всегда.
— Расскажи мне о «не всегда», — тихо попросила я.
— Ребенок, родившийся у женщины, страдающей от свинцового отравления, редко живет больше двух-трех лет. Шансы выжить — меньше, чем три к сотне.
