Инна Булгакова - Только никому не говори

- Иван Арсеньевич, что с вами? Я могу вам чем-нибудь помочь?

Обернулся, вгляделся в юное открытое лицо: страх, но и надежда. А ведь есть ещё и надежда!

- Что будем делать, мальчик? Разоблачать?

- Я не знаю, — Петя беспомощно пожал плечами. — Я как вы. Я вам верю, больше никому.

- Это ты зря. Но вообще правильно, надо ведь и верить, — я вдруг словно очнулся. — И чего это я панику преждевременно поднял, а? Ведь видимость может обмануть, правда?

- Правда. Со мной так и было. Но вы же мне поверили?

- Да, пошли. Я хочу выяснить и убедиться, что я не прав.

Факты фактами, но должно же быть что-то и выше — что я чувствую, несмотря ни на что!

Дмитрий Алексеевич и Анюта молча стояли на лужайке, меж ними на столе лежала аллегория. Я заговорил:

- Анюта, помните, в пятницу, после того как клумбу копали, вы пришли к отцу в больницу?

- Помню.

- Помните наш разговор?

- Ну?

- А концовку? Я сказал вам: «До завтра?» Вы ответили: «Завтра я на весь день еду в Москву». Помните?

- Что вы ко мне пристали!

- Вы уехали в Москву? (Пауза.) Никуда вы не уезжали. Где вы были на самом деле?.. Не хотите говорить? Во сколько к вам явился Ника?

- Не помню. Днём.

- А до его появления? Вы были в кустах у беседки, да? Вы слышали наш разговор с Борисом?.. Анюта, я прошу вас!.. Вы украли блокнот?

Она расхохоталась дерзко.

- Ваш блокнот! Вы настоящий сыщик, расчётливый и предусмотрительный. Вы подсунули мне чистенький, новенький блокнотик. Профессиональный писатель заносит в такой блокнот курьёзные случаи, психические аномалии…

- Сумасшедший дом! — простонал Дмитрий Алексеевич. — Когда же все это кончится?

- Сейчас. Она нам скажет. Анюта, кому вы помогаете' (Молчание.) Вы кому-нибудь помогаете?

- А если даже так? А если жалко и страшно за кого-то? — ответила она после паузы устало; одно незабываемое мгновенье мы глядели глаза в глаза; лицо её вдруг исказилось, и я понял, что действительно до сих пор совсем не знал её.

- Кого вам жалко? — спросил я через силу. — Убийцу? Три года назад в июле вы так же ездили в Москву. (Она словно застыла.) Помните, что из этого вышло? Не пора ли задуматься?

- Я вас ненавижу, — произнесла она очень тихо, но вполне внятно, повернулась и ушла в дом.

Все было кончено — для меня, во всяком случае. Но официальную концовку ещё предстояло организовать. Какой же я идиот! Нет, идиот облагорожен классикой, а я просто неудачник. Я сказал:

- Поезжай, Петя, в Москву. Сиди дома, не высовывайся. Но знай: про твои полевые лилии известно бухгалтеру. Жди моего звонка, наверное, ты понадобишься.

Петя кивнул озабоченно и помчался к калитке спортсменским аллюром. Я наконец взглянул на художника.

— Дмитрий Алексеевич, вы меня проводите до больницы? Вот теперь мы с вами имеем возможность заняться настоящей, великолепной, убойной ловушкой.

И берёзовая роща распахнулась нам навстречу.

Я почти не спал. Уже под утро увидел сон, до отвращения реальный. Будто просыпаюсь один в палате, гляжу в окно: пыльные кусты сирени начинают шевелиться, чуть-чуть, едва заметно, потом сильнее, дрожат листы, прогибаются веточки… И главное, я знаю, кто крадётся там, в зелёной тьме, но не могу шелохнуться, крикнуть, встать. Ничего не могу, все безнадёжно. А шевеление и шелест приближаются к моему окну… приближаются… вот!.. Просыпаюсь.

Мои неосведомлённые о вчерашних событиях помощники спят безмятежно и крепко, о чем свидетельствуют матёрый размеренный бухгалтерский храп, а в промежутках едва слышное юное посапывание. Лицо Павла Матвеевича в предрассветных сумерках кажется внезапно молодым, энергичным и собранным… наверное оттого, что не видно его кротких, беззащитных, впавших в детство глаз. Он не выдержал, ушёл ото всех, ушёл из того мира и создал собственный — только теперь я могу хоть в какой-то степени его понять. Труднее понять другого. Действительно ли род людской — это «волки и овцы»? Или в каждом из нас есть частица того и другого животного, и в этой самой пресловутой пограничной ситуации (граница — борьба добра и зла) никто не поручится за себя?

Однако надо начинать новый день. И он начался — для меня с приходом Анюты. Она быстро подошла к моей койке — я доедал манную кашу — и спросила:

- Куда вы дели Дмитрия Алексеевича?

- То есть как?

- Он исчез.

- Когда?

- Доигрались? Он предупреждал вас, чтоб вы связались с милицией? Предупреждал или нет? Он чувствовал…

- Анюта, погодите, ну что вы сразу так трагически…

- Как тогда… все, как тогда! Понимаете? Пустой дом, свет на кухне, окно распахнуто в светёлке настежь…

- А где ночью были вы?

- После того как Митя пошёл вас провожать, я уехала в Москву.

- Опять в Москву! Зачем?

- Надо.

- Так. Вы вернулись…

- Вернулась сейчас, утром, дом заперт, окно…

- Вы осматривали дом?

- Да.

- А погреб?

- Да, да, да!

- Машина на месте?

- Её нет. Вы дали ему поручение?

- Да, пожалуй, но он… — я вдруг испугался и вскочил. — Он не должен был уезжать. Он должен был заехать за мной. Мы сегодня…

- Чем вы вчера занимались?

- Ловушкой, — сказал я упавшим голосом.

- О Господи! Да вы просто… идиот! Если уж вы всё знаете, как хвастались, то должны знать, что он способен на все.

- Кто?

- Вы знаете кто. Или не знаете?

- А вы? Вы-то знаете?

- Да!

Я во все глаза глядел на неё.

- Анюта, я идиот! Я не подумал, я был уверен… Иду звонить, вы останьтесь во избежание эксцессов!

- Каких ещё?.. кому звонить?

- Дмитрию Алексеевичу и Пете, ведь они оба… Не забывайте, Петя тоже вчера был здесь…

- Этот ваш Петя! А тому вы собираетесь звонить?

- Кому?

- Убийце.

- Я должен удостовериться…

- Так идите же!

Я промчался по коридору, распахнул дверь в кабинет: Ирина Евгеньевна разговаривала по телефону.

- Что надо? — поинтересовалась она любезно.

- Позвонить… срочно!

- Ах, позвонить! Хватит. Вы с моего телефона не слезаете.

- Ирина Евгеньевна, речь идёт о жизни и смерти!

- Представляете, в какой обстановке приходится работать? — пожаловалась она кому- то в трубку. — Вот ворвался как сумасшедший…

Я вышел в коридор, тихонько прикрыв за собой дверь. Что же могло случиться с Дмитрием Алексеевичем? Никогда себе не прощу! Надо было идти в милицию, а не заниматься убойными ловушками — все сам, сам… Доигрался! Хирург выплыла из кабинета и поплыла по коридору, я не отставал.

- Ирина Евгеньевна, не могу поверить в вашу жестокость.

- А дисциплина?

- А женское милосердие?

- Не милосердие, а женская дурь. Привыкли на нас ездить.

- Привыкли, — согласился я покорно. — На кого ж ещё и надежда, как не на вас?

- Ладно, только коротко.

Я заказал срочный разговор, минут через пять телефонистка проговорила безразлично:

- Абонент не отвечает.

- Перезвоните, пожалуйста! — На что я надеялся? Бездарность и дилетантство.

- Абонент не отвечает.

- Тогда вот по этому телефону попробуйте, — я дал номер Пети.

- Не кладите трубку.

И через несколько секунд я услышал далёкий, но живой — вот что главное! — живой голос:

- Алло!

- Петя? Иван Арсеньевич. Как там у тебя дела?

- Нормально. Иван Арсеньевич, можно я к вам приеду?

- Приедешь, приедешь. А пока сиди дома и будь наготове. Сегодня или завтра — последний срок.

- Иван Арсеньевич, я забыл сказать. Эти самые лилии, они употреблялись как рисунок на тканях. И вышивка…

- Да, да, молодец. Можно сказать, ты и раскрыл эту тайну.

- Раскрыл! Понять ничего не могу, всю ночь думал. Этот Филипп Август, кстати, третий крестовый поход возглавлял…

- В так называемой тьме средневековья, Пётр…

Верочка заглянула в кабинет с криком: «Человека убили!» и исчезла. Я бросил трубку, выскочил в коридор — она как сквозь землю провалилась! Да что ж это такое? Анюта стояла посреди палаты и ломала руки: так и врезался в память умоляющий жест прекрасных женских рук.

- Это он, — прошептала она, увидев меня.

- Анюта, вы…

- Это он. Его машина: старая «Волга» цвета морской волны.

- Где? В роще?

- На шоссе.

- Верка сейчас забегала, — заговорил Василий Васильевич виновато. — Там убитого нашли возле машины. Похоже, Ваня, что мы…

- Смерть свидетеля! — крикнул Игорёк.

- Это он во всем виноват! — перебила Анюта, указав на меня. — Он все знал!

- Анюта, я правда не думал…

- Все умерли, кроме меня. Зачем? — она пожала плечами. — Ну не вы, не вы — я виновата, знаю, — она отвернулась и долго смотрела на отца; тот отвечал равнодушным взглядом. — Но в чем смысл? Объясните, ради Бога!

- Когда-нибудь потом я…

- Не подходите ко мне! — и она крупным резким шагом вышла из палаты.

Я побежал за ней. Больница вымерла, очевидно, все, кто хоть как-то мог передвигаться, собрались на месте происшествия. Идти было с полкилометра по шоссе в сторону совхоза. Ещё издали я узнал ветвистый дуб, под которым ждал меня Дмитрии Алексеевич утром в четверг. Прошло три дня. А, будь оно всё проклято! Три недели прошло, всего три недели провёл я в больнице, а дел наворочал… будто жизнь прожил. Я взглянул на Анюту. Она шла чуть впереди, торопясь и тяжело дыша. Сейчас она увидит… Господи, хоть бы его уже увезли!