Искатель,1994 №2 - Дональд Уэстлейк
До сегодняшнего вечера с Хло у меня больше ни разу не было никаких таких обостренных восприятий. И вот теперь десять лет жизни, все мои свидания с девушками и редкие — постыдно редкие — удачи как волной смыло. Будто где-то прорвало плотину. Мне снова было четырнадцать лет, я снова ехал в лифте, стиснутый со всех сторон, и так трусил, что боялся даже дрожать.
Хло подняла руки и потянулась.
— Ну, — сказала она, пока я был при смерти, — хочешь что-то обсудить или спать пойдем?
— Спать, — ответил я.
— Прекрасно. Я все равно ничего не соображаю от усталости. Придется погасить тут свет, прежде чем я открою дверь.
Я кивнул.
Держась одной рукой за дверную ручку, а другой — за выключатель, Хло взглянула на меня, улыбнулась и сказала:
— Чарли, а ты и впрямь того.
Я взял себя в руки, осклабился в нервной улыбке и умудрился выговорить:
— Сама ты с приветом.
— Ну-ну, — Хло погасила свет, открыла дверь и ушла в гостиную.
— Спокойной ночи, — донеслось до меня сквозь мрак, и дверь закрылась.
— Спокойной ночи, — промямлил я, хотя Хло уже не могла меня слышать.
Разумеется, я не выспался.
Запахло жареным. Жареными яйцами. Яйцами, превращающимися в яичницу-болтунью. Может быть, даже в пышный пористый омлет. Во всяком случае, яйцами.
Запах, само собой, разбудил меня. Я, само собой, открыл глаза.
Я лежал навзничь на кровати Арти в одних трусах. Уснул я, укрывшись простыней, но, должно быть, ночью брыкался и сбросил ее. Мне, помнится, привиделись два-три ярких сна, подробности которых я, к счастью, запамятовал.
Серый, неестественный дневной свет заливал вентиляционную шахту. Я сел и оглядел царивший вокруг унылый беспорядок — точно такой же, как и в моей спальне над баром в Канарси, теперь такой далекой! Вдруг я почувствовал плаксивую тоску по дому, какую чувствует ирландец, попавший на Третью авеню. Вот уже третий день, как я — беженец.
Лязг посуды в соседней комнате напомнил мне о запахе яиц, пробудившем меня ото сна, а мой желудок тотчас принялся сердито и настырно урчать. В общем, день мало-помалу начался.
Я неохотно вылез из постели Арти и потащился в ванную. Тут я совершил омовение, после чего позаимствовал из шкафа Арти кое-какое нижнее белье, слишком тесное для меня, натянул брюки, обулся и прямо в майке отправился в гостиную.
История повторяется. Возле все той же плиты стояла и жарила яичницу все та же босоногая лиловоокая красотка с волосами цвета воронова крыла, облаченная в рабочие штаны. Торчавшая изо рта сигарета дополняла портрет несносной распутной грешницы. Если бы Хло снимали в немом кино, первый кадр с нею обязательно сопровождался бы бегущей строкой: РАЗЛУЧНИЦА.
— Какую яичницу ты любишь — жидкую или прожаренную? — спросила другая женщина.
— Кофе.
Хло удивленно взглянула на меня.
— Ты не хочешь яичницы?
Чем больше я просыпался, тем хуже себя чувствовал. Так бывает, когда ослабевает действие новокаина.
— Может быть, попозже, — ответил я, руководствуясь скорее желанием успокоить Хло и заставить ее прекратить разговоры о яичнице, нежели убежденностью в том, что еще настанет день, когда я смогу пропихнуть кусок в горло. — А сейчас только кофе.
Покончив таким образом с этой темой, я отправился к замысловатому набору мебели в центре комнаты и уселся в нечто, более-менее похожее на кресло.
— А может быть, жареного хлеба? — предложила другая женщина.
Жареный хлеб. Я скривился, делая вид, будто размышляю.
Поскольку упоминание о жареном хлебе не убило меня на месте, я ответил:
— Ладно, это сойдет.
Но Хло еще не насытилась моими страданиями.
— Сколько ломтиков? — спросила она.
Я нахмурился. Почесал нос. Моргнул раз-другой. Поскреб шишечку на левой щиколотке краем подошвы правого башмака. И сказал:
— Не знаю.
— С двумя справишься?
Она требовала ответа, и все тут.
И плевать ей, что у меня голова не работает.
— Пожалуй, да. Нет, пожалуй, нет. Или… подожди, минутку…
— Сделаю один.
— Хорошо.
А если потом захочешь добавки, я дам.
— Прекрасно.
И яиц тоже, коли будет угодно.
— Чудесно.
Наконец она вернулась к своей стряпне. Но ненадолго. Через минуту ей понадобилось узнать, хочу ли я повидла. Услышав мое «нет», Хло возжаждала получить ответ на вопрос, желаю ли я меду. Второе «нет» побудило ее объявить, что неплохо бы намазать хлеб апельсиновым вареньем и поинтересоваться моим мнением на этот счет.
Я решился.
— Замолкни, Хло.
Она резко повернулась и вытаращилась на меня.
— Что?
— Прекрати болтовню, — загремел я. — Кончай свои расспросы! Не надо мне этот чертов хлеб ничем мазать! Ничем!
— Даже маслом?
Я вскочил и запустил в стену диванной подушкой. Хло не сводила с меня глаз. Когда подушки кончились, она сказала:
— Я прекрасно знаю, что с тобой творится. И ты сам в этом виноват.
— Что?
Только теперь она кое-как справилась со своей болтливостью. Хло с многозначительным видом повернулась ко мне спиной и завершила яичную церемонию.
В ожидании поджаренного хлеба с кофе я слонялся по комнате, подбирая диванные подушки и укладывая их на место. По ходу дела я нашел в диване двадцать пять центов, так что, в общем-то, бушевал я не совсем уж напрасно.
Я перестал кипеть одновременно с кофейником и маслом на сковородке. Хло притащила снедь в комнату, поставила чашки и тарелки на противоположные концы стола, в высокомерном молчании уселась с таким расчетом, чтобы маячить у меня перед глазами, и начала свои ш-ш-ш-икт ш-ш-ш-шик, ш-ш-ш-икапия с яичницей. Я поковырял вилкой кофе и уже собрался было хлебнуть хлебушка.
Когда выносить это молчание стало невмоготу, я, даже зная, что, возможно, ставлю себя в безнадежно проигрышное положение, в конце концов спросил:
— Что ты хотела этим сказать?
— Чем этим? — прикинулась она.
— Ты говорила, будто знаешь, что со мной творится, и что я сам во всем виноват. Что ты хотела этим сказать?
— Ты знаешь, что я хотела этим сказать.
— Не знаю. Если ты не прочь просветить меня, прекрасно. Если не хочешь — ничего страшного.
Она нахмурилась, сунув в рот свою яйцечерпалку, и молчала до тех пор,
