Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек - Ханс Шерфиг
— Да, покойница была хороша собой, — говорит Хагехольм. — Но красота недолговечна. У нее не все было в порядке. Да, не все. — Хагехольм наклоняется к гостю и многозначительно говорит: — Если женщина не хочет иметь детей, значит у нее не все в порядке. Это противоестественно.
Хагехольм тяжело вздыхает. Не часто представляется ему случай отвести душу. Вот он и разоткровенничался с чужаком-американцем. Заговорил о своем браке, о невзгодах. И о том, как случилось, что он унаследовал деньги и купил дом и все прочее. Ведь на пенсию почтового чиновника не очень-то развернешься.
Жена его происходила из зажиточной семьи: у отца был хутор и тысяч сто наличными. Ей-богу, прекрасная партия! Но отец терпеть не мог почтальона. Он из кожи лез вон, чтобы расстроить брак молодых людей. И в своем завещании отказал имущество и деньги не Хагехольму и не дочери, а только ее детям.
Он ведь хорошо знал, что дочь его страдает женскими болезнями и не хочет иметь детей. «Да, у нее не все было в порядке», — говорит хозяин.
Хагехольм, однако, не сдался. Нет, уж он позаботился, чтобы жена забеременела. Но роды были тяжелые. Ведь все это происходило еще в ту пору, когда не было ни машин, ни прочего и доктор тащился издалека на лошади. Жили они тогда на дальней окраине поселка. И железную дорогу у них еще не провели. Совсем на отшибе они жили, — да, плохо тогда здесь было...
Вот ребенок и погиб. Пришлось разрезать его на куски и вынимать по частям.
Что же оставалось, как не попытать счастья вторично, хотя жена и слышать об этом не хотела. Ведь у нее не все было в порядке, и она боялась забеременеть. Но куда бы это нас завело, если бы женщины отказались рожать детей?
Второй раз получилось удачнее. На свет родилась девочка, она осталась жива и получила после дедушки наследство. Жена-то, правда, умерла после родов. Славная она была женщина, в этом ей отказать нельзя. Но хворая. Истеричка и тому подобное. У нее не все было в порядке.
Ну, а под конец умерла и дочь. От столбняка. Как раз незадолго до свадьбы. Вот Хагехольм и заполучил денежки. Если бы старик об этом узнал, хи-хи-хи!
И Хагехольм толкнул своего гостя в бок.
Но тут он снова вспомнил о своем горе и глубоко вздохнул. Что же касается пианино, то никогда его не коснется чужая рука. А те руки, что играли на нем, уже мертвы...
Глава 32
Герберт Джонсон приехал без багажа. И ему не хватает многих вещей, без которых трудно обойтись. А в деревенской лавке их не достанешь.
Например, галоши и зонтик! И теплые фуфайки. Он еще никогда не жил зимой в деревне и не знал, что там бывает так холодно.
Ему нужно съездить в ближайший городок. Туда рукой подать, и Герберт Джонсон уже однажды побывал там, когда ехал в поселок. Между прочим, он зашел там в парикмахерскую и сбрил свои усики.
Это было глупо, необдуманно. Если хочешь избавиться от усов, скажем, по той причине, что желаешь изменить свою наружность, — не сбривай их в маленьком городке, где ты сразу обращаешь на себя внимание и где долго помнят необычного клиента. Впоследствии это еще повредит Джонсону.
А теперь мистер Джонсон снова отправился в город за покупками.
Между рыбацким поселком и городом проложена узкоколейка. Небольшой поезд, гудя, ползет по невысоким холмам и тащится дальше через большой лес. Летом — это настоящий поезд, состоящий из нескольких вагонов, а зимой здесь ходит один-единственный моторный вагон — вернее, какой-то кургузый вагончик.
Все знают машиниста, да и пассажиры, входя, здороваются друг с другом и осведомляются, куда кто едет. В число пассажиров — дама с маленьким мальчиком. Малышу надо сделать свои дела.
Есть здесь уборная? — спрашивает дама.
— Нет, в вагоне нет уборной, но я могу остановить поезд, — говорит машинист и замедляет ход. — Или, может быть, тут слишком голое место? Тогда доедем вон до того кустарника.
Дама слезает, сажает ребенка, а потом возвращается, и «экспресс» продолжает свой путь.
Здесь очень уютно. И было еще уютнее, когда ходил крошечный паровичок. Его топили торфом.
Зато теперь увеличилась скорость. И это очень хорошо. А все же машинист с грустью вспоминает о своем паровозе.
— Тогда было лучше, — говорит он. — Паровоз — это тебе не моторный вагон.
— А чем он лучше.
— Как же! Паровоз — это же все-таки паровоз.
Против этого трудно что-нибудь возразить.
Кроме того, в город ходит еще и автобус. Это наиболее приятный вид транспорта. Автобус проезжает через лежащие по пути села и подвозит каждого пассажира к домику, где он живет. Здесь все друг друга знают.
— Здравствуй, Эмма, — говорит шофер. — Опять собралась к детям?
— Здравствуй, Нильс. Что слышно в общинном совете?
Вот на улице стоит человек и знаком останавливает машину.
— Послушай, Гаральд, — говорит он водителю. — Не можешь ты захватить с собой эту мраморную доску? Нужно только поставить ее за кладбищенской оградой, напротив лавки.
— Отчего же, можно!
Шофер берет с собой доску, а у кладбищенской ограды машина останавливается, Гаральд поднимает мраморное надгробие и осторожно ставит по ту сторону ограды.
По четвергам и воскресеньям автобус перевозит особенно много пассажиров. Большая часть их устремляется к знахарке. Она, правда, принимает каждый день, но по воскресеньям и четвергам бывает особенно благоприятное расположение звезд. Надо же напустить немного мистического тумана. Но вообще она удивительная женщина, эта знахарка. При подагре, ишиасе, нервных заболеваниях, ломоте и тяжести в суставах самое верное дело пойти к ней. Даже скептики, которые ни во что не верят, в нее уверовали. У докторов тьма учености, но народ больше верит этой знахарке и ее мазям.
И посещают ее не какие-нибудь простаки, а просвещеннейшие мужи во всей округе, члены общинного совета, люди с практическим живым умом. Йенс Йенсен, если прихварывает, тоже обращается к знахарке. А ведь он заведует больничной кассой.
В автобусе говорят о политике. Дальше так продолжаться не может! Куда мы катимся? А где взять деньги? Безработные, те
