Андрей Константинов - Дело об императорском пингвине
Шеф все еще не вернулся. А если там нет кондиционеров? Бедняга!
Может, искупаться?
Я огляделась. Трактор, кружащий по пляжу, чуть приблизился, но находился еще в достаточной отдаленности. Больше вокруг никого по-прежнему не было.
Я подошла к кромке залива и попробовала воду кончиками пальцев.
У берега она уже достаточно прогрелась. Тогда я решительно сняла трусики и вошла в воду.
Залив в районе Репино мелкий, идти пришлось достаточно долго. Но вот наконец вода накрыла бедра, и я поплыла. Только любовь может сравниться с этим фантастическим ощущением! Ничто не сковывало движений, ни одна ниточка не препятствовала полному слиянию с водой.
Не помню, сколько времени я плыла вдаль, а, когда оглянулась, берег был достаточно далеко. Чистящий пляж агрегат приблизился к тому месту, где я загорала.
Я уже достаточно остудила тело, и надо было выбираться на солнце. Скоро под ногами оказался песок, и я пошла по воде в ореоле брызг.
В этот момент трактор очистил очередной сектор пляжа и направился в сторону моего лежбища. «Одежда!» — ахнула я про себя и почти побежала по воде.
«Стой!» — крикнула я, но гул трактора, видимо, заглушил мой крик.
И агрегат, не сбавляя скорости, плавно въехал на мои брюки и майку.
Я вышла из воды, когда от одежды остались рваные лохмотья, пропитанные маслом или соляркой.
— А теперь вылезай, дорогуша… — с грязными лохмотьями в руках я остановилась перед кабиной водителя.
Молодой, с обветренным лицом парень при виде меня вытаращил глаза.
Только сейчас я сообразила, что стою перед ним голой. Это меня раззадорило еще больше, ведь моя одежда была испорчена бесповоротно.
— А теперь — снимай брюки! — спокойно скомандовала я.
Парень пришел в себя, выскочил из кабины, но продолжал молча, во все глаза, смотреть на меня.
— Что вылупился? — Моему ангельскому терпению приходил конец. — Голых не видел? Брюки, говорю, снимай!
Парень, как загипнотизированный, не сводя с меня глаз, стал расстегивать «молнию» на джинсах. Брюки эти, по всему, лет эдак пять не знали стирки: края штанин замахрились, вся ткань была в подтеках машинного масла. Фу! Как же я их надену? Меня передернуло.
Что— то слишком долго он возился со своим гульфиком.
Я перевела взгляд на его лицо.
Оно неожиданным образом преобразилось. И не в лучшую сторону. Парень насупился, губы его сложились в жесткую полоску, он нехорошо засопел.
— Э-э, парниша, — догадалась я. — Ты не о том думаешь. Я тебе брюки для чего велела снимать? Чтобы наготу свою прикрыть. А ты — о чем? И думать не мечтай.
Он уже спустил джинсы ниже плавок и в таком виде неловко попытался сделать шаг в мою сторону, когда что-то его отвлекло и он, нервно вжав голову в плечи, стал натягивать штаны обратно.
Я быстро повернулась, повторив его взгляд.
— Что здесь происходит?
В трех метрах от нас стоял Обнорский.
— Вот! — Я беспомощно ткнула в сторону удиравшего трактора остатками своей одежды.
Андрей молчал. На нас летели брызги с залива, и он, вероятно, превратился в немой соляной столб.
— Ты не думай ничего такого…
Я только хотела брюки с него стянуть.
В качестве компенсации.
Андрей молчал.
— Ну не могу же я в таком виде в Питер возвращаться! — Меня в некотором роде смущало, что я впервые предстала перед шефом неглиже, но еще больше настораживало его молчание.
Я потопталась на месте, перебирая босыми ногами песок. И наконец посмотрела ему в лицо.
На Обнорском лица не было. Был набор из его частей — глаз, рта, носа, — хаотично двигающихся в разных направлениях и, похоже, абсолютно неуправляемых. Обнорский… хохотал.
От хохота у него сотрясалось все тело. Он делал судорожные глотательные движения, но ничего не помогало: из перехваченного горла не раздавалось ни звука. Наконец, в пароксизме гомерического хохота он бухнулся на песок. Солнце било ему в лицо, и сквозь прикрытые ресницы — из-под которых еще минута и брызнули бы слезы, — он продолжал озорно смотреть на меня.
— Ну, Светка, — у него, наконец, прорезалось больное горло, — много я про тебя разных историй слышал, но думал, что половина — выдумка.
А теперь вижу — правда.
Андрей откинулся на расставленные руки и продолжал — иронично, как мне показалось, — рассматривать меня. Его взгляд был бы раздевающим, если бы на мне была хоть ниточка. Но не было ничего, чем бы могла я занавеситься от этих озорных, смеющихся глаз.
— Ведь на полчаса всего отпустил от себя и — что? Борется голая на пляже с каким-то маньяком. Еще и штаны его попросила снять… — Обнорский опять зашелся в новом приступе смеха. — Нет, Завгородняя, с тобой точно не соскучишься…
У меня предательски защипало в уголках носа. Еще час назад я так хорошо о нем думала. Думала, вот будем вместе лежать на пляже, будем загорать и разговаривать. Или — молчать.
А он…
Я беспомощно развернула бывшего салатного цвета маечку (любимую, всю зиму мечтала, как надену ее в первый раз летом), бывшего изумрудного шелка брючки… Я думала, увидит меня Обнорский — порадуется. А он…
Я отвернулась: почувствовала, как соленая влага неожиданно подступила к глазам.
— Све-та! Эй! Ты — что?…
Лучше бы он молчал. А он…
Я размахнулась, чтобы швырнуть куда подальше это былое великолепие. Но покачнулась и поняла, что падаю. И упала бы. Если бы не его руки, вовремя подхватившие меня…
***— Поехали?
Андрей, видно, забыл, что я осталась без одежды.
— Как я… в таком виде?
Андрей снова хмыкнул:
— Перед своим шефом, стало быть, ты можешь находиться в таком виде, а перед другими — стесняешься?
Ах ты — так!
Я решительно направилась в сторону джипа.
— Стоп! Стоп! — Андрей ухватил меня за руку. — Ты, Светка, все-таки — профессиональная провокаторша. Азеф в юбке!
Он расстегнул верхние пуговицы на рубашке, стянул ее через голову и протянул мне:
— Брюки с меня ты не стребуешь.
Я тебе — не тот тракторист, — хохотнул Андрей.
Рубашка Обнорского превратилась на мне в мини-платьице. Шелк приятно холодил тело. От ткани шел тонкий запах мужского парфюма.
Тебя, блин, ничем не испортишь, — одобрительно крякнул Обнорский.
Я глянула на голый торс Обнорского и прыснула.
— Ну чего ты теперь лыбишься? — Андрей швырнул остатки моей одежды в багажник джипа.
— Ну и видок у нас… Один — в брюках без рубашки, другая — в рубашке без штанов…
— Да уж… Если гаишников не встретим, считай — повезло.
***Вечером я снова ужинала с Имантом. Эти встречи, ставшие почти ежедневными, были невыразимо мучительными для меня. «Света, он — вор!» — зомбировала я себя, стоя в душе. «Он украл у твоей подруги главное — пингвина», — твердила я, сидя у зеркала. «Его соучредители хотят финансировать предвыборную программу какого-то депутата, он сам проговорился мне. Ведь ясно же, что речь — о Полярникове. Ведь ясно же, что Имант хочет скомпрометировать этого честного человека, у которого только список добрых дел по округу займет не один том, сама ведь справки наводила», — разжигала я себя, в очередной раз подходя к ресторану. Но стоило мне увидеть его гибкую фигуру, которая мгновенно срывалась из-за столика при моем появлении, как самообладание покидало меня. Я держалась из последних сил.
Я весь остаток дня вспоминала пляжное приключение с Обнорским.
Но даже это не помогло. Лишь только Борис коснулся рукой моей щеки, откидывая прядь волос, как пол уютного ирландского паба вздыбился, и я еле удержалась на ногах.
Господи, дай мне сил!
Васька, почему я так мучаюсь из-за тебя?
***Все следующее утро я думала о том, как встречусь с Обнорским. Интересно, как он себя поведет?
— Тебя шеф спрашивал, — заглянула в репортерский Ксюша.
— Да? — оторвалась я от монитора. — А он как спросил?
— В каком смысле — «как»?
— Ну как? Свету спросил или — Завгороднюю?
— На пляже перегрелась? — выразительно глядя на мои голые плечи, спросила белокожая Ксюша. — Спросил как всегда — не соблаговолила ли появиться на рабочем месте звезда репортерского отдела Светлана Аристарховна, — съязвила она.
Я разочарованно поплелась в приемную.
Шеф что-то читал. При виде меня приспустил очки: за стеклами смеялись глаза.
— Привет! Как дела?
Сразу стало спокойно и хорошо.
— Андрей, я тут подумала… Я ведь могу не писать новеллу?
— Я так и знал… — Обнорский разочарованно встал из-за стола. Улыбка куда-то исчезла. — Света, ты пойми… Я — твой шеф, ты — моя подчиненная. И это — незыблемо.
— И я даже Агеевой про историю на пляже не должна ничего рассказывать?
— Тьфу ты, Господи! Я ей об одном, она — о другом. В кого ты такая балда? На работе никакие истории не должны отражаться, — закончил шеф разговор.
Я встала и положила на стол пакет с его рубашкой:
