Сэм Льювеллин - Тросовый талреп
Она искоса посмотрела на меня из-под своих ресниц и улыбнулась иронической улыбкой.
— Я на редкость послушная личность, — сказала она. — Как раз то, что нужно, а?
Я взял ее за руку. Ощущение было таким, словно в моей коже внезапно возникли сотни новых нервных окончаний. Мы медленно поднялись по лестнице. Спальня Ви была розовой, с оборочками повсюду. Ни один из нас не смотрел на эти украшения.
Тело Фионы было теплым и коричневым и кожа гладкой как атлас, а рот ее был влажным изголодавшимся сосунком, двигающимся по моему лицу и груди. Так или иначе, мы оказались в постели, и она издала негромкий возглас удовлетворения и задвигалась подо мной. Она раскрылась и втянула меня в себя.
— Я люблю тебя, — сказала она.
И я тоже любил ее.
А позже мы лежали и следили за чайками, бранящимися в лучах заходящего солнца над крышей дома на противоположной стороне улицы. Казалось, должно было прийти успокоение. Но успокоения не было, потому что я думал об Эване. Я думал о его убийце, который — кем бы он ни был — взорвал его и унес из мира, вмещавшего в себя и Фиону, и дружбу, и вечерний крик чаек, и каждому в этом мире было так уютно и удобно... И я был разгневан.
Фиона уткнула голову мне в шею.
— Проголодалась, — сказала она.
Мы пошли в какой-то ресторанчик на набережной и без конца пялились друг на друга. В течение некоторого времени не было никакой Ви, оглушенной наркотиками на своей койке в больнице и нуждающейся в присмотре, были только отблески свечей, стоящие в серо-зеленых озерах глаз Фионы, и легкая, приятная усталость, которая пришла на смену моему отравленному изнеможению.
Мы пили «Самсере» и ели рыбу. А Ви с Эваном — и в придачу желтые бочки из-под нефти — висели над горизонтом, словно тучи, собравшиеся вокруг спокойного центра циклона. Потом мы вернулись обратно в домик Ви и выпили немного бренди, которое отыскали в шкафчике.
— Твоя предыдущая жизнь... — Она вытащила один фотографический альбом из шестнадцати с полки над телевизором, сделанной по заказу. — Расскажи мне, кто есть кто.
Я сделал для нее краткий обзор. Там была черно-белая фотография наших родителей, машущих нам на прощание в аэропорту Хитроу за три часа до того, как «Комета-4», унесшая их в небо, рассыпалась на куски. Потом там были еще фото дяди Джорджа, нашего опекуна, скалящегося широкой улыбкой из-под своего клубничного носа. Он умер от того, что пил, не зная меры. И были снимки Ви, когда она стала одеваться под взрослую, еще не догадываясь, что у самих-то взрослых было в моде одеваться в детское. Ну а потом и мои фото: этакий печальный малыш с черными волосами, свешивающимися на глаза, и с выражением упрямой решимости на лице.
— Бедный маленький мальчик! — сказала Фиона, целуя меня.
— Я был счастливым, — сказал я.
И это было правдой: я был счастливым, потому что у меня не было ни малейшего представления о том, что жизнь могла бы повернуться каким-либо иным путем. Вместо семьи у меня были друзья. И по выходным Ви была добра, когда не нагружалась сверх меры, а ее приятели были, по крайней мере, вежливы.
Я разлил по рюмкам еще немного бренди и снял с полки альбом о пребывании Ви на Карибском море. Там была уйма ее фото, сделанных на побережье: обнаженная, помахивающая задницей в воздухе — один из последних заказов, которые она выполняла для «Пентхауса». А потом шло это кино.
— Ух ты! — сказала Фиона.
Там были мы с Проспером, позирующие с аквалангами и ластами на пляже Вирджин-Горды. И там была Ви на Тортоле, со своей коричневой испанской кожей, сверкающей от солнца, с глазами, застекленевшими от счастья и таблеток туинала, чокающаяся бокалами с Роком Хадсоном на интимной вечеринке. Были там и дюжины всевозможных коричневых, сверкающих лиц за длинными столами под пальмами. С голубым морем на заднем плане, со шхунами, стоящими на якоре.
— Это выглядит почти невыносимо, — сухо заметила Фиона. Я ее не послушался и сказал:
— Позволь мне посмотреть еще вот эту. — Я вытащил заинтересовавшую меня фотографию из зажимов.
Одним из способов, которыми Ви убивала время в промежутках между звонками ее агента раз в три месяца, был волшебный фонарь. Поскольку она была слишком тщеславна, чтобы носить очки, она пользовалась увеличительным стеклом. Я принес в гостиную увеличитель, включил его и посмотрел на фотографию.
Зубы Ви были огромными, как и ямочка на подбородке Хадсона. Подальше за столом выплыло мое собственное лицо, пьяно смеющееся, поскольку я как раз кормил с рук бананом какую-то девицу. В конце стола, подальше от фотокамеры, лица были очень маленькими, но не настолько, чтобы стать неузнаваемыми. Я изо всех сил всматривался в них.
Там был Том Финн, режиссер, полуседой и в темных очках. Но интересовал меня отнюдь не Том Финн, а мужчина, с которым он разговаривал. Бородатый, с белесыми волосами до плеч и с массивным загорелым лицом. Я видел его на прошлой неделе. Правда, волосы его теперь были коротко острижены и он сбрил бороду. Однако лицо бородача с белесыми волосами до плеч — это лицо Курта Мансини.
Я вытащил фотографию из держателя и запихнул в карман. Любое снаряжение могло оказаться полезным на том пути, на который я встал.
Глава 19
На следующее утро я забрал свой старенький «мерседес-универсал» от магазинчика морских принадлежностей Невилла Спирмена и покатил в сельскую больницу, где врачи и сдали мне с рук на руки Ви, сопроводив эту процедуру скорбным вариантом вздоха облегчения, практикуемым в системе здравоохранения. Они снабдили меня небольшим запасом таблеток, которые должны были продержать Ви в спокойном состоянии ближайшие трое суток. Я отвез ее домой и уложил в постель.
— Ужасно чисто, — пробормотала она и заснула.
А я позвонил в Роттердам управляющему компании «Бэч АГ» по юридическим вопросам и договорился с ним о встрече на следующее утро.
— Что ты собираешься делать? — спросила Фиона.
— Выяснить, что находится в этих бочках, — сказал я. — И кому они принадлежат. И сделать, что удастся, для Морэг.
— Поосторожнее там.
— Ты тоже, — сказал я.
Она ловко пристроилась в мои объятия. В тот момент я боялся, что именно ей-то и предстоят неприятности.
Попозже, тем же утром, я притормозил у своего дома в Клифтоне, чтобы забрать кое-какую одежонку. Чилийка Долорес, которой я сдал комнату, сушила свое нижнее белье на решетке в кухне. На этой неделе она носила алые цвета. Восточные ковры в гостиной были чистыми, книги от пола и до потолка — пыльными, герань — политой. Все было готово принять отшельника Фрэзера и переправить его в контору на Садовой улице.
В спальне, в стенном шкафу, я нашел нужную мне одежду. Выходя из подъезда, я даже не обернулся.
«Мерседес» шел хорошо. К половине четвертого я добрался до автострады М-25. При таких темпах я приеду к парому смехотворно рано. Поэтому я повернул в сторону Лондона, остановился у телефонной будки на улице Хаммерсмит и набрал тот номер, который Чарли Эгаттер вытянул из Ники Чарлстона. Отозвался томный девичий голос:
— "Рафаэль".
Где-то в «Рафаэле» звучала музыка.
— Эрик там? — спросил я.
— Он как раз сейчас стрижет, — сказала она. — А кто его спрашивает?
— Это не важно, — буркнул я. — Я просто подъеду.
Она дала мне адрес — небольшая улочка к югу от Рыцарского моста. Я оставил «мерседес» на стоянке и взял такси. «Рафаэль» был не Бог весть каким парикмахерским салоном. Большое окно, внутренняя отделка из листов железа, очищенных пескоструйным аппаратом, и кресла из кафе-мороженого. На стене красовались рекламные объявления из журнала «Вог» и фотографии модных моделей с лебедиными шейками и искусно вылепленными пучками волос. Две девицы с прическами, напоминающими формованный полиэтилен, прервали свою беседу, чтобы показать мне Эрика.
Он оказался крупным парнем лет двадцати, в синевато-серых брюках и такой же рубашке, со стрижкой, похожей на миску с пудингом. Он мазал какой-то отвратительной пастой волосы миловидной девушки и хвастался перед ней, как он лихо отпаял кому-то прошлой ночью.
Я перешагнул через обрезки волос на полу и спросил:
— Найдется минутка?
Он остановился посередине фразы с полуоткрытым ртом. У меня было время рассмотреть его бледное лицо, глаза подхалима и тонкий самодовольный рот. Рядом с ним, в большом зеркале, я выглядел худым, смуглым и угрожающим. Это вполне меня устраивало.
— Сию минуту, — сказал я.
Он принялся было возражать.
— Сию минуту, — повторил я, повышая голос, чтобы все в салоне могли меня слышать. — Вы знакомы с Ви? Вы, вероятно, называете ее Барби.
— Да, — сказал он с нахальной ухмылкой. — Барби — старушенция с причудами.
— Я пришел сообщить вам кое-что, — сказал я. — Я пришел сообщить вам, что если я когда-нибудь снова услышу, что вы даете ей таблетки, или кокаин, или любую другую форму наркотика, то я обеспечу, чтобы вы оказались за решеткой, и разорву вас на части, когда вы оттуда выйдете.
