Сергей Донской - В Россию с любовью
— Я так и думал, — кивнул Громов. — Вы не похожи на женщину, которая употребляет корвалдин без серьезных на то оснований.
— Корвалол, — машинально поправила его Северцева. — А откуда вам известно, что?..
— Запах, — лаконично пояснил Громов.
— Ах да, конечно. — Она неожиданно рассердилась. — Но ничего иного вам здесь вынюхать не удастся, зря надеетесь.
— Когда погиб мой отец, — сказал Громов, пропустив язвительную реплику мимо ушей, — наш дом надолго пропах валерьянкой. Мне было тогда семь лет. Я мечтал о том, что отец однажды вернется домой и все случившееся окажется страшным сном. И знаете, что я собирался сделать тогда? — Громов посмотрел на Северцеву через плечо и признался, не дожидаясь встречного вопроса: — Первым делом я взял бы проклятый пузырек с валериановыми каплями и разбил бы его вдребезги. Не дома, конечно. Где-нибудь подальше. Как можно дальше…
В наступившей паузе уже не ощущалось той враждебности, которую неизбежно должна была испытывать Северцева по отношению к человеку, явившемуся бередить ее свежую рану. Чужие трагедии помогают людям смиряться с собственным горем. Что касается истории, поведанной Громовым, то она была почти правдой. Только в его доме после смерти отца пахло не валерьянкой, а водкой. И пузырь ее был-таки однажды разбит. О голову нового сожителя матери.
Прихватив с прилавка лаковую коробочку духов, Громов повертел ее перед глазами и поинтересовался со скучающим видом:
— Кстати, как обстояли дела со здоровьем у вашего супруга? Полагаю, у него проблем с сердцем не было?
— Мой Гриша… — Северцева на мгновение смутилась, но тут же тряхнула головой и решительно повторила: — Мой Гриша всегда следил за здоровьем. Он ведь был летчиком. У них с этим строго. — Поколебавшись немного, она призналась: — В последнее время за две-три недели до каждой медкомиссии у Гриши начиналась бессонница, но никаких лекарств он не принимал и мне не позволял.
— Вам?
Удивление Громова было подчеркнутым. Мол, неужели такая цветущая женщина могла нуждаться в снотворном?
Северцева вздохнула:
— Мне. Мы ведь прожили вместе так долго, что даже внешне стали похожи. И настроение одного всегда передавалось другому. — Дождавшись понимающего кивка Громова, она, слегка смутившись, призналась: — В молодости Гриша предпочитал снимать стрессы иным способом, но с годами… В общем, мы перешли на мед с горячим молоком. — Северцева потупилась. — Раньше, когда Гриша был рядом, это как-то помогало, а теперь… — она оборвала фразу взмахом руки. Как будто с отчаянием отсекла лучшую часть своей жизни, оставшуюся в прошлом. Было заметно, что вдова ждет слов утешения. Любых.
Громов осторожно кашлянул:
— Может быть, это прозвучит неуместно, но в определенном смысле вам повезло. — Избегая встречаться с Северцевой взглядом, он отставил прежний коробок, чтобы изучить дизайн следующего. — Мед с молоком — не самый худший вариант.
— Вы так полагаете?
— А вы спросите об этом у подруг, чьи мужья без конца курят и пьют водку.
— Да, верно, — согласилась Северцева с несколько озадаченным видом. — В этом плане Гриша был молодчиной. Он часто говорил, что водка превращает человека в животное, а никотин это животное убивает…
— Лошадь.
— Что?
— Капля никотина убивает лошадь, — терпеливо пояснил Громов. — А пьянство, оно скорее сродни свинству.
Северцева передернула плечами:
— Какая разница?! Весь этот зверинец к нашему быту не имел ни малейшего отношения, тут вы верно подметили. Мой Гриша никогда не употреблял ничего крепче сухого вина, да и то в очень умеренных количествах.
— Мужчины, отказывающие себе в спиртном, частенько злоупотребляют кофе. Это был именно тот случай, м-м? — предположил Громов с отсутствующим видом. Возвратив сиреневую коробочку духов на прилавок, он как бы ненароком взглянул вдове в глаза.
Они округлились, прежде чем в ответ прозвучало:
— Какой кофе, вы что! Гриша называл его опиумом для народа. Он даже чаем не увлекался, все больше мяту заваривал, шиповник, липовый цвет…
— Опиум для народа, — хмыкнул Громов, — надо же! Ваш муж весьма своеобразно трактовал некоторые крылатые фразы.
— Он веселый был, — подтвердила Северцева. — Когда в хорошем настроении, так вечно песни поет или шутит… Шутил, — поправилась она. Выражение ее лица сделалось таким, словно супруг не погиб, а сбежал, бросив ее на произвол судьбы.
— Да, — согласился Громов. — Все сослуживцы по авиаотряду говорят, что Григорий Петрович за словом в карман не лез. — Громов улыбнулся, как будто припоминая что-то забавное. — Взять, к примеру, термос, который он в дорогу с собой брал. Кому — термос, а вашему мужу — самовар.
— Термос? — растерялась Северцева. — Самовар?
— Ведерный, — весело подтвердил Громов. — Он его, наверное, перед полетом настоем шиповника наполнял, м-м?
— Гриша сроду не брал термос в полеты!
— Разве?
— Да ведь в дорогу я его всегда сама собирала! Кому знать, как не мне?!
Убежденность, с какой вдова летчика заявила об этом, была не менее искренней, чем изумление Северцева, обнаружившего в своей сумке термос. Даже допустив, что перед ним ломает комедию величайшая актриса в мире, Громов не находил этой лжи логического объяснения. Напротив, если бы Екатерина Павловна собственноручно подложила своему Грише такую свинью, то в ее интересах было бы утверждать, что к сумке мужа она не прикасалась.
— Значит, термоса не было? — уточнил Громов, продолжая вглядываться в глаза Северцевой.
— Не было! — отрезала она. — Я сложила в Гришину сумку обычный дорожный набор. Детектив на вечер, какой-то «Дикий фраер», кажется… Одежду, туалетные принадлежности… Смену белья… Кое-какие продукты, чтобы валюту понапрасну не расходовать. — Тут Северцева чуточку смутилась и, похоже, пожалела о сказанном.
— Обычное дело, — успокоил ее Громов. — Все так поступают. Правда, я думал, что пилотов кормят и поят во время полета бесплатно.
— Конечно. Но, по условиям контракта, Гриша с напарником должны были вылететь из Грозного прямиком в Америку, чтобы доставить самолет обратно. Значит, ночевка в отеле, питание. А знаете, сколько стоит в Америке какой-нибудь паршивый гамбургер?
— Догадываюсь, — сказал Громов, который и в московский «Макдоналдс» до сих пор не удосужился заглянуть. И спросил, прежде чем Северцева успела снабдить его совершенно бесполезной информацией: — Скажите, Екатерина Павловна, пилоты что, по очереди за штурвалом сидят? Один правит, а второй в это время книжку почитывает?
— С чего вы взяли?
— Ваш муж перед самым взлетом открыл сумку, — сообщил Громов Северцевой доверительным тоном. — Явно не для того, чтобы подзакусить домашними пирожками или сменить носки. Вот я и подумал, а что еще ему могло понадобиться? Может быть, книжка? Ну, та самая… Про лютого фармазона…
— Про дикого фраера, — машинально поправила вдова.
— Не вижу особой разницы, — заметил Громов, поморщившись. — И не в названии книжки дело, а в сути… Сумка! Что Григорию Петровичу могло понадобиться в ней в срочном порядке?
— Это имеет какое-то значение? — напряженно осведомилась Северцева. Ее зрачки метнулись из стороны в сторону. Впервые за время беседы.
Громов перехватил ее взгляд. И сумел сделать так, чтобы он больше не увиливал.
— Это имеет очень большое значение, Екатерина Павловна, — отчеканил он. — Огромное.
— Ну… — Она помялась немного, прежде чем неохотно признаться: — Видите ли, в последнее время Гришу сильно беспокоило расширение кавернозных вен нижнего отдела прямой кишки…
С каждой секундой голос Северцевой звучал все тише и тише, пока не перешел в едва слышный шепот. Уже из одного этого следовало, что речь идет о некой неприличной болезни, не делающей чести летчикам ни живым, ни мертвым. Отметя методом дедукции всякие венерические напасти, Громов, мало сведущий в медицине, легко сделал вывод, что речь идет о банальном геморрое.
— Григорий Петрович искал в сумке… свечи? — осторожно предположил он.
— Свечи Грише моему другие понадобились. Те, что за упокой души. — Северцева через силу улыбнулась, показав, как нелегко дается ей этот горький смех сквозь слезы, и пояснила: — А при жизни он специальным аэрозолем пользовался. В случае обострений — каждый час.
— Понятно. — Громов деликатно отвернулся.
Кое-что прояснилось. Тот, кто подложил Северцеву бомбу, не подозревал о его интимном недуге и никак не предполагал, что сумка будет открыта раньше времени. Жидкость, которой был наполнен термос, должна была охладиться до нужной температуры где-нибудь под конец рейса между Москвой и Грозным, в предгорьях Большого Кавказа, но обострившийся геморрой второго пилота внес в этот план неожиданные коррективы. Да и само использование термоса в качестве оболочки для взрывчатки также наводило на мысль о том, что злоумышленник плохо знал привычки Северцева. Посторонний? Вряд ли. Беспрепятственный доступ к сумке пилота преступник все же имел, чем и воспользовался. Кто же это мог быть?
