Александр Ольбик - Балтийский вектор Бориса Ельцина
...На 1Х съезде народных депутатов приняли решение голосовать за импичмент. Были мобилизованы все правофланговые силы, а кое-кто уже спал и видел себя в качестве Президента...
- Вы имеете в виду господина Руцкого?
- Он, разумеется, надеялся и верил, что импичмент состоится. Он ждал этого и не скрывал особо своих вожделений. Его корысть била в глаза и только сам Руцкой делал вид, что более святого и честного человека, чем он, на земле не существует.
Оппозиция добилась своего: вопрос об отрешении Ельцина от власти был поставлен на голосование. Во время голосования Борис Николаевич находился у себя в кабинете, а мы с комендантом Кремля Михаилом Барсуковым - в комнате Президиума, который находится за трибуной съезда. Наши люди участвовали в подсчете голосов, беспрерывно давали информацию.
- После голосования все руководство России оказалось на митинге, у стен Кремля. Народ ликовал, да и сам Президент не скрывал своего удовлетворения... А ведь все могло обернуться иначе, не набери Ельцин необходимого минимума бюллетеней. Хасбулатову не хватило всего 60 голосов. Был ли у президента какой-нибудь "запасной вариант" на случай победы оппозиции?
- Конечно, такого не могло случиться, чтобы Президента, избранного всенародно, снимали депутаты, избранные, по существу, в другой стране и в другую эпоху. Безусловно, были приняты все меры на случай "форс-мажорных" обстоятельств. Уже во время съезда проводились консультации с министром обороны Грачевым, Шапошниковым, Баранниковым, Ериным. Никто бы не позволил развиваться событиям спонтанно. Во всяком случае, у меня сложилось тогда именно такое впечатление...
...Что и говорить, противостояние между Ельциным и ВС было великое и не могло кончиться в духе "хэппи энда". В апреле был проведен референдум, который давал дополнительные полномочия Президенту и "укорачивал" амбиции парламента, что весьма пришлось не по вкусу депутатам. Страсти накалялись и дело дошло до того, что 21 сентября 1993 года Ельцин издал Указ No1400 о роспуске Верховного Совета России. Оппозиция, сомкнувшаяся с коммуно-фашистами первой пролила кровь и едва не развязала гражданскую войну. Макашовцами была захвачена мэрия Москвы, боевики из Преднестровья оккупировали ИТАР-ТАСС, была предпринята попытка вооруженного захвата телецентра "Останкино" - все с курьерской скоростью неслось к катастрофе...А я в те часы спрашивал себя: а что же так медлит Ельцин, все катится в тартарары, а он молчит...Но это была знаменитая ельцинская пауза, после которой нарыв, какой бы величины и гнойности он ни был, тут же разрывается. Разорвался и тот "нарыв" вызревавший не без помощи коммунистов, шовинистов, словом, всей той публики, которая вместо мозгов предпочитает пользоваться лужеными глотками. Я говорю о заводилах, но отнюдь не о простых людях, которые искренне верили, что с развалом СССР они потеряли все. Для них крайние меры, хоть и не были желательны, но в силу инерции мышления и подталкиваемые радикалами всех мастей, они посчитали единственным выходом ринуться на баррикады... И бог им судья...
Лев Суханов: "Страна действительно находилась на грани гражданской войны, и это понимали все, потому решения старались принимать взвешенные. Ельцин вместе с Черномырдиным ездил в Министерство обороны, к Грачеву. Видимо, этот визит был чем-то продиктован, ничего другого нельзя было сделать. И там шел острый разговор, хотя его нюансы мне и неизвестны. Но не трудно догадаться, что если бы все было однозначно в отношениях Президента и Грачева, то не было бы нужды самому Президенту отправляться на переговоры к министру. Но, так или иначе, примерно к четырем часам утра договоренность между ними была достигнута. Именно в это время Борис Николаевич и вернулся в Кремль.
Тогда же вместе с Коржаковым мы пошли в кабинет к Ельцину. Я рассказал ему о выступлении по ТВ Явлинского и Ахеджаковой. О международной поддержке Президента, о том, что более 30 тысяч москвичей собрались у Моссовета. Я не утерпел и спросил у Ельцина: "Где же наша армия?". Он снял при нас трубку и стал разговаривать с Грачевым. И по разговору я понял, что долгожданное решение уже принято, а то, что мы рассказали Президенту, лишь укрепило его в правильности его действий..."
...В октябрьские дни я был в Москве, встречался, разговаривал со многими журналистами, писателями, артистами, словом, теми людьми, которые представляют российскую интеллигенцию. Особенно запомнился разговор с сыном Валентина Катаева Павлом Катаевым. Приведу несколько выдержек из той нашей беседы, которая в каком-то смысле была типичной для всех моих московских встреч.
- Павел Валентинович, что стало причиной вашей причастности к политике?
- Я никогда не был адептом той системы. Но не был и диссидентом в известном смысле этого слова. Весь мой протест заключался в риторике, за что литературные чинуши творили мне мелкие пакости. Возможно, самый "героический поступок" выразился в том, что однажды - то ли в Доме литераторов, то ли на каком-то собрании, - я обозвал газету "Правда" фашистским листком. Это, конечно, шло от моей невоздержанности. Но меня постоянно раздражала непререкаемость "руководящей и направляющей силы". Заметьте, не воли, не доброты, не идеи, а силы. Эдакая заботливая железная длань, которая, того и смотри, "ласково" возьмет тебя за горло. И когда в июне 1991 года к власти пришел Ельцин, я впервые по-настоящему ощутил полноту жизни. Я почувствовал себя абсолютно свободным человеком. Я мог бояться уголовщины или несчастного случая на дороге, но только не своего государства. И когда в августе 1991 года я находился возле Белого дома со своими, а не с "нашими", я увидел, сколько в Москве настоящей интеллигенции. Интеллигент-инженер, интеллигент-рабочий, интеллигент-бизнесмен. Это были дни какого-то святого озарения.
- И вы до сих пор остались верны этому "святому озарению"?
- С некоторыми оговорками. Государство обязано своих граждан защищать от бандитов, произвола чиновников, нищеты, и это так же естественно, как во время дождя раскрыть над головой зонтик. Но об этом государство стало забывать...
Меня иногда считают грубым, и я действительно способен на резкость эмоциональную, конечно... А когда началась "дуэль" с Белым домом, я готов был Ельцина разрезать на куски и пропустить через мясорубку. Ну почему он позволил этой мрази издеваться над собой и над своим народом? Я его ругал, но одновременно и оправдывал. Легко говорить за медведя, на которого идут с рогатиной. Надо быть в его шкуре, чтобы правильно оценить, какой лапой кого бить. Но про Ельцина я еще узнал и другое...Сейчас я его сравниваю со своим любимым режиссером Эфросом. Если Ельцин выжидает, значит так нужно...
- В августе 1991 года вы как бы ощутили момент истины или, как вы выразились, святое озарение... А что вы чувствовали в эти три-четыре октябрьских дня?
- Третьего октября я вышел купить ребенку "Сникерс". Это было на проспекте Мира. Пустынные улицы, унылая воскресная хлябь. И вдруг появляется крытый грузовик, и когда он проехал, я увидел в кузове озлобленные лица и красный флаг. Вернувшись домой, я начал довольно эмоционально высказываться на сей предмет. Меня стали успокаивать в том смысле, что путчей много, а нервная система одна. А я все заводился и заводился. Я понимал, что над всеми повисло что-то страшное, и что, возможно, дороги назад уже нет.
Я неотрывно слушал радио Свобода, и где-то в районе девяти вечера услышал призывы сподвижника Ельцина Юшенкова - придти к Моссовету. То же самое по ТВ говорил и Гайдар. И когда я прибыл к Моссовету, там уже собрались тысячи людей. Здесь же я увидел своего давнего приятеля Михаила Иосифовича Паперно. Он работает в издательском агентстве "Юго-запад", которое помогает издавать наш писательский альманах "Апрель". Мы страшно обрадовались друг другу, и все время держались вместе. Но просто болтаться по улицам - это не в наших правилах, и мы стали искать какое-нибудь полезное занятие. Дело кончилось тем, что мы записались в дружину, в которой в основном были молодые парни с открытыми лицами.
Командовал нами бывший военный - высокий, крепкий человек в кожаной куртке. Звали его Сергей. Он построил нас и просто сказал: товарищи, нужно столько-то человек в разведку. Несколько человек сразу вышли из строя. Кто-то не "дошагнул", но таковых было немного. Так мы с Мишей стали "разведчиками"...
- Безоружными...
- Я не умею обращаться даже с игрушечным пистолетом. Мы были, конечно же, безоружными. Почему мы согласились на это - не знаю. Возможно, из-за упрямства, чтобы не терзаться, что те, кто ехал штурмовать Останкино, могут все, а мы - ничего...
Нас отвели в штаб, на бывшей Советской площади, и наш командир Сергей пошел улаживать какие-то дела, связанные с "операцией". Выйдя из штаба, он поставил перед нами задачу: добраться до Белого дома и выяснить, что там происходит. Что затевается и какими силами. Мы сели в большую красивую машину, которую вел Сергей, и поехали в сторону Дома Советов. Однако близко не стали подъезжать, остановились на маленькой неосвещенной улочке и оттуда по одному-двое направились в район Белого дома. Мы с Мишей пересекли пустынную Краснопресненскую улицу и со стороны ночного бара "Арлекин" подошли к цели. Миновали кордон, никто нас не остановил, прошли между бензовозами. Кругом пахло бензином, и мы даже подумали, что горючее специально разлито, чтобы можно было в любой момент его поджечь.
